Подвеска пирата - Виталий Гладкий

Бывшие каперы помянули корабль прямо на месте. Когда их увозили, Ганс Дитрихсен плакал пьяными слезами, Клаус Тоде орал какой-то боевой клич древних германцев, призывая месть полякам, а Карстен Роде от отчаяния и безысходности превратился в мрачного безгласого истукана. После этих смотрин он и залег в постель, вставая нехотя — в основном лишь для того, чтобы поесть, да по нужде.

— ... Все лежит и лежит, — журчала Февронья. — Али больной? Так нет. Здоров мужик. Как мой Офоня. Поплыл он на харьюза и сгинул. И как мне, жонке-то, одной быть? Катанцы некому справить. Вот и живу... — Она знала: немчин не понимает по-русски, поэтому высказывала все, что на душе наболело — как на исповеди.

— А я што ль, не человек? — грустно продолжала вдова. — Васка Нечай намедни намекал, што сосватает. Ево изба возле нашей стояла. Дык, кто ж ему поверит, охальнику-то? Он тока сулит...

Голос у Февроньи был тих, но мелодичен. Она говорила, словно напевала, и слова ее звенели весенними ручейками. Карстен Роде вдруг встрепенулся и присмотрелся к женщине внимательней. Теперь она была в повседневной одежде поморки — изрядно поношенном, но опрятном сарафане и рубахе из пестряди. Голштинец вспомнил, как стряпуха прислуживала Строганову в праздничном наряде и выглядела женой какого-нибудь зажиточного дитмаршенца. Тогда он лишь мельком на нее взглянул, — не до того было — однако сейчас Карстен Роде не без удивления отметил про себя, что русоволосая Февронья еще достаточно молода и очень симпатична. В груди Голштинца неожиданно полыхнул огонь неистового желания, и он поманил:

— Иди ко мне, либлинг. Комм, комм...

— Тебе чего, немчик? — удивилась женщина, но подошла к постели капитана, правильно истолковав и его жесты, и незнакомые слова. Правда, не поняла она, для какой цели ее позвали, да было поздно.

Карстен Роде схватил Февронью в охапку и бросил на звериные шкуры, устилавшие ложе. Обалдевшая от такого бурного натиска женщина почти не сопротивлялась...

Раскрасневшаяся Февронья, слегка пошатываясь, ушла. Голштинец, сам не ожидавший от себя такой прыти в любовных утехах, бодро соскочил с постели, сладко потянулся, как кот на завалинке, и начал одеваться. Кровь в его жилах не текла, а бурлила; он словно оклемался от тяжелой болезни.

Перед отъездом Строганов раскошелился, дал Фетке денег, и теперь датчане щеголяли в иноземном кафтанье, привезенном из Нарвы. Поэтому бывший капер чувствовал себя в новой одежде комфортно и привычно. Вот только шпаги у пояса не было, только нож.

Едва он оделся, как в комнату влетел взъерошенный и сильно испуганный Ондрюшка:

— Тама!.. — выдохнул парень, указывая рукой на окно.

— Что случилось?! — встревожился Карстен Роде.

— Опричня приехала! Што теперь будет-то...

Они говорили на немецком. Ондрюшка оказался очень смышленым, и Ганс Дитрихсен, от нечего делать взявшийся за его обучение, не мог нарадоваться успехам своего ученика. Через два месяца парнишка почти свободно объяснялся с датчанами, чем вызвал нездоровую зависть и даже гнев у Фетки. Артельному атаману очень не хотелось, чтобы еще кто-нибудь, кроме него, служил толмачом спасенным купцам. Он опасался, что Ондрюшка может сболтнуть лишку касательно судьбы злосчастного пинка «Двенадцать апостолов».

Услышав про опричников, Карстен Роде побледнел. Ему уже было известно, что собой представляют эти верные слуги царя московитов. Призрак виселицы, которую ему удалось избежать, когда он был капером, встал перед глазами во всей своей неприглядности. Что если Строганов решил наказать строптивых иноземцев за отказ пойти к нему на службу?

Дверь в комнату снова отворилась, и на пороге встал крепкий молодец, одетый во все черное. На груди у него на прочной цепочке висела железная бляха с изображением собачьей головы, а у пояса торчала рукоять сабли устрашающей величины — размером с рыцарский меч.

— Это их капитан? — спросил он резким скрипучим голосом Фетку, прячущегося где-то сзади.

— Д-да...э-э... — проблеял артельный атаман.

Завидев опричников, во весь опор скачущих по уже хорошо укатанной санями столбовой дороге, Фетка Зубака первым делом подумал: «Уж не по мою ли душу?!». И обомлел, узнав, КТО к нему пожаловал с конным отрядом.

Это был знаменитый убивец Басарга Леонтьев. В прошлом году в Варзуге, Умбе, Порьей губе, Кандалакше и селениях Кемского побережья опричники под его началом разрушили дома, изъяли все ценное имущество, которое на судах было вывезено на Двину и там распродано. Народ от этой расправы бежал в Колу, Печенгский монастырь, на Мурманский берег, в Карелию. И теперь в Варзуге стоят десятки обезлюдевших изб, зарастают бурьяном полсотни бывших подворий, пустуют рыбачьи тони, а запуганных прежде вольных поморов двинские промышленники Бачурины превратили едва ли не в своих холопов.

Наверное, Фетка так и стоял бы столбом, беззвучно разинув рот, словно выброшенный на берег налим, не наткнись на него Февронья. Она сильно толкнула хозяина и пошла дальше, как ни в чем не бывало: не извинившись и, похоже, не заметив столкновения.

«Что это с ней?» — мельком подумал ошарашенный Фетка. Казалось, вдовица спала, только с широко открытыми глазами. Однако сон, что ей снился, явно был сладким — разрумянившееся лицо женщины светилось радостью и умиротворением.

Первые же слова Басарги Леонтьева успокоили Фетку Зубаку, у которого уже ноги начали подгибаться от страха: тот прибыл за Карстеном Роде. Его хочет лицезреть сам великий князь московский Иван Васильевич. «Эко дело... — с облегчением подумал артельщик, семеня вслед за опричником. — Хорошо, што я послушал Анику Федоровича и попридержал иноземцев-то... А уж как рвались они, как рвались-то в Нарву, штоб побыстрее к родным берегам убыть на каком-нибудь купеческом судне. Ай да молодец, Фетка! Опять беда, кажись, прошла стороной...»

— Скажи немчину, пущай собирается, и пошустрей, — жестко сказал опричник. — Ему оказана большая честь. Да запряги для него розвальни! Чай, в седле-то моряк ездить не привык. А в Нарве нас ждет крытый возок. Поедет с царевым подьячим за компанию.

Фетка перевел Голштинцу, что приказал Басарга Леонтьев. Капитан мгновенно вспотел. Его хочет видеть сам царь московитов, о котором рассказывали страшные вещи! Будто бы он младенцев ест за завтраком, а после ужина пользует совсем юных невинных девушек. Живое воображение Карстена Роде тут же нарисовало перед его внутренним взором облик чудовища, похожего на людоеда из старинной немецкой сказки.

Голштинец вздрогнул и с покорностью первого христианина, готового броситься в клетку со львом, пошел вслед за Феткой, чтобы получить шапку, тулуп и катанцы в дорогу...