Песни - Бернарт де Вентадорн

Один из выдающихся знатоков Бернарта де Вентадорна, немецкий исследователь К. Аппель[283] пытался, было, распределить его песни по трем циклам, вокруг имен возлюбленных поэта, но эта классификация в высшей степени произвольна и базируется на романтической фантазии, а не на сколько-нибудь убедительных научных догадках. По тому же пути устремились и другие исследователи, в том числе и весьма серьезный французский ученый А. Жанруа,[284] но в настоящее время пора признать бесплодность подобных попыток. Ведь для такого рода циклизации мы не располагаем хотя бы точными именами адресатов большинства песен, нет даже и такого элементарного и ненадежного подсобного средства, как датировка (никто из поэтов старого Прованса, за исключением Гираута Рикьера во второй половине XIII в., не датировал своих произведений). Самое же главное – песни Бернарта и не нуждаются в такой циклизации. Их связанность и расчленение лишь косвенно зависят от адресатов, притом в большей или меньшей степени завуалированных. Мы можем лишь с уверенностью сказать, что наш поэт в какой-то период своей жизни посетил и двор Алиеноры Аквитанской, и замок Эрменгарды Нарбоннской, как это было в обычае трубадуров – кочевать от одного феодального двора к другому в поисках знатных покровителей их песенного творчества. Что касается личных взаимоотношений Бернарта с этими любительницами поэзии, то здесь нам ничего не известно.

К счастью, хотя у нас и нет заманчивой возможности знать, как жил Бернарт де Вентадорн, кого любил этот певец любви, кому он посвящал свои песни, однако для проникновения в поэтический мир его песен осталось главное – сами песни. И для приближения к тайне наиболее пленительного свойства его поэтической души – удивительного чистосердечия и искренности – надо отказаться от их прямолинейного отождествления с чистосердечием и искренностью житейской. Конечно, лживый человек, нанося этой лживостью ущерб своей же духовной личности, обедняя и искажая ее, тем самым обедняет и искажает свой творческий дар, порою даже стоит перед опасностью совершенно его утратить. Но одной житейской искренности мало, чтобы придать искреннее звучание своему поэтическому слову. Флобер, столь опасавшийся, как известно, авторских пояснений в художественной речи, тем не менее не может удержаться от одного существенного замечания в тексте «Госпожи Бовари»: изобразив пристрастие Эммы к затасканной квазиромантической фразеологии, чуть ли не впадая в пародию, он вдруг меняет тон и, как бы остерегая читателя, разъясняет, что порою самое искреннее чувство прибегает к самым фальшивым метафорам.; В глубокой верности этого наблюдения постоянно убеждаешься при знакомстве с многочисленными стихами начинающих поэтов, нередко обуреваемых желанием дать в своей лирике исход подлинному и очень сильному чувству, но, по неопытности или отсутствию поэтического дара, прибегающих к шаблонам, к неуместной (а значит – плохой) риторике и т. п. Авторам таких стихов верят лишь родственники или снисходительные друзья, ибо они априори расположены сочувствовать стихотворцу, – другие же читатели или слушатели остаются холодны, не верят искреннему чувству, не обретшему поэтического бытия.

Искренность песен Бернарта де Вентадорна вызывает доверие и у нынешних читателей, столь, казалось бы, далеких от него и хронологически, и исторически, и социально, и психологически, отличающихся от него своими эстетическими взглядами и вкусами, литературным опытом, привычками, языком, ставшим малопонятным даже для уроженцев современной Южной Франции, т. е. того Прованса, где расцветала весенним цветом благоуханная поэзия Бернарта. Источник подобного доверия – в поэтической убедительности его чувств, невозможной без овладения тайнами словесного мастерства. Бернарт это и сам прекрасно сознавал. Поэт любви, он восторженно славит ее творческую силу:

С любовью начало берутВсе радости в мире людском,И песня, и воинский труд,А в жизни любовь упусти,Всему тогда скажешь «прости».

Это уже не автобиографические признания, относящиеся к творческой истории его лирических песен, но возглашение любви некоей общежизненной силой, высочайшей ценностью, и, по Вентадорну, приобщенность поэта к ней составляет его славу и гордость:

Людской не собьет меня суд!Пред герцогским, графским гербомПускай преклоняется люд,Берусь королей превзойти —Величье в любви обрести.Да и богатства такогоНет у эмира любого.

Особенное значение поэтому приобретает то обстоятельство, что Бернарт требует от поэта, стремящегося к совершенству, не только причастности его к любви, к ее праздничной радости, но и овладения искусством поэтической речи, совершенным мастерством слова. В одной из его песен эти два условия заканчивают стихи, притом звучат дважды, как бы особенно настойчиво

Лишь у того стихи отменны,Кто, тонким мастерством богат,Взыскует и любви отрад

Бернарт и мастерством богат,Взыскует и любви отрад

Неразрывность двух этих условий еще усиливается благодаря стихотворному параллелизму – в ритмике и рифмовке Бернарт де Вентадорн не только отчетливо сознавал необходимость мастерства для истинного поэта, он прекрасно владел этим мастерством и в своей художественной практике.

2

Основы поэтического искусства на провансальском языке[285] еще задолго до Бернарта де Вентадорна были заложены трубадурами. Первым по времени трубадуром было принято в провансалистике считать Гильема IX (1071–1127), герцога Аквитании и графа Пейтьеу (Пуату). Хотя мы располагаем к настоящему времени лишь одиннадцатью сохранившимися песнями Гильема, но даже и по этим немногим образцам можно судить о разнообразии и оригинальности его творчества как в жанровом, так и в стилевом отношении, о его свободном и непринужденном владении поэтическим словом. Вряд ли песни его могли возникнуть сразу – без предшествующих произведений других поэтов. Особенно это можно сказать о так называемой «Покаянной песне» Гильема: сомнительно, чтобы она могла появиться на свет из уст первого зачинателя во всеоружии, подобно тому как из головы Зевса появилась Афина. Гильем IX, несомненно, уже опирался на опыт предшественников, кто бы они ни были – другие ли трубадуры, народные ли поэты – создатели фольклора. Мы ведь знаем, что сохранились далеко не все рукописи трубадуров, но и в сохранившихся иногда отсутствуют имена поэтов или же их песни приписываются разным слагателям. Имена же фольклорных поэтов и вообще-то осуждены были на забвение, – как происходило, за редчайшими исключениями, во все времена и повсеместно. Однако фольклорные записи XIX в. зафиксировали задним числом не одну народную песню, связанную происхождением со стародавней жизнью провансальцев. Да и в средневековых сборниках сохранились, вероятно, записи фольклорных песен или их обработок. Убедительно, например, ощущается связь с фольклором в так называемой «балладе» (т. е., по первоначальному значению этого слова, плясовой песне), начинающейся словами: «Все цветет, пришла весна». И ритмический ее характер, и сюжет, и припев – все в этой балладе свидетельствует о тесной, синкретической связи с пляской, хороводом, даже с мимическими телодвижениями (в не меньшей степени, чем наша русская песня «А мы просо сеяли»). Не должно здесь смущать наличие таких персонажей, как король и королева. Е. Аничков[286] справедливо связывает эту балладу с весенней обрядностью разных народов. В весенних же обрядах значительную роль исполняет «майская королева», олицетворяющая весну. Соответственно этому «король» должен олицетворять зиму. Правда, в балладе королева именуется «aprillosa» (т. е. «апрельская»), но такое отступление вполне объясняется климатом южной Франции: весна там начинается уже в апреле. В русской свадебной обрядности мы встречаемся с аналогичным титулованием: на Руси королей не было, и поэтому новобрачные возводятся в княжеское достоинство.

Если уже ранний трубадур Гильем IX мог опираться на провансальскую поэтическую традицию, то Бернарт де Вентадорн застал поэзию трубадуров в полном расцвете. Его творчество принято относить к 1150–1180 гг., иначе говоря – к классической поре поэзии трубадуров. Время его рождения неизвестно, вероятно, он уже не застал в живых Гильема IX, однако жонглеры, исполнявшие его песни, вряд ли успели их позабыть. К современникам же Бернарта принадлежали многочисленные трубадуры, так как литературная жизнь старого Прованса была чрезвычайно оживленной, песни так и звенели в этой стране, переживавшей в XII в. пору экономического, политического и культурного подъема. Среди современников Бернарта можно, например, назвать таких одаренных и своеобразных поэтов, как Серкамон, Маркабрю, Джауфре Рюдель, Пейре д'Альвернья, Рамбаут д'Ауренга, Гираут де Борнейль, может быть – Бертран де Борн, а также, конечно, и еще много других, не столь известных.