Старуха - Михаил Широкий

при каких обстоятельствах не заглядывать сюда больше, забыть дорогу в это страшное место.

Но если сообразить это они ещё были способны, то воплощение оказалось затруднительным. Тела их были точно парализованы, они не в состоянии были шелохнуться. Их ноги будто приросли к полу, по туловищу и конечностям разлились изнеможение и оцепенелость, головы отяжелели и упрямо клонились вниз, словно отуманенные могучим непробудным сном. И это тоже было как в мучительном ночном кошмаре, когда изо всех сил пытаешься убежать, спастись от чего-то невыразимо жуткого, леденящего кровь. И не можешь: тело внезапно обессилело, онемело, ноги не слушаются и едва передвигаются, как будто к ним привязали гири, и даже рвущийся из стеснённой груди крик ужаса застревает в горле и с уст слетает лишь жалкий, чуть слышный стон…

Из этого окаменелого, близкого к столбняку состояния их в какой-то мере вывел вновь раздавшийся вскоре гортанный, скрежещущий, вызывавший у слушателей нервную дрожь старухин голос – на этот раз более звучный, отчётливый, нетерпеливый, хотя по-прежнему заторможенный, прерывистый, как если бы слова вязли на зубах у говорившей:

– Иди ко мне! – прохрипела она, насупив брови и тряся кудлатой головой. – Иди… Сейчас же, немедленно… Выгони их отсюда… Выгони их из моего дома… Иди ко мне… иди!..

После заключительного слова-призыва, произнесённого на высокой, почти визгливой ноте, она, словно внезапно выдохшись или сорвав от напряжения голос, умолкла и некоторое время тяжело, сдавленно дышала. Из груди её при этом вырывался тонкий, протяжный, с лёгкой хрипотцой свист. Затем, восстановив дыхание, но, по-видимому, уже не в силах говорить в прежнем тоне, она вынуждена была снова перейти на шёпот, быстро и неуловимо забубнив что-то себе под нос и, как бы для подкрепления своих слов, вновь равномерно и чётко, но теперь гораздо сильнее и нетерпеливее, чем прежде, застучав костяшками пальцев по столу. Этот частый, казавшийся совершенно невразумительным говор, в котором звуки сбивались в кучу и не позволяли уловить их последовательность и смысл, как и сопровождавший его сухой дробный стук, не давали возможности хотя бы частично расслышать то, что она говорила. Однако приятели, слух и зрение которых, в отличие от всего остального, обострились в эти мгновения до предела, всё же сумели, как им показалось, разобрать среди множества сыпавшихся с её уст бессвязных слов имя того, кого она так настойчиво призывала.

И призывала не напрасно. Её зов не остался неуслышанным. В дальнем, самом тёмном углу гостиной, куда не достигал ни малейший отблеск слабого неверного полусвета, сочившегося из окна, вдруг послышался глуховатый шорох, шуршание, скрип. Затем обозначилось какое-то смутное шевеление. А ещё через секунду из-за высившегося там старого массивного серванта неожиданно выдвинулось что-то чёрное, плотное, громадное – чуть ли не до потолка – и, постепенно всё более плотнея, оформляясь и принимая более-менее чёткие человекообразные контуры, немного помедлив, двинулось в сторону приятелей…

И только в этот момент те, будто прозрев, осознали наконец всю опасность и уязвимость своего положения. И не просто осознали, но и, напрягшись и сделав над собой нечеловеческое усилие, обрели возможность в самый последний миг исправить его. Как только они увидели показавшуюся в глубине комнаты, возникшую точно из ниоткуда и понемногу надвигавшуюся на них громоздкую – и, как им представлялось, всё более увеличивавшуюся в размерах – угольно-чёрную фигуру, всё отчётливее напоминавшую человека, они, не дожидаясь, пока она приобретёт ещё более ясные очертания и приблизится к ним вплотную – со всеми вытекающими отсюда вероятными последствиями, – мгновенно преодолев опутавшие их оцепенение и чугунную неподвижность, одновременно рванулись с места, к которому были словно приклеены, и, ничего не видя перед собой, не разбирая дороги, во весь мах ринулись к выходу, вон из этой зловещей, проклятой квартиры.

Несясь по прихожей, они с грохотом повалили небольшую тумбочку, служившую подставкой для телефона, опрокинули обувную полку и едва не вышибли входную дверь. После чего чуть не сбили с ног тучную крашеную соседку, стоявшую снаружи и с удивлением и интересом разглядывавшую старухину дверь, оставленную Мишей приоткрытой. Любопытство чуть не стоило ей слишком дорого – она едва успела отпрянуть от вихрем пронёсшихся мимо, словно охваченных безумием, как будто вырвавшихся из преисподней парней, еле устояв на ногах и лишь оторопело посмотрев вслед их стремительно бросившимся вниз по лестнице и через секунду пропавшим из виду фигурам. Затем, ещё не придя в себя от неожиданности, она перевела ошеломлённый взгляд на теперь уже настежь распахнутую, едва не сорванную с петель дверь и устремила его в раскрывшийся перед ней широкий тёмный провал. Внимательно, с вновь вспыхнувшей любознательностью и в то же время с лёгкой тревогой вгляделась внутрь…

И то ли ей почудилось, то ли она в самом деле узрела в сумрачной глубине пустого жилища что-то странное и пугающее, но она вдруг встрепенулась всем своим жирным обрюзгшим телом, будто её ударило током, резко подалась назад и, в замешательстве шепча затрясшимися побелевшими губами: «Господи! Господи!..», с ненамного меньшей резвостью, чем только что промчавшиеся рядом с ней мальчишки, опрометью метнулась к своей квартире и громко захлопнула за собой дверь.

А оставшаяся раскрытой старухина дверь через какое-то время медленно, с тихим продолговатым скрипом – как будто сама собой – затворилась.

VIII

Приятели, похоже даже не заметив оказавшуюся на их пути и едва не снесённую ими дородную соседку, молнией, почти не касаясь ступенек, скатились по лестнице на первый этаж. И в своём стремительном, неудержимом беге, чем-то напоминавшем недавний скоростной спуск с приречной горки, не в силах остановиться, чуть не врезались в дверь Руслановой квартиры, в которую они не так давно собирались позвонить, но, на свою беду, передумали, решив сначала заглянуть в другое место, откуда в итоге еле унесли ноги.

И они, не в состоянии снизить бешеный темп своего движения, непременно вломились бы в эту дверь, если бы она, буквально за миг до их, казалось, уже неизбежного столкновения с ней, внезапно не раскрылась перед ними, как если бы кто-то из обитателей квартиры ожидал их прихода и поспешил впустить их. Беглецы, продолжая по инерции двигаться вперёд, кубарем вкатились в прихожую. И, нежданно-негаданно очутившись в жилище своего друга, которого они наконец-то сподобились навестить – хотя и таким, несколько своеобразным способом, – они первым делом тут же захлопнули за собой дверь, заперли замки и привалились к ней своими телами, будто пытались преградить дорогу кому-то, гнавшемуся за ними по пятам. И только после этого обратили взгляд на того, кто так неожиданно, без звонка или стука с