Целестина, или Шестое чувство - Малгожата Мусерович

Вечером следующего дня Цеся с подкрашенными ресницами, в Юлином пальто и Юлиной шапочке подходила к кинотеатру «Балтика», источая тонкий аромат французских духов сестры и чувствуя себя красивой и соблазнительной. Ей казалось, помани она пальцем — весь мир будет у ее ног.

Появился элегантно одетый бородач, издали помахивая билетами. Цеся подошла к нему, улыбаясь, как Джиоконда. Ох, ну и забавный у него был вид! Увидев ее, бедняга остановился как вкопанный, хлопая глазами и пытаясь понять, кто же она в самом деле и почему так изменилась.

— Это ты? — на всякий случай спросил он, чем доставил Целестине несказанное удовольствие.

— Я, — ответила она, взмахнув ресницами.

— Значит, тогда, с рыбами, которые текли…

— Тогда тоже была я.

— Но в парке у памятника…

Цеся взяла его под руку, восхищаясь своей непринужденностью.

— Все очень просто, — объяснила она. — Метаморфозы со мной происходят в зависимости от того, дает мне сестра свое пальто или нет. Сегодня дала.

Бородач недоверчиво поглядел на нее и коротко засмеялся:

— Нет, знаешь… ты в самом деле… Ты мне в самом деле нравишься.

— Угум… — проворковала Цеся.

Бородач был ну, может, не столь неземной и восхитительный, как ей показалось вначале, но, безусловно, ужасно симпатичный. Кроме того, он был такой красивый, такой яркий и вообще артистичный, что притягивал все женские взоры в радиусе десяти метров. Целестина всерьез недоумевала, почему в обществе этого красавца чувствует себя легко, свободно и уверенно. Не заикается, не краснеет, не потупляет глаз. Наоборот, Телятинка с удивлением отметила, что она находчива и остроумна, просто-таки чертовски остроумна. Разговор завязался непринужденный и веселый, оба от души смеялись, поддразнивали друг друга. Бородач взял Цесю под руку и повел, легонько прижимая к себе. Очень приятно было так шагать, сознавая себя эдаким маленьким беззащитным эфемерным созданьицем, нуждающимся в заботе и ласке, неспособном пройти и пяти метров без поддержки сильной мужской руки.

Цеся упивалась этим новым, неведомым прежде чувством, как вдруг увидела Гайдука. Он стоял, подпирая стенку, в ярко освещенном вестибюле кинотеатра. Лицо у него было бледное и осунувшееся, под глазами круги. Стоял сгорбившись, глубоко засунув руки в карманы, неподвижным взглядом уткнувшись в пол.

— Пожалуйста, говори мне «ты», — трещал бородач, лавируя в толпе, заполнявшей вестибюль.

Они приближались к Гайдуку, и Цеся совершенно непроизвольно высвободила свою руку из руки бородача.

— Привет! — крикнула она. — Ты почему сегодня не был в школе? — и помахала Гайдуку рукой.

В ответ она была удостоена взгляда, после которого ей вдруг показалось, что из вестибюля исчезли все, кто там находились. Воцарилась мертвая тишина, всякое движение прекратилось, одна Цеся стояла перед Гайдуком в необъятной пустоте, понимая, что в чем-то виновата, что совершила какую-то страшную, непростительную ошибку. В неподвижных чистых глазах Гайдука было презрение, отвращение и горькая насмешка. Когда же он посмотрел на бородача, взгляд его стал издевательским. Потом Гайдук опустил глаза и замер, снова уставившись в пол.

— Меня зовут Зигмунд, — сказал бородач и потащил Цесю дальше.

Она пошла за ним, а голова у нее звенела, как пустой жбан. Чего этому Гайдуку надо? Что случилось? В чем она виновата?!

Впрочем, ей-то что. Не станет она из-за него переживать. Даже не подумает. Нахал. А она, дурочка, еще ему помахала. Интересно, зачем? Нет, ну какой нахал! Ладно с сегодняшнего дня она тоже перестанет его замечать. Какое ей, собственно, до него дело?

Бородатый Зигмунд, который ровным счетом ничего не заметил, обнял Цесю за плечи и весело чмокнул в щеку. Прекрасно. Пусть Гайдук видит. Цеся гордо вскинула голову и в объятиях бородача вплыла в зал.

8

— Я целовалась, — сказала Цеся и в упоении закрыла глаза.

— Шутишь! — тихо воскликнула Данка. — С этим художником?

— А то с кем же!

— В кино? — допытывалась Данка, забыв о ватрушке, которую держала в руке.

— Нет, после кино, — ответила Цеся, не открывая глаз.

Девочки стояли под пальмой в конце коридора. Большая перемена только что началась, и изо всех дверей в коридор хлынули ревущие потоки одолеваемых голодом и жаждой учеников общеобразовательного лицея. Все они либо уже что-то жевали, либо разворачивали пакеты с завтраками.

Возле стенгазеты двое ребят серьезно обсуждали актуальные проблемы спорта. Неподалеку от них три выпускника громко разглагольствовали о Кьеркегоре.[6] Целестина открыла глаза и подумала, что мужчины в самом деле смешной народ. Столько страстей из-за какого-то там футболиста или философа, а заглянешь им в душу — непаханая целина.

— Думаю, он в меня влюбился, — сказала она, горячо желая, чтобы так оно и было на самом деле.

— А ты? Скажи, что ты почувствовала, когда он тебя поцеловал? — спросила Данка с набитым ртом.

— Знаешь… — Цеся немного подумала, после чего ответила честно: — Целоваться, конечно, приятно, но, пожалуй, вокруг этого слишком много шуму… Я имею в виду всякие фильмы и тому подобное, понимаешь? Честно говоря, меня ужасно разбирал смех, но, может, это только я такая дурочка…

— Смех разбирал? — Данка была просто возмущена. — Ну слушай, ты действительно какая-то недоразвитая!

— Да понимаешь… от него пахло одеколоном «Ярдли», и я представила себе, как он стоит перед зеркалом и одеколонит свои усики… — пискнула Цеся и захихикала.

Данка посмотрела на нее соболезнующе:

— Ну ты даешь! А чем от него должно было пахнуть, луком? Нет, у тебя в самом деле мозги набекрень.

— Да нет же, нет, правда было очень здорово, — поспешила заверить подругу Цеся, поняв задним числом, что в таких признаниях излишняя откровенность неуместна. — Я пошутила, он потрясающий, серьезно.

— Ну видишь, — успокоилась Данка.

— А как там Павелек? — спросила Цеся, чтоб не оставаться в долгу и развернула свой завтрак. Ей опять чертовски хотелось есть.

— Павелек? — переспросила Данка и выбросила, в корзинку пустой пакет от завтрака. — Мы снова поссорились.

— Похоже, у вас это хроническое. Из-за чего теперь?

— Из-за Гайдука, — беззаботно ответила Данка. — Павел пошел к нему домой. Узнать, почему он не ходит в школу. Гайдук велел ему убираться и заявил, что в школу больше не вернется. Можно сказать, вышвырнул дурачка за дверь, а тот еще его защищает. А меня заодно Павелек обозвал глупой гусыней, вот я и обозлилась.

Пронзительный звонок перекрыл шум в коридоре, Цеся завернула в бумагу нетронутый завтрак. Пора было возвращаться в класс. Впрочем, у нее все равно почему-то начисто пропал аппетит.

9

Дома никого не было. Холодные пустые комнаты; тишина, подчеркнутая тиканьем будильника; разбросанные по полу в столовой машинки Бобика и клоун с оторванными ногами — от всего этого дурное настроение Целестины могло только ухудшиться. Честно говоря, это было даже не дурное настроение. У Цеси началась тяжелейшая хандра. По причинам, ей не известным.

Намыливая руки, Телятинка воспользовалась случаем и поглядела на себя в зеркало. Она пришла к заключению, что выглядит отвратительно: нос как картошка, глаза — щелки, волосы тусклые, сама сгорбленная, поникшая, на лице выражение тупой тоски, предвестницы черной меланхолии.

Мир ужасен. Атмосфера отравлена, в воде фенол и прочая пакость, озонная оболочка вокруг Земли насквозь продырявлена, еще немного — и космическое излучение уничтожит всю жизнь на планете. Ни дня без войны, постоянно на земном шаре кто-то кого-то убивает. Дожди кислотные и радиоактивные, и во всех овощах пестициды, у маленьких детей в костях стронций 90, число больных белокровием увеличивается с каждым годом. Кроме того, люди неискренни и непостижимо лицемерны, и вообще — почему нельзя ни с кем найти общий язык?

Кошмар. Кошмар.

Цеся уныло побрела на кухню. Может, если поесть, настроение исправится. Она поставила на плиту кастрюлю с фасолью по-бретонски и попутно локтем столкнула бутылку с молоком. Пока вытирала линолеум, фасоль пригорела. Ужасный смрад распространился по всему дому, Целестина села на кухонную табуретку и расплакалась.

Разумеется, именно в эту минуту угораздило явиться отца. Он открыл дверь своим ключом и, почувствовав запах горелого, направился прямо на кухню.

— Что случилось? — испуганно спросил он при виде утопающей в слезах дочки.

— Ничего, просто у меня хандра, — объяснила Цеся, безудержно рыдая.

— Ой-ой-ой! — сочувственно вздохнул отец. — Не позавидуешь. — И, взяв с тарелки кусочек огурца, съел его с аппетитом, хрустя и чавкая.

— Не чавкай! — сквозь слезы крикнула дочка.

— Почему?

— Меня это ужасно раздражает!