План D накануне - Ноам Веневетинов

будет дожидаться нежданной помощи с небес, там ещё не разобрались со смысловым содержанием действующей причины, не действующей только в отношении самой себя, руша всю теорию.

Блики на воде словно головная боль, он опять неприкаян, всё равно что бос, шлепки позади — прямое воздействие на психическую деятельность угрожаемого.

С 7 июня по 15 июля, стена, над ней дома, над ними храм, над ним Рай с выброшенной уже верёвочной лестницей. Они на конях бледные и в инертных позах, шатающийся от потери крови сарацин бредёт сквозь толпу с отрубленной головой в руках, никто его не добивает — где-то далеко «эксперимент» увенчался успехом; тащат носилки с каким-то монстром, накрытым плащаницей, фатимидский халиф там во тьме, в средоточии строений, со всеми прощается; подспудная сила принуждённости зависит не от последовательности действий, а от отсутствия самой мысли об импровизации — на призрак Адемара Монтейльского по пути из Антиохии сюда двенадцать раз нападали засады мусульман; рукой подать до места, где Христа короновали терновым венцом, страшновато от этого, что дошли сюда, страшновато, каждый из осаждающих то и дело оборачивается, подумывая уйти вглубь Самарии и возвратиться к Граду как положено, универсально, вне времени. Сэр Малум и сэр Кордиам переглядываются: Сигурд, я не смог найти твой меч в кучах пыли, ой, матерь божья, это же снег. Гроб Господень приставлен к стене лавки ритуальных услуг в Старом городе, Саладин каждый вечер целует Ричарда Львиное сердце в уста и тем продлевает его, а также его сверхъестественного патрона лихорадку.

В том походе он и добыл эту книгу китайского публикатора. Сейчас читал, как пять тысяч почёсывающихся викингов на полусотне кораблей, обуреваемые лишь только религиозными пунктами, отплыли из Норвегии в Англию. Там Генрих I позволил им перезимовать, но далеко от их частной жизни и её китов: что окружает, что пытается проникнуть и что противостоит; весной они двинулись дальше. К концу лета или уже осенью они прибились к городу Сантьяго-де-Компостила в Галисии, где им снова разрешили переждать холода, но зимой случился голод, и они тогда, недолго думая, захватили замок, ограбили и перебили всех. Поплыв далее, встретили пиратов, те также были атакованы и убиты, тут и самый недалёкий крестоносец, к тому же блюющий через фальшборт и не участвующий в бою, понял, во чью славу они действуют. Помимо прочего захватили восемь кораблей, их попытались составить в напрашивающийся символ, но не позволило какое-то излучение от шпангоутов. Высадились в Аль-Андалус, захватили и умертвили ещё замок, на сей раз ссылаясь на нежелание оного в лице жителей принять Христа и отринуть Минерву как мать всего сущего. Впоследствии воевали в Лиссабоне, в Алентежу, в Алкасер-ду-Сал. В этой части о мотивах сообщалось мало. Языческие верования, межплеменные браки ещё от лузитан, что ни украшение, ни форма окна, ни капа, то lunula, лопочут между собой на странном языке, с таким воодушевлением начатая романизация совсем встала, жажда добычи, голод, необходимость развивать плечи, не хотят сообщить, как называется река, страх быть поверженными, жажда крови, выдаваемая за experientiae religiosae [20], и похоть, не выдаваемая ни за что.

В давние времена, ещё до того, как Григорий назначил францисканцев стражами всей той желаемой из Европы конфигурации под палом, они были полны глупых, как представляется ныне, кладов и надежд. Удавалось сохранять надежду, чтоб средняя античность подольше не кончалась, например, или вассалитет подгонялся под готику, а не наоборот. Пока они живут в своей державе света, так и быть, можно слушать о себе и через пропедевтику, но ведь в конце, по идее, их куда-то должны оттащить за подмышки ангелы, а именно в конце второго похода, который им всё-таки навязали.

Говорят, восприятие невозможно без памяти, а внимание невозможно без мышления, вот интересно, слыхал ли об этом их сюзерен, так забросивший движение? Ни пленение Боэмунда Антиохийского ему не указ, ни этногенез их гнусных рож, что сами себе опротивели; да, эта безумная Ида Австрийская скакала через всю Германию, Балканы и Константинополь в окружении проходимцев, находя в себе силы, столь явственно от переизбытка здоровья, но их-то дамы… сделанные из отъятых рёбер, куда им… почему всё это не мир промышленной революции или хоть постапокалиптической энтелехии, где они могли бы иметь больше возможностей?

Далеко после баптистерия их согнали в узкий зал с длинной деревянной скамьёй у жёлтой стены дожидаться вызова. Все кутались в исподнее, прелые штаны и рубашки, в которых спали, мылись, а поверх носили раздобытые фрагменты лат. В большой тёмной трапезной с тромпом и стенами, не видными во мраке, высился пустой трон, вся кладка позади скрывалась за бархатными драпировками, посередине четыре железные фигуры, установленные на одно колено. Они подошли, отворив тыл доспеха, стали сыпать проклятиями, втискиваясь и устраиваясь. Дольше всех влезал Пигрития, долго выдыхал, наконец кое-как захлопнул калитку из спины. Почти сразу начало ныть колено, вынужденное опираться на ребро пустого поножа, попробовал пошевелить пальцами в давно ржавых и застывших перчатках из многих articulationum [21], повыше тянул голову, чтоб подбородок не врезался в острый окоём впереди. Из-за занавесей по двум колеям полукругом между ними и троном выкатилась фигура, — словно он три дня оборонял придел Ангела, а Константин Мономах потом всё равно сказал, что крестоносцы его обновили, безвкусно, как и их гарды, — в сияющей броне, он должен был сиять, но давно покрылся ржавчиной. Каждое оказание перемежалось потоком идущих ниоткуда назиданий, текстов клятв, требований их повторения новоиспечёнными и соблюдения на протяжении всей жизни. Rebus in variis vitae suae [22], похоже что легко предполагаемых, вероятно: не лгать, не предавать, не накидывать план захвата поверх Мадабской карты, не прикасаться к Нему, не подтверждать и не опровергать «суровую жестокость христиан», защищать до последней капли крови тринадцатую остановку крестного пути, не струсить под Тиром, вообще ни с кем не обсуждать Орудия страстей Христовых, выучить их количество, не струсить при Монжизаре, не взбираться на осадные башни выше четырёх ярусов, не совершать омовений в антиклерикальных течениях, чтить дату, на которую назначен поход, превыше текущей даты возраста portatoris [23], не пытаться освобождать Иерусалим в одиночку, что означало вообще убрать личные амбиции, никакой исключительности, никакой духовной активности в одиночку, не принимать помощи у арабских медиков, ничего не делать с плащаницами. Потом им сказали ещё подвинуться во взглядах и посвятили в рыцари женщин.

Жаль, в очередной раз посетовал про себя сэр, что им не полагалось оруженосцев, ведь есть же у основных чувств оттенки, как у внутренней регуляции основные чувства; таскали бы на себе эти бестолковые копья и тяжёлые турнирные щиты, не