Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - Аполлинарий Фомич Рукевич

и приказал немедленно ехать верхом на Манглис и произвести дознание. Дадиани всё время со страхом следивший за действиями государя, догадался, в чём дело, и, в свою очередь, приказал бывшему тут же своему адъютанту 3-ву скакать что есть духу в штаб-квартиру и распустить все команды, раздать людям сколько успеет денег и вообще по возможности скрыть следы неправильного хозяйничанья.

И вот началась бешеная скачка… Князь Васильчиков быстро подвигался рысью по наезженной дороге, а 3-в мчался сломя голову, на своём белом чистокровном арабе, сокращая путь всеми возможными способами. Кто видел эту дорогу теперь, тот может себе представить, что такое она представляла в то время, когда на ней не было шоссе, мостов, разработанных подъёмов и спусков. Скакать по ним в тёмную ночь можно считать выдающимся спортсменским подвигом со стороны 3-ва. Хотя и то сказать, что он спасал также и свою шкуру…

Задолго до приезда государева посланца прискакал 3-в в Манглис и успел распустить все команды, но, конечно, не всем успел раздать деньги и переодеть в приличную одежду.

Князь Васильчиков подъехал прямо к казармам и потребовал у дежурного офицера вывести всех людей, находящихся в тот момент в штаб-квартире. В эту минуту появился 3-в.

– Вы как тут очутились, когда я вас только что на балу видел? – спросил удивлённый князь.

– По приказанию его светлости приехал верхом, ваше сиятельство… – ответил 3-в, и с той поры эта ссылка на приказания его светлости фигурировала в ответах этого господина, невзирая на то, что он же сам был душою всех этих начинаний.

Мигом по Манглису пронеслась весть о приезде царского адъютанта, и поднялась невероятная кутерьма, – всё население, невзирая на ранний час, устремилось на площадь… Она скоро вся покрылась группами сельчан и полковых дам, на этот раз невероятно скоро одевшихся в свои самые великолепные платья. Даже священник прибыл в церковь, облачился в новые ризы и хотел начать перезвон, но мои знакомые, угадавшие в происходившем, явление, совсем не требовавшее торжественного благовеста, отговорили.

А тем временем перед казармами выстроились более шестисот человек каких-то нищих оборванцев, не имеющих даже отдалённого сходства с воинскими чинами. Князь Васильчиков всех обошёл, самым добросовестным образом спрашивая фамилию, какой роты, в какой команде состоял, когда получал казённое довольствие и т. п. На эти вопросы получались ответы: «при верблюдах, при волах, на княжьем пчельнике, у полкового маркитанта, на винокуренном заводе» и т. д. Жалования же, оказалось, не получали кто одну треть, кто целый год…

Записав все ответы, князь Васильчиков с удивительной выносливостью сел снова на коня и рысью направился обратно в Тифлис. В этот самый момент княжеские транспортные животные: буйволы, волы, верблюды, оставленные без присмотра, разбрелись по слободе и оглашали воздух мычанием, рёвом, фырканьем.

– Вот и скотина даже заявляет претензию… – сказал шутливо князь.

Тифлис, XIX век

Государь, получив подтверждение обвинений Дадиани, отложил свой суд до следующего дня. 9-го октября с утра происходил смотр кавалерийских частей за Курой, а в двенадцать часов назначен был «развод с церемонией», то есть смена караулов от частей Грузинского и Эриванского полков. В то время разводы производились на Мадатовской площади, где ныне разбит нижний Александровский сад.

В период царского объезда по Кавказу наш полк был в разбросе. 1-й батальон нёс караульную службу в Тифлисе, 2-й стоял на турецкой границе в Гумрах (Александрополе), 3-й – в Сураме на дорожных работах, на Манглисе остальные части и команды. Конечно, в виду царского смотра, некоторые команды, работавшие в княжеских хозяйственных отделах, были значительно сокращены, но далеко не все. Для увеличения строевого состава из Сурама была вытребована егерская, кажется, 11-я рота. И я, как унтер-офицер, во время караулов был откомандирован от канцелярии в 4-ю роту Весь последний месяц нас муштровали на всякие лады, и мы быстро достигли совершенства.

В день девятого октября нам предстояло сменить грузинцев с караула в присутствии самого государя. Можно себе представить, как нас вышколили на этом. Помню этот знаменитый день, который, не смотря на осень, выдался жарким, душным, словно в ожидании грозы. Начальство было в каком-то лихорадочном состоянии, делало распоряжения, сейчас же их отменяло; нервность передалась солдатам, тоже без толку суетившимся. С раннего утра нас одели в парадную форму, потом в походную и уж потом в караульную, составлявшую смесь из первых двух. Обедали рано, кое-как, и задолго до полдня были уже на месте. Затянутые в новые мундиры и амуницию, мы не смели ни сесть, ни нагнуться, а первая шеренга гренадер с их густо нафабренными усами и бакенбардами не смела улыбаться, даже говорить. Но хуже всего было то, что мы стояли в рядах и не могли отойти в сторону. Только, когда с некоторыми сделалось дурно, начальство смиловалось и скомандовало: «Ружья составь, стоять вольно, оправиться!..» Моментально все боковые улицы покрылись облегчающимися солдатами, к великому недовольству глазевшей публики. Но до того ли было помертвевшим от невыносимых страданий солдатам. После новой команды: «По местам!», началась лихорадочная чистка, затем бесконечное равнение по линии и по рядам, что вместе с хождением журавлиным шагом считалось тогда основой военного учения.

Но вот послышались какие-то сигналы, толпа тревожно зашевелилась, и как-то чувствовалось, что всеми овладел тот почти панический страх, который всегда внушал Николай Павлович. Ни радостных криков «ура», сопровождающие теперешние выезды царские, ни звуков торжественного гимна, ничего не раздавалось… Многотысячная толпа, стоявшая на площади, и осыпавшая плоские крыши всех окружающих домов, молчала, как мёртвая, и только доносился до нас топот скачущего почётного конвоя из грузинских дворян в их расшитых малинового бархата с золотом кафтанах и жёлтых сапогах… Государь подъехал не верхом, как писали некоторые, а в коляске с каким-то генералом, а сзади в другой ехал барон Розен.

После рапорта командующего парадом, Николай Павлович прошёлся по рядам, здороваясь с каждой частью отдельно. Затем начался самый развод. Я ушёл со сменой на главную гауптвахту. Наши, оставшиеся в строю, потом рассказывали, что государь остановился перед фронтом Эриванского полка, вызвал всех штаб– и обер-офицеров, грозно осмотрелся и позвал своим могучим голосом;

– Полковник князь Дадиани!..

Началось оглядывание, шопотливые переговаривания… Князь всё время находился здесь и распоряжался, но перед самым приездом государя сказался больным и уехал домой… Кто-то из свиты доложил об этом государю, который резко приказал:

– Привести его…

Генерал Вальховский, начальник штаба, сел на первые попавшиеся дрожки и полетел за князем, городская квартира которого находилась тут же на площади, в доме Шемир-хана, татарского переводчика при командующем войсками. Государь,