Экобаба и дикарь - Михаил Гиголашвили

«Джадо7 делает?.. Уже само слово какое неприятное! Таким словом только и проклинать! Но кто делает? Негр?.. Она?.. Джадоистка! С неё станет! Недаром около нечистой горы Брокен родилась!» — посмотрел он на потолок.

В джадо он верил твердо. Да и как не верить?.. У них во дворе жила старая Бабулия. Про нее шепотом говорили, что она может насылать и снимать джадо. Во двор часто приходили разные люди, звонили к ней, терпеливо ждали, пока она, стуча клюкой, шла открывать, и исчезали за дверью… А потом выходили довольные и веселые. Как-то привели женщину с обмотанной головой. Один раз принесли на руках ребенка. Другой раз видели, что к Бабулии приходили люди в военной форме и вели под руки обмякшего майора. Дети глазели на все это с большим интересом. В комнаты Бабулии они никогда не заходили — и она не приглашала, и взрослые запрещали.

Сама Бабулия из своей затхлой норы не вылезала, хлеб носили ей дети и передавали в окно. А если кто-нибудь со двора шел на базар, она просила купить ей сыра или курицу. Семьи у нее не было, пенсию она не получала, но деньги водились, и она всегда возвращала детям сдачу от хлеба:

«Купите себе что-нибудь».

А когда три дня она не открывала окна, то соседи взломали дверь и увидели, что она мертвая лежит на тахте под огромным портретом Сталина, а на шатком комоде стоят какие-то предметы: стеклянная мутная пирамида, шар из зеленого камня, перламутровый веер, проросший ячмень на блюдце, карты со странными знаками, медное кольцо и несколько плошек, входящих друг в друга.

«Ведьма!» — сказал в сердцах дядя Васо и сорвал со стены портрет Сталина. А предметы со стола сгреб в мешок и выкинул в мусор, строго запретив детям входить в нечистую квартиру. Входить они не входили, но мусор раскопали и играли странными игрушками до тех пора, пока дядя Васо не унес их со двора и не бросил с моста в Куру.

На поминках тоже не обошлось без неожиданностей: вдруг сорвался жестяной желоб с крыши и упал прямо на голову дяде Васо; внезапно лопнула бутыль с вином, и один из осколков вонзился в раму окна, где обычно сидела больная Амалия, по случаю поминок вылезшая наружу; ни с того ни с сего начал скандалить тихий парнишка из соседского двора; неожиданно выкипел, застыв в комьях, поминальный плов «шилаплави» — хотя хозяйки не отходили от котла и мешали что есть сил. Вот и не верь потом в джадо!

…Он сидел, уставившись на игольчатую кучу костей на газете. Хотелось стать маленьким, счастливым и опять бегать по двору, лазать по крышам, подвалам и чердакам… Но, видно, прав был Варази, когда говорил: «Чем счастливее детство

— тем труднее будет человеку потом жить, выдерживать грязь мира!» А вот к алюминиевым брусочкам кости лягут отлично…

Вытащив поближе к свету начатую доску, он уложил её на пол и бегло, почти не глядя, разбросал по ней кости и шипы. Начал передвигать их так и эдак. Играя с костями и шипами, он старался не думать о свой тоске, гнал эти мысли прочь, но они, как голодные собаки, пристально смотрели прямо в мозг.

Переждав очередной визгливый пассаж соседа, он поплелся к нему просить чего-нибудь с градусами.

Негр сказал, что у него есть только водка, настоянная на живой змее (прислали из дома).

— Да хоть на мертвых пауках, лишь бы градусы были.

После змеиной водки в голове начало рассветать. Сидеть в кресле и глазеть на кости стало приятно и уютно. Где им еще место, если не тут, на этой бугристой земле с застывшей в ложбинках кровью!.. В день ссоры с ней начал он эту работу, пусть будет и конец. Забыть. Забить. Избыть.

Вдруг он увидел, что один из шипов накрепко вонзен в доску. «Разве я втыкал его?.. Я же просто бросил их. Вот еще… И еще. И как плотно сидят!..» — удивился он, обнаруживая, что некоторые шипы и острые кости тут и там вонзены в дерево до упора, словно их забили молотком.

Он ошарашенно поднялся на ноги. Теперь ему почудилось какое-то движение на доске. Вот клешня шевельнулась. Вот позвонок поежился. Рыбий скелет будто дрогнул мелкой рябью. Кости передернулись. «Этого еще не хватало!.. Джадо!.. Порча!.. Колдовство!..»

Тут снаружи что-то тихонько стукнуло, как будто где-то прикрыли дверь.

Он выскочил в коридор и услышал, что в ванной выключили душ. Но внутри было пусто, хотя струйки воды еще бежали по стеклянным стенкам кабинки, а на зеркале пульсировало пятно. Какие-то меленькие следы вели к унитазу.

Он испуганно вернулся в комнату и заперся. Но в комнате сразу заметил, что стопки книг на подоконнике сдвинуты углами, как будто их кто-то только что внимательно просмотрел по одной. А на доске теперь уже все кости и шипы оказались так намертво всажены в дерево, что даже клей был уже не нужен. Он минуту обалдело смотрел на них, цепенея от страха и ничего не в силах понять.

«Дьяволиада, чертовщина, бесовня!..» Впрочем, ничего удивительного — эту доску он начал в день ссоры с садисткой, хотел сделать ее портрет, а потом сжечь. А она — ведьма, недаром около Брокена выросла… Так и её надо залить гудроном памяти, чтоб застыла там и не мучила…

Когда они поссорились из-за этого большегубого перса, она еще не сказала ему о студенте-химике. А был ли он уже тогда?.. Впрочем, какое это имеет значение?.. Долго врать она не смогла бы. И не стала.

«А мог бы я с ней жить, не спрашивая, с кем она еще спит, и запрещая ей об этом говорить со мной: наше время — это наше время, а все остальное меня не касается?..» — спросил он себя.

Действительно, ведь то, чего ты не знаешь, — для тебя и не существует… Его нет. У немцев есть отличная поговорка: «Чего я не знаю, то меня не колышет!» Так зачем всё знать?.. Совсем ни к чему. Чем больше знаешь — тем противнее жить: многие знания — многие печали. Во всем так. А в любви — и подавно: там хорошие знания — не благо, они как бы само собой, ясное дело, как же иначе, так и должно быть; зато плохие вырастают до размеров пирамид.

Начало представляться, как это может быть: она живет своей жизнью, он — своей. Иногда встречаться, трахаться. «Как дела?» — «Хорошо. А у тебя?» — «Тоже, спасибо». А что она там между встречами делает — его вообще не касается, в это время ее просто нет для него. По логике жизни выходило гладко и хорошо, логика любви хромала и жаловалась.

«Ищи теперь себе женщину!» — в сердцах повторил он её неуклюжий совет. Хорошо еще, что не сказала: «Сиди теперь и занимайся рукоблудием сколько влезет!» Что же, тоже выход. Отличное средство от любви. Станешь потом как Андерсен, который насмерть задрочился на свою Снежную королеву, Герду, Принцессу на горошине, Золушку.

Их просветил на этот счет один второгодник в шестом классе — на большой перемене повел всех мальчишек в туалет, выстроил кружком, сам стал в центр, вынул замусоленное фото и, расстегнув штаны и вытащив член, показал, какие движения надо делать. И все были удивлены, скоро увидев белую каплю.

«Больше нету, пять раз сегодня уже спустил, еле на ногах стою!» — гордо сообщил второгодник, спрятал карточку и дал задание купить у старика в киоске польский журнал «Экран», где на предпоследней странице обязательно будет фото бабы в купальнике; дома запереться в туалете, смотреть на фото и делать эти нехитрые движения: «Увидите, как хорошо будет!» — весомо закончил он и поплелся на второй этаж — просвещать дальше.

С тех пор домашние задания выполнялись неукоснительно. В ход шли не только карточки и обложки журналов, рекламы чулок и фото спортсменок, но и античные сюжеты, репродукции (включая кающуюся Магдалину), снимки туземок из «Географии», рисунки из «Анатомии» и даже наскальная живопись. Гойя, Рубенс, Тулуз-Лотрек, Ренуар, Дега. Виртуозы доходили до Матисса и Модильяни. А кое-кто даже стал шастать в садик под горой, где стоял всеми забытый женский бюст с обнаженной грудью, которую можно было безнаказанно трогать и щупать, отчего бюст теплел и оживал — от женщины не отличить…

Допив водку и чувствуя, что сил прибавилось, он решил выйти на улицу, купить сигареты и выпивку. Побрел к остановке трамвая, не обращая внимания на ветер и слякоть. То принимался крыть и ругать изменницу, то отвлекался на что-то, чего раньше не замечал: взгляды влюбленной пары, тайные касания их рук, следы нищего, усталость в глазах стариков, отчаяние воробьев, бьющихся за крошку.

Уже в трамвае он почувствовал, что с ним что-то творится. С души как будто была содрана оболочка, и стало казаться, что он может слышать мысли людей. Сидят две школьницы. Одна думает: «Эту тройку она мне несправедливо поставила, половину задачи я решила.» — другая размышляла о джинсах, виденных в магазине.

«Ищи, значит!.. — зловеще повторял он ее слова, вылезая в центре. — Ну и поищем, их на свете много!.. Вот сколько их всюду!.. Призраки — те во мне, а на живых можно и посмотреть».

Вот тонкая девушка в легких очках, милая и застенчивая, осторожно пробирается в толпе, то и дело опуская лицо в открытый меховой воротник. В руках у нее скрипка, за плечом — рюкзачок с выпирающими углами нот.