Я — Господь Бог - Джорджо Фалетти

Вивьен ласково погладила племянницу по щеке. Каждый раз, встречаясь с девочкой, она не могла не испытывать чувства вины. За все, чего не сделала. За то, что, занимаясь проблемами других, незнакомых людей, не замечала того, кто больше всех нуждался в ней, находился совсем рядом и по-своему просил о помощи, но никто не услышал.

— Рада видеть тебя, Санни. Ты сегодня очень красива.

Девочка улыбнулась. В глазах светилось лукавство, но не вызов.

— Это ты красива, Ванни! А я — великолепна, пора бы уже знать!

Они придумали эту игру, когда Санденс была еще маленькой, — придумали себе имена, служившие в какой-то мере условным кодом. Тогда Вивьен, расчесывая ей волосы, говорила, что девочка вырастет красавицей и, возможно, станет моделью или актрисой. И они вместе представляли себе все, что может произойти.

Все, кроме того, что произошло на самом деле…

— Ну что, поехали?

— Конечно. Я готова.

Она приподняла сумку, в которой лежала смена белья на те дни, что они проведут вместе.

— А рокерские шмотки захватила?

— А как же!

Вивьен удалось достать билеты на концерт U-2 на следующий день в Мэдисон-Сквер-Гарден. Санденс была страстной поклонницей этой группы, что во многом и помогло получить эти два дня отлучки из «Радости».

— Тогда поехали.

Они подошли к Джону. Невысокого роста, крепкого сложения, одетый в джинсы и флиску, с открытым лицом и ясным взглядом, он производил впечатление человека, который больше думает о будущем, нежели о прошлом.

— Пока, Санденс. Увидимся в понедельник.

Вивьен протянула ему руку, и Джон крепко пожал ее.

— Спасибо, Джон.

— Спасибо тебе. Развлекись и повесели ее. Идите, а я задержусь.

Они вышли, оставив Джона в церковной тишине и покое.

Вечер изгнал из города естественный свет, чтобы нарядиться в искусственный. Они сели в машину и направились на Манхэттен, в это великолепие светового макияжа. Вивьен спокойно вела машину и слушала племянницу, предоставив ей самой выбирать тему для разговора.

Она ни слова не сказала ей о матери, и девушка тоже ничего не спросила. Словно по какому-то молчаливому соглашению, они отвергали сейчас мрачные мысли. Не для того, чтобы обмануть память. Обе в глубине души прекрасно понимали — и не было никакой нужды говорить об этом, — что пытаются исправить ошибку не только ради самих себя.

Так они ехали дальше, разговаривая о том о сем, и постепенно у Вивьен возникло ощущение, будто с каждым оборотом колеса, с каждым ударом пульса стираются их родственные отношения тети и племянницы и они все больше становятся подругами. Вивьен почувствовала, как что-то отпустило у нее в душе, поблекло лицо Греты, все время стоявшее перед глазами, и растаяла терзавшая по ночам картина обнаженной Санденс в объятиях мужчины старше ее отца.

Они оставили за спиной остров Рузвельта и ехали по восточной набережной Ист-Ривер в Даунтаун, когда это произошло.

Примерно в полукилометре от них, справа, внезапно вспыхнуло ослепительное зарево, которое затмило собою абсолютно все освещение в городе, и на мгновение показалось, будто там слились воедино все огни на свете.

Потом почудилось — вроде задрожала дорога под колесами. И наконец в открытые окна машины ворвался оглушительный грохот взрыва.

Глава 12

Рассел Уэйд только вошел в дом, как внезапно в стороне Нижнего Ист-Сайда возникла необычайно яркая вспышка. Огромные, во всю стену, окна гостиной превратились в раму для этого зарева, такого яркого, что казалось, будто это какая-то игра. Но ослепительный сполох мгновенно превратился в гигантское бушующее пламя, которое погасило весь прочий свет в городе.

Сквозь небьющиеся стекла долетел глухой рокот — не гром, а его человеческая разрушительная имитация. И тотчас зазвучала многоголосая какофония самых разных сигналов тревоги, приведенных в действие взрывной волной, — истеричные, но не злобные звуки, подобные пустому лаю маленькой собачки из-за решетки.

Рассел невольно отпрянул от окна. Он знал, что произошло. Он сразу это понял. Он уже видел такое и испытал на собственной шкуре, в другом месте. Он знал, что эта вспышка означает неожиданное потрясение, страдание, пыль, крики, раны, проклятья и молитвы.

Означает смерть.

И вместе с этой вспышкой столь же внезапно мелькнули в сознании картины и воспоминания.

— Роберт, прошу тебя…

Его брат, охваченный волнением, проверял аппараты и объективы, рылся в карманах, нащупывая катушки с пленкой. Не глядя на него. Может, стеснялся. Может, уже представлял снимки, которые сделает.

— Ничего не случится, Рассел. Ты только не переживай.

— И куда ты?

Роберт ощутил запах его страха. Сам он привык к нему. Весь город был пронизан этим запахом. Он стоял в воздухе.

Словно недоброе предчувствие, что сбудется, словно кошмар, который не кончается с пробуждением, словно крики умирающих, которые не умолкают и после их смерти.

Он посмотрел на брата, будто впервые увидел его с тех пор, как они приехали в Приштину. Ему, перепуганному подростку, тут нечего было делать.

— Мне нужно пойти туда. Я должен быть там.

Рассел понимал, что иначе и быть не может. И в то же время сознавал, что никогда не смог бы, хоть сто жизней проживет еще, поступить так же, как его брат.

Он спустился в подвал через люк, накрытый старым пыльным ковром, а Роберт вышел на улицу. В солнечный день, в пыль, в войну.

Тогда он последний раз видел его живым.

Мысль эта словно подтолкнула Рассела — он бросился в спальню, схватил фотокамеру и вернулся к окну. Погасил весь свет, чтобы избежать отражения, и сделал несколько снимков того далекого, гипнотизирующего, окруженного нездоровым ореолом свечения. Он знал, что снимки эти совершенно бесполезны, но сделал их, чтобы наказать самого себя. Чтобы вспомнить, кто он, что сделал, чего не сделал.

Прошли годы с тех пор, как его брат вышел из ярко освещенной солнцем двери, которая, открывшись, на несколько мгновений усилила далекий звук непрерывных автоматных очередей.

Ничего не изменилось.

С того дня не было утра, чтобы он не просыпался с этой картиной перед глазами и этим звуком в ушах. С тех пор каждый его бесполезный щелчок затвором превращался в еще одну фотограмму того старого страха.

Продолжая нажимать на спуск, он почувствовал, что его охватила дрожь — дрожь от злобы, животной злобы, не стонущей, инстинктивной, словно душа содрогалась в нем, сотрясая и тело.

Щелчки затвора зазвучали лихорадочно,

щелк

щелк

щелк

щелк

щелк

с безумной яростью убийцы, выпустившего в свою жертву

Роберт

все патроны, какие были, но все равно продолжающего нажимать и нажимать на курок, не в силах остановиться, даже когда зазвучали лишь пустые и сухие щелчки бойка.

Хватит, черт побери!

Тотчас, словно вполне естественный ответ, донесся снаружи резкий, нетерпеливый вой сирен.

Проблесковые маячки без гнева.

Проблесковые маячки — яркие, добрые, здоровые, спешащие. Полиция, пожарные, «скорая помощь».

Город получил удар, город ранен, город просит о помощи. И все спешили, со всех сторон, со скоростью, какую позволяли им милосердие и воспитание.

Рассел отложил фотоаппарат и отыскал пульт управления телевизором. Включил и сразу попал на канал «Нью-Йорк-1». Передавали прогноз погоды. Но уже через две секунды человека на фоне картинок с дождем и солнцем без всякого предупреждения сменил крупный план Фейбера Эндрюса, одного из ведущих канала. Глубокий голос, умное лицо человека, оценивающего ситуацию не по долгу службы, а по-человечески.

— Мы только что получили сообщение о том, что мощный взрыв разрушил здание в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке. Число жертв уточняется, но уже ясно, что оно довольно значительно. Других сведений пока нет. В данный момент нам неизвестны причины и мотивы этого горестного события, оценку которому мы надеемся дать позднее, не квалифицировав его как уголовное преступление. Все хорошо помнят столь же печальные события недавнего прошлого. Сейчас весь город, вся Америка, возможно, весь мир с волнением ожидают разъяснений. Наши корреспонденты уже отправились на место события, и вскоре мы сможем сообщить вам самую последнюю информацию. Пока на этом все.

Рассел переключился на Си-эн-эн. Здесь тоже сообщали о взрыве, другие лица и другими словами, но с тем же смыслом. Рассел выключил звук, оставив только картинку, и опустился на диван. Свет за окном, казалось, исходил из холодной звездной дали космического пространства. А внизу слева лучилось солнце-убийца, затмевавшее все звезды.