Лицо под маской - Хелен Файфер

попробовал ручку входной двери, гадая, не оставила ли мать Колина ее открытой для сына. Ручка не сдвинулась с места. Сбоку дома имелась небольшая деревянная дверь, которая вела в узкий переулок между соседними домами. Он толкнул ее, и она открылась. В маленьком проходе оказалось абсолютно темно, но не прошло и тридцати секунд, как Тафти снова оказался на свежем воздухе, с калитками в маленькие задние сады по обе стороны от него.

Тот, что находился слева, выглядел безупречно. Он вдохнул аромат свежескошенной травы. Тафти стало интересно, что эти соседи думают о Колине и его пьяной матери. У дома, в который Колин зашел вчера, калитка прогнила и висела на петлях. В соседнем доме царила полная темнота, и Тафти готов поспорить, что милая семья, живущая там, в этот самый момент наблюдает за укротителем львов, разинув рты от страха и удивления.

Он шагнул в заброшенное, неухоженное, заросшее сорняками пространство и попробовал дверную ручку. Она опустилась до конца, и дверь открылась. Ухмыляясь, он проскользнул внутрь и закрыл дверь за собой. В ноздри ударил запах сала и жареной рыбы, заставив его вздрогнуть. Поняв, что у него нет с собой орудия убийства, Тафти положил стопку листовок на кухонный стол и стал осматривать тесную комнату.

На доске для сушки стояло больше грязных кастрюль, сковородок и тарелок, чем, вероятно, в шкафах. Из раковины торчал огромный мясницкий нож. На его лезвии виднелось какое-то темное, липкое вещество, и он поднес его к носу, чтобы понюхать. Клубничный джем. Готов поспорить, Колин использовал его последним, чтобы сделать себе на завтрак бутерброд с джемом. Взяв со стола выцветшую желтую газету, Тафти вытер лезвие. Громкий стук и шум голосов из комнаты прямо над ним заставили его прижаться к стене и затаить дыхание.

Шаги загрохотали по ветхой лестнице, и он услышал женский голос, кричавший:

— Давай, убирайся отсюда. Беги к своей жене и узнай, разрешит ли она тебе бесплатно засунуть свой член туда, куда ты только что его совал.

Хлопнула входная дверь, и Тафти стал ждать, не спустится ли вниз грубая, ужасная женщина. Он услышал скрип матраса, когда она ворочалась на нем, но шагов не было. Сняв свои огромные красные клоунские туфли, он оставил их на кухне и стал пробираться наверх. Его сердце колотилось от волнения и страха. Правильно ли это — чувствовать себя таким растерянным, подумал Тафти. Он добрался до верхней ступеньки и ступил на потёртый ковёр лестничной площадки. Доска пола громко скрипнула.

— Кто здесь? Это ты Колин? Решил вернуться домой?

Тафти не ответил. Она сразу поймет, что это голос не ее сына. Он двинулся в сторону спальни, где горел свет, а дверь оставалась приоткрытой. По крайней мере, она не могла видеть его приближения.

— Колин, лучше бы это был ты. Хватит валять дурака.

Теперь ее голос звучал не так резко и самоуверенно. Тафти почувствовал легкую дрожь. Еще два шага, и он окажется в комнате. Он услышал, как скрипнули пружины кровати, когда она села.

— Если ты, черт возьми, вернулся за сексом, Эндрю Слоан, то можешь проваливать. Иди домой к своей жене.

Ее голос стал тише. Тафти глубоко вздохнул и кончиком ножа толкнул дверь. Выражение ужаса на ее лице при виде его, стоящего там во всей красе с огромной красной ухмылкой на выкрашенном в белый цвет лице и с ножом в руках, он будет ценить до самой смерти.

— Что ты хочешь? Кто разрешил тебе заходить в дом и где Колин?

Она подтянула колени к подбородку, и обхватила их хрупкими, бледными руками.

— Кто ты, черт возьми, такой? Ты тот чудак, который предлагает моему Колину сбежать с ним? Что ж, у меня для тебя новости: пока не заплатишь ему и мне, Колин никуда не уйдет.

Тафти ухмыльнулся и шагнул в комнату. Он не говорил. Вместо этого наклонил голову и сложил руки на груди, подражая ей. В этот момент она увидела блеск лезвия в свете от голой лампочки и с паникой в глазах попыталась встать с кровати. Оглядела комнату в поисках чего-нибудь, чем можно защититься. Когда она заметила за креслом старую биту для крикета, которую, вероятно, хранила для случайных мужчин, приводимых ею домой, он тоже ее увидел.

Она попыталась перебраться через кровать, чтобы достать биту, но Тафти бросился на нее. Схватив ее за дряблые ноги, он дернул так сильно, что она упала на матрас. Он забрался на нее сверху, прижав к голому матрасу, от которого воняло потом, сигаретным дымом и сексом. Тафти продолжал улыбаться, хотя она изо всех сил пыталась ударить и оттолкнуть его. Он поднял нож и вонзил с такой силой, что пробил ей глазное яблоко и убил мгновенно.

Ее тело дернулось, но он не закончил. Теперь, когда сердце не перекачивало кровь по телу, она не создавала никаких проблем. Тафти стал наносить удар за ударом, пока ее тело не утратило первоначальный вид. Его руки пропитались ее кровью, и он поднялся с кровати. Его любимый костюм клоуна покрылся ярко-красными пятнами. Тафти посмотрел в зеркало и улыбнулся.

Оставив ее тело с ножом, торчащим из глазницы, он пошел по узкому коридору, пока не нашел маленькую ванную, где вымыл руки под холодной водой. У него оставалось мало времени. Нужно успеть вернуться в цирк до окончания представления, когда из ворот парка хлынет толпа, и вся площадь будет наводнена мужчинами, женщинами и детьми.

Тафти вытер руки о потрепанное полотенце и бросил его на пол. Войдя в соседнюю комнату, которая принадлежала Колину, он покачал головой. Обстановка была, мягко говоря, скудной. На полу валялась пара игрушечных машинок, а на кровати лежал одноглазый, потрепанный старый медведь. Стянув потрепанный чемодан с верхней полки шкафа, Тафти открыл ящики и запихнул в него немногочисленную одежду. В шкафу висела пара заплатанных джемперов, брюки и зимнее пальто. Он засунул их в чемодан, бросил поверх медведя и закрыл чемодан.

Не оглядываясь, он сбежал вниз по лестнице и вернулся на кухню, где сунул ноги в смехотворно большие клоунские ботинки. Выйдя через заднюю дверь, Тафти добрался до прохода. Вспомнив о листовках, понял, что ему придется вернуться в дом, чтобы их забрать. «Глупый Горди, с тем же успехом ты мог оставить след из хлебных крошек, по которому полиция могла бы добраться до цирка».

Улица по-прежнему оставалась пустынной, и он пустился трусцой обратно к маленькому входу, через который вышел, надеясь, что его никто не увидит. Обычно он неплохо бегал. Ему приходилось,