Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935) - Лучано Мекаччи

печально

Выходят на мороз

Сорванцы отчаянные

С лотками папирос.

19231

3. Попрошайничать

Мало стоять с протянутой рукой, прося подаяние Христа ради, на хлеб копеечку. Беспризорники, прибывавшие на вокзалы больших городов, в Москву, Казань или Одессу, вскоре понимали, что даже в попрошайничестве есть свои правила и иерархия. В сборнике статей «Нищенство и беспризорность»1, опубликованном в 1929 году, приводятся полевые исследования, интервью и статистические данные, показывающие, что попрошайничество только на первый взгляд казалось спонтанным приемом, к которому вынужденно прибегали голодные дети. На самом деле это была организованная практика с сетью «филиалов», каждый из которых имел определенную задачу, отведенную для работы территорию и своего главаря. Любое вторжение на чужую территорию влекло за собой кровавые разборки.

Один из самых интересных аспектов касается «специализации» беспризорных: эти категории, или группы, имели свое название, как правило жаргонное. Согласно опросу, проведенному в 1925–

1928 годах в колониях Московской области среди более чем тысячи детей и подростков, наиболее распространенными категориями были марафоны (одиночки, бродящие по трамвайным остановкам и собирающие по копейкам), бегуны (идущие по пятам за намеченным прохожим), категория «певцы, музыканты, акробаты, ложкари», окусывалы (выпрашивающие в столовых, вокзальных буфетах, пивных и т. п.) и складчики (берущие милостыню не только деньгами, но и продуктами, и одеждой). Реже встречались такие группы, как стрелки, седоки или сидни (сидящие на улице на одном месте и выпрашивающие подаяние); за неимением специального названия выделяется категория нищих «с трудовой установкой» (выпрашивают подаяние путем оказания мелких услуг — отворить дверь магазина, поднять оброненную вещь, отряхнуть пыль, снег и так далее); поводыри (стоят рядом со слепыми); богомолы (просящие милостыню на церковной паперти); могильщики (просящие на кладбищах); филоны (филон на сленге — симулянт, симулируют болезни); горбачи (побирающиеся с сумой, низко согнувшись и склонив голову)2.

Этот пестрый мир юных нищих-«профессионалов» был очень динамичным и разномастным, в нем уживались беспризорные из разных этнических групп, говорящие на разных языках, с разной внешностью и привычками (в основном русские, а также татары, белорусы, украинцы, евреи, поляки, чуваши и т. д.). Кроме того, различные категории имели свои «сезонные» предпочтения для занятия попрошайничеством: например, складчики — осенью и зимой, богомолы — весной и летом, филоны — весь год, за исключением лета, когда они, вероятно, перемещались на юг. Больше всего зарабатывали филоны — от 5 до 10 рублей в день, а средний дневной заработок окусывал, складчиков и некоторых других категорий составлял максимум 50 копеек3.

Поводыри, хоть и зарабатывали немного (рубль, полтора рубля в день), задевали писателей за живое. В рассказах, посвященных беспризорным, часто встречается эпизод, в котором главными героями являются нищий слепец и его спутник. В первой части романа Вячеслава Шишкова «Странники», написанного в 1928–1930 годах, рассказывается о жизни двух беспризорников, Фильки и Амельки, ставших товарищами по несчастью. История начинается со странствий Фильки.

Родители Фильки померли от тифа один за другим на одной неделе. А вскоре убрались его дед и тетка. Четырнадцатилетний Филька обезумел. Забыв кладбищенские страхи, он два дня сидел на могиле отца и матери, плакал, уткнувшись лицом в раскисшую от дождя глину:

— Ну, куда я теперича, а?!. Ну, куда же?!

Утешать Фильку некому: у всякого полна охапка горя. Только кудластый, весь в перьях, Шарик искренне сочувствовал Фильке: он торчал возле него на погосте, то повиливал хвостом, стараясь притвориться радостным, довольным жизнью, то со вздохом опускал голову и, тявкнув раз-другой, принимался выть. Шарику тоже жилось несладко.

Но случилось так, что повстречался с Филькой слепой прохожий, старик Нефед. Он дал парнишке большой кусок хлеба. Голодный Филька с жадностью сожрал кусок, сказал:

— Деда, дай еще, хоть корочку: Шарик у меня вот тут, собака.

— На, на, — проговорил охотно дед. — «Блажен, иже и скоты милует…» В псалтыри сказано.

Шарик проглотил корку не жевавши. Дед огладил Фильку с головы до ног, будто глазами ощущал, сказал.

— Вот что, парнишка…Теперича я тебя всего вижу. Кожа да кости в тебе и голова шаршавая, нечесаная. Вот, пойдем, води меня за батог, сыты будем. Петь можешь?

— Научишь, так почему не петь? Я в согласье идти… Возьмем и Шарика… С ним повадней.

И стали они ходить втроем из села в село, из города в город.

Дед научил Фильку прекрасным песням и стихирам. У Фильки сильный, складный голос: дед же был великий по пенью мастер: он умел в песне пускать слезу, мог и устрашить слушателей грозным ревом, а когда надо, голос его лился рекой, широко и плавно. […]

Пришли они в богатый степной город — и прямо на базар. Площадь ломилась от множества приехавших крестьян; горы арбузов, помидоров, баклажан и всякой овощи веселили глаз, обещали вкусную сытость на всю зиму.

Слепец встал с Филькой в сторонке, безглазо покрестился на колокольный звон, спросил Фильку:

— Девки с молодайками подле нас стоят?

— Стоят.

— Заводи утробный стих.

И резко, дружно хватили в два крепких голоса:

А вы, гой еси ангеля крылатые!

Вы небесный рай нам отверзайте,

А вы праведные души пропущайте,

А вы грешные души задержайте!

Слепец запрокинул лохматую голову к небу, потряс сивой бородой и ударил в землю посохом:

А котора душа тяжко согрешила,

Во утробе младенца погубила,

Ей не будет во век прощенья —

За дитя своего погубленье,

На втором суду ей не бывати,

Самого Христа в очи не видати…

Ой, горе, горе тебе, девка, молодая баба!!

Голос певца звучал грозно, угрожающим было сухое, изрытое оспой лицо его; Филька искусно вплетал в стихиру свой ясный, звонкий голос. […]

Филька оглаживает Шарика, злобно косится в сторону собачьего обидчика и сердитым голосом заводит:

Что есть у нас три печали великие,

Как-то нам те печали миновать будет?

Тут уверенно и крепко, устрашая толпу, подхватывает дед Нефед:

Первая печаль, как умереть будет?

А вторая печаль: не вем, когда умру.

А третья печаль: не вем, где на том свете обрящуся.

Ой нет у меня добрых дел и покаяния,

Нет чистоты телесные и душевные…

Парнишка, обидевший верного Шарика, — это Амелька, еще один бродяга, который в итоге уговаривает Фильку отправиться вместе на поиски удачи. Филька бросает слепого старика, но всегда будет помнить его как «хорошего дедушку», первого взрослого, кто ему помог4.

Среди беспризорных было немало людей