Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

Настоящий-то читатель — Гришка.

С порошками спать — вредно. Уезжайте-ка скорее куда-нибудь, сделайте милость. Я — кашляю. Но это — пустяк дело. Берегите себя — дело, дело хорошее в руках у Вас! Прилагаю мужицкий отзыв о «Журнале», может, Вы не знаете?

А. Пешков

Потерял! Смотрите «Вятскую газету», № 3-й? Щербакову надо сообщить о сроке представления статей: к какому числу они должны быть представляемы? Писать ему:

Нижний,

Сергею Васильевичу Щербакову,

председателю Общества любителей физики и астрономии.

56

С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

До 9 [21] февраля 1899, Н.-Новгород.

Многоуважаемый

Сергей Павлович!

Какая-то фигура испрашивает разрешения издавать мои рассказы на языке германцев. Я ничего не имею против этого — хоть на индусском! Но боюсь, что, если сам напишу ей, — выйдет непременно какая-нибудь чепуха. Будьте великодушны, скажите немке несколько теплых слов от меня и дайте ей какое там требуется разрешение.

Как Вы поживаете? Давно уже не имею вестей от Вас. Писал Вам раз или два. «Жизни» нашей, ходят слухи, круто живется? Очень тревожит судьба ее меня и лиц, ей сочувствующих. Жаль и беднягу Вл[адимира], который, боюсь, заработается до чертей.

Я — тоже поскрипываю, — весна идет!

Всего хорошего Вам!

Так напишите фигуре-то!

Крепко жму руку.

А. Пешков

Полевая, 20.

57

С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ

12 [24] февраля 1899, Н.-Новгород.

Отношение к «Жизни» со стороны «Начала» и разных его прихвостней — возмущает и волнует меня до бешенства. Вы хотите цензора бить — о, полноте! Цензор — понятен: он выполняет возложенную на него обязанность затыкать все те дыры, из которых в жизнь из «Жизни» может упасть луч света. Он, может быть, делает это не столько по приказу начальства, сколько по искреннему убеждению в пользе и правоте своего дела, — и, с моей точки зрения, эта искренность оправдывает его. Но люди, расточающие по адресу нашего журнала злобу и ложь, вспоенную завистью, люди «интеллигентные» — чем можно оправдать их отношение к «Жизни»? Что может уменьшить гнусность их сплетен, лжи и всякой скверны? Они не скупятся на это. Они присылают сюда знакомым своим письма с инсинуациями по адресу «Жизни», рассказывают, что они не имеют, не могут иметь ничего общего с таким «пустым и неопределенным журнальчиком».

Вот их — я стал бы бить! Как они мерзки! Они приглашали меня к себе, — Калмыкова писала, — и я отвечал им отказом вежливым и, может быть, недостаточно определенным, ибо и я, как Вы, думаю: дай бог здоровья и долголетия «Началу»! Но, продолжая уважать дело, я близок к ненависти, я презираю лиц, начавших его. Что за торговые ухватки, что за лавочничество! И как гнусна, мелка, плохо выдумана их сплетня. Но — чорт с ними!

Меня глубоко радует Ваша уверенность в том, что «Жизнь» победит и что успех — за ней. Это поднимает мое настроение, сильно упавшее за последние дни. Побаиваюсь я, что Владимир надорвется в работе, попридержите его! За последние дни я глотнул от щедрот жизни много всякой гадости и настроен довольно дико. Боюсь, не отозвалось бы это на «Фоме». Эта повесть — доставляет мне немало хороших минут и очень много страха и сомнений, — она должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее Должен бешено биться энергичный, здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно, жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места, их сваливают с ног мелочи, как Геркулеса, побеждавшего гидр, свалила бы с ног туча комаров. Выйдет ли у меня это достаточно ярко и понятно? Скажите мне, как Вам нравится начало, не растянуто ли оно, не скучно ли, что о нем говорит публика, не жалуются ли на обилие монологов у Игната?

Сегодня 12-е, а еще все нет 1-й февральской книги. Уже вчера должна бы выйти вторая. Это мучает меня и очень неблагоприятно вообще для дела. Публика — не желает знать препятствий, лежащих на дороге честного журнала. Начинают говорить, что «Жизнь» — предприятие просто несолидное, лишенное средств. Я разубеждаю — и хотя у меня в руках такой мощный аргумент, как 500 р. за лист Чехову, — разубедишь ли всех?

О делах наших имею сказать вот что: нельзя ли, Сергей Павлович, подождать до времени, пока я окончу повесть? Книжки нуждаются в очень тщательном просмотре, мне хотелось бы кое-что урезать в них, выбросить. Теперь я не могу этим заняться, ибо, параллельно с работой над «Фомой», составляю план другой повести — «Карьера Мишки Вягина». Это тоже история скупце, но о купце уже типическом, о мелком, умном, энергичном жулике, который из посудников на пароходе достигает до поста городского головы. Фома — не типичен как купец, как представитель класса, он только здоровый человек, который хочет свободной жизни, которому тесно в рамках современности. Необходимо рядом с ним поставить другую фигуру, чтоб не нарушать правды жизни. Если можно подождать с I и II томом месяца два — пожалуйста, подождем, дорогой Сергей Павлович! Относительно третьего тома. В него войдет «Варенька», «Читатель», «Каин». Больше я ничего не могу рекомендовать. Да, еще «Дружки». Что Вы скажете о «Моем спутнике» — годится это? Я очень прошу Вас решить вопрос о III томе с Владимиром, он гораздо лучше, чем я, может посоветовать Вам что-нибудь. Очень прошу вот о чем: непременно пришлите мне корректуру «Вареньки», я эту вещь сокращу. Относительно условий издания — тоже посоветуйтесь с Поссе: в таких делах я решительно ничего не понимаю. Вам, б[ыть] м[ожет], неприятно, что я отказываюсь от переговоров о деньгах, но, ей-богу, дорогой Сергей Павлович, — мне все равно, сколько бы я ни получил денег, истрачу я их без всякого толка и удовольствия, хоть 100 000. Поверьте мне вот в чем: Вы для меня — не издатель, не коммерсант, а товарищ по духу и по делу. Это одно. Другое: Вам и Влад[имиру] лучше известна денежная сторона дела, и с ним Вы можете до чего-нибудь дотолковаться скорее, чем со мной — ибо: что я понимаю? Так, пожалуйста, Вы уж сами обработайте это, и вообще со мной о таких делах совершенно бесполезно беседовать. Извините, что я все взваливаю на Вас. А что — немка ответили Вы? Кстати — обратилась ко мне еще одна немка за разрешением издать книгу на франц[узском] языке, но сын мой утопил ее письмо в неприличной посуде, и я теперь не знаю — как тут быть? Имя ее