Любовь Психеи и Купидона - Жан де Лафонтен

При имени Амура старец встал с места. Когда же красавица кончила говорить, он простерся ниц и, обращаясь с ней как с богиней, рассыпался перед нею в извинениях, которые не скоро кончились бы, если бы Психея не прервала их и не приказала ему, как красавица, царевна и богиня (он поочередно величал ее всеми этими титулами), подняться и высказать свои мысли свободно, а самое главное — отбросить эти звания, не дающие ей никакого утешения, как он ни щедр на них.

Старец слишком хорошо знал жизнь, чтобы состязаться в учтивости с супругой Купидона. Поэтому, усевшись, он сказал:

— Если твой муж наделил тебя бессмертием, какой тебе толк от желания умереть? Если же ты еще подвержена общему закону, тогда надо выбирать одно из двух: либо действительно умирать, либо пытаться сохранить жизнь как можно дольше. Нам суждено от рождения и то и другое; можно сказать, что человек одновременно испытывает оба противоположные стремления: он непрерывно стремится к смерти и так же непрерывно избегает ее. Преодолеть этот инстинкт ему не дано, животным также. Есть ли что-либо несчастнее птички, привыкшей жить на воле, в лесу и воздушных просторах и угодившей в тесную клетку? И тем не менее она не кончает с собой, а, напротив, поет и старается развлечься. Люди не столь умны: они приходят в отчаяние. Подумай, сколько проступков проистекает для них из желания покончить с собой. Во-первых, они разрушают творение неба, и чем это творение прекраснее, тем более велика их вина; суди же сама, как безмерно будет твое преступление. Во-вторых, они бросают вызов Провидению, и это их вторая провинность. Разве ты знаешь, что тебя ждет? Быть может, небо уготовило тебе более великое счастье, нежели то, о котором ты жалеешь? Быть может, оно скоро порадует тебя возвращением мужа, или, лучше сказать, твоего возлюбленного, ибо, судя по его гневу, я считаю его таковым. Сколько видел я влюбленных, которые незамедлительно возвращались к тем, на кого так горько жаловались; сколько, с другой стороны, несчастных, чье положение и сами чувства менялись так сильно, что было бы неразумно с твоей стороны помешать Фортуне повернуть свое колесо. Помимо этих общих соображений, напомню, что твой муж воспретил тебе посягать на свою жизнь. Не ссылайся на возможность умереть от тоски: это уловка, которую осудит твоя собственная совесть. Я предпочел бы уж лучше, чтобы ты пронзила себе грудь кинжалом. Это мгновенный проступок, который имеет своим извинением порыв; смерть же от тоски есть замедленное самоубийство, не имеющее никакого оправдания. Не думаю, чтобы тебе с детства внушали, будто за гробом нет кары. Знай, что такие кары существуют, и особенно строги они для тех, кто пускает свою душу по ветру, не давая ей взмыть к небесам.

— Отец мой, — сказала Психея, — это последнее соображение заставляет меня сдаться, ибо я не питаю надежды на возвращение мужа: мне пришлось бы посвятить поискам его всю свою жизнь.

— Не думай этого, — ответствовал старец. — Напротив, я полагаю, что он сам тебя разыщет. И какая радость ждет тебя тогда! Но проведи по крайней мере несколько дней в этом убежище. Эти дни ты посвятишь самопознанию и будешь учиться мудрости, ведя такую жизнь, какую я веду уже давно и веду с таким спокойствием, что если бы сам Юпитер захотел поменяться со мной участью, я без колебаний отверг бы его предложение.

— Но как дошел ты до мысли о таком убежище? — спросила Психея. — Не будет ли нескромностью попросить тебя рассказать мне свою историю?

— Я расскажу тебе ее в немногих словах, — отвечал старец. — Я жил при дворе одного царя, который любил слушать меня и дал мне должность первого придворного философа. Я был не только в чести у царя, но и богат. Семья моя состояла лишь из одного дорогого мне человека: жену я потерял уже давно, и у меня оставалась лишь дочь, редкая красавица, хотя прелесть ее неизмеримо уступала твоей. Я воспитывал в ней добродетельные чувства, как это и подобало моему положению и занятиям: ни намека на модничанье или щегольство, равно как и на чопорность. Я хотел сделать из нее скорее удобную подругу для мужа, чем приятную возлюбленную для любовников.

Из-за достоинств ее за нею стали ухаживать все наиболее видные при дворе люди. Начальник царских войск взял верх над другими. На другой же день после свадьбы он стал ревновать ее и приставил к ней шпионов и стражей. О, жалкий глупец, как он не понимал, что если женщину не охраняет добродетель, бесполезно расставлять вокруг нее часовых! Моя дочь еще долго была бы несчастной, если бы не превратности войны. Муж ее пал в сражении. Он оставил ее матерью одной из девушек, которых ты видела, и беременною другою. Горесть оказалась сильнее воспоминаний о дурном обращении покойного, а время — сильнее горести. К дочери моей в конце концов вернулась былая веселость, общительность, очарование; однако она до конца жизни решила оставаться вдовой, предпочитая все, что угодно, даже смерть, риску второго замужества. Поклонники вновь начали увиваться вокруг нее: мой дом всегда был полон непрошенными гостями, самым назойливым из которых был царский сын.

Дочь моя, которой все это не нравилось, предложила мне похлопотать о разрешении удалиться от дел, на что мне давали право мои заслуги. Просьба моя была удовлетворена. Мы удалились в принадлежавший мне загородный дом. Едва мы переселились туда, как поклонники последовали за нами, они появились там почти одновременно с нашей семьей. Утратив надежду избавиться от них, мы бежали из страны, где не было спасения от любви, и нашли убежище у соседних племен. Это вызвало войны, но не избавило нас от влюбленных — местные поклонники оказались еще настойчивее прежних. Наконец, мы укрылись в пустыне, с немногими слугами и почти без всякой поклажи, если не считать нескольких книг. Мы хотели, чтобы бегство наше привлекало к себе поменьше внимания. Местность, которую мы выбрали, была довольно безлюдной, хотя и не шла в сравнение с той, где ты встретила нас. Мы провели там два дня в полном покое. На третий стало известно, куда мы скрылись: один из поклонников зашел к нам разузнать о дороге, другой укрылся в нашей хижине от дождя. Мы пришли в полное отчаяние и решили, что спокойствие мы обретем только в Елисейских Полях[52].

Я посоветовал дочери вступить в брак. Она попросила меня потерпеть, сказав, что пойдет замуж лишь под угрозой смертной казни, и то еще неизвестно, не предпочтет ли она смерть новому супружеству. Она призналась, что назойливость поклонников ей чрезвычайно тягостна, но что тиранство дурных мужей превосходит все мыслимые бедствия и что она просит меня заботиться лишь о моих собственных делах, она же устоит против всякого рода соблазнов, а если дело дойдет до насилия и принуждения к браку, она предпочтет умереть. Я не настаивал.

Однажды ночью, когда я задремал с мыслью о дочери, мне явилась во сне Философия. «Я хочу, — сказала она, — вывести тебя из затруднения. Следуй за мной». Я повиновался ей. Мы прошли местами, какими сегодня я вел тебя. Философия привела меня на порог этого жилища. «Вот, — сказала она, — единственное место, где ты обретешь покой». Образ этого места и ведущей к нему дороги запечатлелись в моей памяти. Я пробудился с чувством удовлетворения.

На другой день я рассказал дочери этот сон, а так как мы в это время гуляли, я заметил, что дорога, по которой меня вела Философия, начинается прямо у нашей хижины. Надо ли дальше рассказывать? Мы приняли решение до конца проверить наш сон на деле. Мы уволили наших слуг и бежали с двумя этими девочками, из которых старшей не исполнилось тогда еще шести лет, а младшую пришлось нести на руках. После тех же самых усилий, какие пришлось сделать и тебе, мы пришли к этим скалам. Мои родные расположились здесь, а я вернулся, чтобы забрать скудные пожитки, которые ты видишь, перетащив все это, равно как и книги, в несколько приемов. Что касается денег и мелких ценностей, остававшихся у нас, то они были уже спрятаны в надежном месте, у нас до сих пор еще не возникла в них нужда. Живя вблизи от реки, мы обеспечены если не роскошной и тонкой, то во всяком случае здоровой пищей. Я ловлю рыбу, которую сбываю в городе, — он находится за этой горой: там меня никто не знает. Стоит моей рыбе появиться на рынке, как она уже продана. Тамошние жители — люди богатые, лакомки и порядочные лентяи. Они неохотно выходят за стены города. Никто не явился бы сюда, чтобы прерывать мои размышления, если бы твой муж не вмешался, наконец, в дело и не стал подсылать к нам влюбленных, тех — отсюда, других — оттуда. Любовники всюду пролезут, недаром у их покровителя крылья. Этим девушкам, как ты видишь, уже пора их побаиваться. Я, однако, не уверен, что на этот счет они всегда будут держаться точки зрения своей матери. Вот каким образом я очутился здесь.

Старец закончил речь превознесением своего счастья и хвалой одиночеству.