Дневники принцессы - Мэг Кэбот

И вот бабушка вошла в номер с балкона, где стояла до этого, и первым делом сказала:

– Что это у тебя на башмаке написано?

Но мне можно было не переживать, что бабушка поймает меня на списывании, потому что она сразу заговорила обо всем остальном, что у меня было не так:

– Почему ты носишь с юбкой теннисные тапочки? Эти гольфы считаются чистыми? Что у тебя с волосами? Ты что, Амелия, снова стала обкусывать ногти? Я думала, ты давно избавилась от этой отвратительной привычки. О, мой бог, когда же ты перестанешь расти? Ты что, хочешь стать такой же высокой, как твой отец?

И все примерно в таком роде, только это звучало еще хуже, потому что она говорила по-французски. Но и это еще не все. Затем она проскрипела своим прокуренным голосом:

– Разве ты не поцелуешь свою бабушку?

Я подошла, наклонилась (бабушка ниже меня почти на целый фут) и поцеловала ее в щеку. Щека у нее очень мягкая, потому что она каждый вечер перед сном втирает в кожу вазелин. Когда я хотела выпрямиться, она схватила меня и сказала:

– Пфу! Ты что, забыла все, чему я тебя учила?

И заставила поцеловать ее и во вторую щеку, потому что в Европе (и в Сохо) принято здороваться таким манером.

Короче, я наклонилась и поцеловала бабушку в другую щеку. При этом я заметила, что из-за бабушки выглядывает Роммель. Роммель – это бабушкин карликовый пудель, ему пятнадцать лет. По размеру и по форме он точь-в-точь как игуана, только не такой умный. Он все время дрожит, и ему нужно носить флисовый жилет. Сегодня его жилет был такого же фиолетового цвета, как бабушкино платье. Роммель никому, кроме бабушки, не позволяет до себя дотронуться, и даже когда бабушка его гладит, он закатывает глаза с таким видом, как будто над ним издеваются. Если бы Ной видел Роммеля, он бы хорошенько подумал, прежде чем принимать на свой ковчег каждой божьей твари по паре.

– Ну-с, – сказала бабушка, когда решила, что нежностей достаточно, – правильно ли я поняла, что твой папа рассказал тебе, что ты – принцесса Дженовии, а ты разревелась? Это еще почему?

Я вдруг как-то сразу почувствовала себя ужасно уставшей. Чтобы не упасть, я срочно присела на мягкий стул с розовой обивкой.

– Ох, бабушка, – сказала я по-английски. – Не хочу я быть принцессой. Я просто хочу быть собой, Миа.

– Не переходи со мной на английский, – строго сказала бабушка. – Это вульгарно. Когда разговариваешь со мной, всегда говори по-французски. Сядь прямо на стуле. И не клади ногу на подлокотник. И ты не Миа, ты Амелия. Строго говоря, ты Амелия Миньонетта Гримальди Ренальдо.

Я говорю:

– Ты забыла Термополис.

Бабушка метнула на меня зловещий взгляд, это у нее очень хорошо получается.

– Нет, Термополис я не забыла.

Потом бабушка села на другой мягкий стул рядом с моим и продолжила:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что не желаешь принимать принадлежащее тебе по праву место на троне?

Боже, как же я устала.

– Бабушка, ты не хуже меня знаешь, что принцесса из меня не получится. Так зачем зря тратить время?

Бабушка посмотрела на меня из-под черных полос, вытатуированных на веках. По-моему, она бы меня с радостью убила, но, наверное, не могла придумать, как при этом не запачкать кровью розовый ковер. Так и не придумав, она очень серьезным голосом сказала:

– Амелия, ты – наследница короны Дженовии. После смерти моего сына ты займешь его место на троне. Так обстоит дело, и никак иначе.

О господи! Делать нечего.

– Как скажешь, бабушка. Но мне на завтра много задано. Это обучение на принцессу займет много времени?

Она снова посмотрела на меня этим своим строгим взглядом:

– Оно займет столько времени, сколько нужно. Ради блага моей страны я не боюсь пожертвовать своим временем – или даже собой.

Вот это да! Кажется, это вопрос патриотизма.

– Гм… ладно.

Некоторое время я просто смотрела на бабушку, а она – на меня. Роммель лег на ковер между нашими стульями, но не просто лег, а очень медленно, как будто его лапы были слишком слабыми, чтобы удержать два фунта его веса. Наконец бабушка нарушила молчание:

– Мы начнем с завтрашнего дня. Ты будешь приходить сюда сразу после школы.

– Бабушка, я не могу приходить сюда сразу после школы, у меня полный провал по алгебре, и мне каждый день нужно ходить на дополнительные занятия.

– Значит, ты будешь приходить после дополнительных занятий, нечего слоняться без дела. К следующему разу напиши список десяти выдающихся женщин мира, которыми ты восхищаешься, и объясни почему. Это все.

У меня отвисла челюсть.

Домашнее задание? Мне еще будут задавать домашнее задание? Мы так не договаривались!

– И закрой рот, – рявкнула бабушка. – Не следить за своим ртом – это очень некультурно.

Я закрыла рот. Домашняя работа???

– Завтра ты придешь в прозрачных колготках. Ты уже слишком большая, чтобы носить простые колготки или гольфы. И смотри, приходи не в теннисных тапочках, а в нормальных туфлях. И приведи себя в порядок: уложи волосы, подкрась губы и покрой лаком ногти, вернее, то, что от них осталось.

Бабушка встала. Она даже не помогала себе руками, опираясь на подлокотники. Для своего возраста она очень шустрая.

– А теперь мне пора переодеваться, я сегодня обедаю с шахом. До свидания.

Я как сидела, так и осталась сидеть. Может, она рехнулась? То есть совсем, окончательно? Она хоть понимает, чего от меня требует?

По-видимому, она понимала, потому что, когда я опомнилась, передо мной стоял Ларс, а бабушка и Роммель исчезли.

Вот это да! Домашняя работа! Никто не предупреждал, что мне придется делать какую-то домашнюю работу!

И это еще не самое страшное. Она хочет, чтобы я пришла в школу в прозрачных колготках! Такие колготки в школу носят только старшеклассницы или девчонки вроде Ланы Уайнбергер, ну, вы понимаете, такие, которые выпендриваются. Среди моих знакомых никто, просто никто не носит прозрачные колготки. И конечно, никто не красит губы и ногти и не укладывает волосы. Во всяком случае, в школу.

Но разве у меня есть выбор? Бабушка меня так запугала своими татуированными веками, что я просто не могла не сделать то, что она требует.

Что мне оставалось? Я позаимствовала колготки у мамы. Она надевает их только на открытия выставок и еще на свидания с мистером Джанини, я заметила. Но я их не надела, а взяла с собой в школу в рюкзаке. Ногти я покрасить не могла просто потому, что у меня их нет вообще. Лилли говорит, что у меня оральная фиксация: я тащу в рот все, что туда помещается. Но губы я все-таки подкрасила, вернее, не подкрасила дома, а взяла с собой мамину помаду. А еще я уложила волосы муссом для укладки, который нашелся в аптечке. Наверное, у меня что-то получилось, потому что Лилли, залезая утром в машину, сказала: