Месть на возмездной основе - Константин Александрович Костин

пока на стакан не сел. Как же мне тихариться от тебя приходилось… а сейчас смотрю на тебя — жалкий, спившийся человечишка. Даже не знаю, как тебе отомстить. Пристрелить тебя, или наоборот — оставить догнивать? Сам-то как думаешь?

— Я не привык думать, — пожал я плечами. — Пусть за меня партия думает.

Подполковник уже слишком сильно опаздывал. Просто до неприличия! Чекист заверял меня, что займет позицию точно к полуночи, но чуйка подсказывала, что что-то пошло не так. А что могло пойти не так этой поганой ночью? Да все, что угодно!

Я печенкой ощущал, что терпение Ковалева иссякает. Не зря я проработал с ним столько лет бок о бок. Когда запас красноречия иссякает, бывший коллега прибегает к единственному методу — пистолету.

— Придумал! — внезапно воскликнул диверсант. — Я кончаю твою секретутку, а тебя оставлю. И буду попивать мартини в Аргентине, гадая, хватило ли у тебя совести пустить себе пулю в лоб!

— У меня во лбу кость слишком толстая, — возразил я. — Не каждая пуля возьмет.

Глава 17

Пока основной план летел в Тартарары, мой мозг, едва поспевая за парами алкоголя, улетучивающимися под напором холодного ночного ветра, лихорадочно изобретал новый. Дерзкий, безумный, полный отчаянья и безнадеги, пальбы и крови, убийств и смерти. То есть этот запасной план во многом повторял тот, первый, лишь с небольшой разницей — опутать доки кишками фрицев мне предстояло в гордом одиночестве. Без помощи москвича.

И в тот самый миг, в тот самый момент, в ту секунду, когда я был готов принести на бренную старушку-Землю хаос, ужас сменил безнадегу. Грохнул, заглушая шум дождя, выстрел. Грохнул, подобно раскату грома. Одинокий, как я во всем мире. Выстрел разодрал ночь, послав пулю в безмозглую голову Ковалева.

Возможно, подполковник был тем еще стрелком. А, возможно, пуля оказалась не такой дурой, как про нее говорят и, не почуяв мозгов в голове обер-лейтенанта, предпочла пройти мимо, лишь слегка укусив цель за ухо.

— Тварь! — завопил шпион. — Провел меня!

Я уже летел на твердые плиты покрытия, сдобренные небесной влагой, выдергивая «Шнельфоер» из кобуры. Большим пальцем переведя селектор, я дал длинную очередь веером, выпуская во мглу весь двадцатизарядный магазин и вынуждая пособников диверсанта вжаться в землю. Пули застучали по металлу фюзеляжа Бе-6, что об стену горох. Чекист поддерживал меня одиночными выстрелами, заставляя мозги преступников разлетаться кровавыми ошметками, покрывая ящики и гидросамолет пятнами красного камуфляжа.

Бетон вокруг меня вскипел, подобно подсолнечному маслу на раскаленной сковороде. Пули противника летели, как перец из перечницы в руках заправского повара. Я выкинул опустевший магазин, утративший смысл своего существования, и воткнул в голодное жерло пистоля новый. Маузер с удовольствием заглотил подачку, сыто чавкнув металлом.

Теперь, твари, держитесь! Кто не спрятался — я не виноват!

Прижав приклад к плечу, я тремя выстрелами пригвоздил к таре ближайшего недруга. Ударившись спиной об ящик, отброшенный очередью, фриц выронил ППШ, пускающий струйки пара от капель дождя, отчаянно пытавшихся остудить раскаленный ствол, и удивленно уставился на три отверстия в своей груди.

Еще одного я укокошил, высверлив во лбу новый глаз. Видимо, пуле оказалось слишком тесно в башке, переполненной погаными мыслями, и она вышла через затылок, прихватив на память половину черепа.

Третий замялся, сражаясь с заклинившим затвором Шмайсера. Я просто ощутил своим долгом прекратить бесплодные попытки диверсанта вернуть оружию боеспособность и освободить советскую землю от очередного Ганса, забив его рот свинцовым монпасье.

Четвертый, падла, плотно засел за крестовым кнехтом, вне моей или подполковника досягаемости, поливая оттуда, как из садового шланга, беспечно бросая в воды водохранилища пустые гильзы. Свинцовые маслята скользили по чугунной тумбе, но толстый металл оказался им не по зубам. Если подумать — у пуль и зубов-то нет. Хотя их отсутствие не мешает больно кусать.

Я, спрятавшись за коробкой, щедро, не скупясь посыпал металлом укрытие подонка, но безрезультатно. Советский чугун достойно сопротивлялся немецким патронам. Патронам? Патронам!

«Faustpatrone» — именно эта надпись темнела на боковине ящика, намекая на решение проблемы. Доломав руками вспаханную пулями древесину, я еще раз убедился в том, что германцы — народ щепетильный. Что на коробке написали, то туда и положили. А могли бы наших, советских яблок натырить. Антоновки. У них, в Берлине, поди таких отродясь не было.

Я извлек тубус гранатомета с кулаком гранаты на конце, выдернул предохранительную чеку и поднял прицельную планку. Сырость вместе с холодом прилипала к телу с одеждой, заставляя руки дрожать, а прицел — гулять по мишени. Найдя в визире два сросшихся креста кнехта, я утопил клавишу. Граната с шипением, подобно рассерженной змее, выскочила из трубы и устремилась к укрытию врага.

Успел ли шпион понять, что его злодеяниям настал конец? В ночи вспыхнуло солнце, громыхнув громче грома, обдав жаром, жарче семидесятиградусного абсента, опалив серый бок безвинного самолета, иссушая растекшиеся лужи. Когда рассеялся дым я не смог разглядеть даже следа кнехта или диверсанта. Лишь горящий, будто фитиль, швартовый конец, устало сползающий в воду.

— Когда окажешься в аду — скажи, что тебя послал Котов, — запоздало произнес я напутственное слово.

Кажется, это был последний. Среди многих тел не было лишь двух. Одного — того, что я жаждал увидеть больше всего — тела Ковалева. И второго — того, что я боялся увидеть больше всего — тела Даши.

— Чем это ты его? — поинтересовался неслышно подкравшийся подполковник.

Я, подпрыгнув от неожиданности, едва не нашпиговал МГБшника свинцом от пяток до самой макушки. Он стоял, неестественно согнувшись, зажимая локтем темное пятно на плащ-палатке.

— Праведным гневом, дружище, — усмехнулся я. — Праведным гневом.

— А где Курцхаар?

— Сам бы хотел знать…

Я еще раз осмотрел поле эпической битвы добра и зла, как вдруг приметил белеющую босоножку поодаль. На полпути к штабелям грузовых контейнеров. Видимо, туда бывший псевдоколлега и утащил заложницу. Вручив москвичу разряженный Маузер, я выудил из лужи одолженный Стечкин, протер ладонью золотую гвоздику от грязи. А руку, по привычке — о штанину, только больше замарав ладонь. Я на славу покувыркался в липкой слякоти, уделавшись, как свинья, с тем различием, что свинье это доставило бы несказанное удовольствие.

— Выпить есть? — спросил я безымянного товарища.

— Кончилось, — с сожалением вздохнул он.

— Жадина, — ответил я.

Толкнув затвор двумя пальцами, я проверил наличие патрона в патроннике. Можно пускаться по следу.

—