Программа защиты любовниц - Галина Романова

— Поел? — вдруг спросил зачем-то Володин голосом сердобольной старшей сестрицы.

— Да, — и, слыша его недоверчивое хмыканье, проговорил убедительно: — Честно, поел! Пришлось, в животе такой гвалт поднялся, что телевизор заглушил.

— Понятно… Ты это, Валер, приехал бы ко мне, — каким-то странным опекающим тоном попросил вдруг Володин.

— Что случилось?! — Он сразу напрягся, покосился на окно, по стеклу поползли толстые струи дождя.

— Да ничего, господи! Чего сразу что-то должно случиться? — Он принужденно засмеялся. — Может, пивка захватишь?

— Тебе же нельзя. Лишний вес, давление и все такое.

Мельников выдохнул с облегчением. Кажется, друг просто перестарался на пробежке, теперь мается от ноющих мышц и суставов. Вот и зовет его к себе пригубить по паре стаканчиков «обезболивающего». В одиночку пить Володин ненавидел.

— Ладно, приезжай, — совсем тихо попросил Володин. — Только скорее…

Мельников жал кнопки его домофона уже через пятнадцать минут. Успел даже пива прихватить с рыбой на углу в торговом павильоне. Мало ли, вдруг у новоявленного спортсмена, кроме желания, ничего в холодильнике не имеется.

Володин с мокрой после душа головой и полотенцем через шею встретил его в одних спортивных трусах у порога. И зачем-то сразу полез обниматься.

— Чего это ты расчувствовался? — отпихнул его от себя Мельников, стащил мокасины, погремел пакетом. — Я все взял.

— У меня все есть. — Володин отвернулся и тяжело пошел в кухню.

На столе стояла трехлитровая банка пива. Два высоких стакана. Селедочница с крупными кусками малосольной форели. Тарелка с хлебом и рядом с ней лежал большой белый конверт без адреса и марок. Конверт, судя по объемно вздувшимся бокам, имел содержимое. И, видимо, из-за этого содержимого Володин его и вызвал.

— Что там? — ткнул пальцем в конверт Мельников, бросая пакет с пивом и рыбой на пол у двери. — Из-за этого весь кипиш?

Володин молча кивнул и полез в спасительную брешь между холодильником и столом. Он всегда там сидел, когда сильно волновался. На старом колченогом стуле, с выстеленным байковым одеялом сиденьем. Он был старым, скрипучим, растрескавшимся, давно и мучительно просившимся на свалку, но Володин его не выбрасывал.

— Люблю эту рухлядь, — признавался он другу с застенчивой улыбкой. — Она напоминает мне о бабкином бараке, где я провел раннее детство. Как же мне там было здорово! Полная воля, никакой ответственности. А любви, брат, сколько! Я купался в любви и заботе! Помню, бабка пошлет меня, шестилетнего, в ларек за сигаретами…

Историй про бабку у Володина было множество. Одна интереснее другой. В какие-то Мельников верил, в какие-то нет. Но точно верил, что бабку друг обожал. Погибла та в пожаре, когда какой-то умник поджег их деревянный барак, из которого кучка настырных стариков не пожелала выезжать. Володин тогда давно вырос и жил один. Все, что осталось от нее, это старый стул, который она успела выбросить в разлетевшееся от жара окно.

— Что там? Фотографии?! — Мельников сел напротив друга, боясь протянуть руку к конверту. Дождался, когда Володин кивнет. — Оля?

Снова кивает.

— Она… — В горле сделалось сухо и больно. — Она жива?!

Еще один кивок.

— А чего ты тогда?! Раз жива, значит…

Он схватил конверт за нижний край, тряхнул. На стол высыпалось пять больших цветных фотографий, на всех его бывшая девушка. Измученная, с синими кругами под глазами, но все равно милая и прекрасная. Четыре фотографии запечатлели Олю в разных местах первого этажа дома Черных. Оля в джинсовых шортах, футболке с рукавами до локтя, босая. Смотрит в объектив и хмурится, потом робко улыбается фотографу. На третьем фото она вдруг почему-то закрывает лицо ладонями, за ее спиной видна лестница на второй этаж. На четвертом снимке Оля там же, но…

Но уже вся в крови. Босые ноги, руки до локтя, футболка, все перепачкано кровью, а она смотрит в камеру пустыми, безжизненными глазами, хотя на губах блуждает улыбка. На пятом снимке Оля в машине, снято с улицы, прямо с капота. Ее лицо крупным планом рядом с водительским местом. На ней другая кофточка, в камеру таращатся все те же безумные глаза, и та же пустая странная улыбка. Дата одна и та же, день убийства водителя Черных, время на фотографиях следует строго друг за другом.

— Господи… — ахнул Мельников и впился пальцами в виски. — Я не знаю… Я не знаю, что это, Саня!!! Что это, Саня???

— Говори, буду слушать, — покорно склонил голову Володин. — Потом я скажу, что я по этому поводу думаю.

— Я не знаю! — Мельников скорчился на стуле так, будто у него разболелось все тело. — Я не знаю, что говорить!

— Попробуй! — прикрикнул на него Володин.

— Ну… Оля жива, это первое. Она сидит в машине уже после того, как… — дальше язык у него не поворачивался выговорить страшное слово «убийство». — Она переоделась. Из этого следует… Я не знаю!!!

Глазам стало так больно, что Мельников зажмурился. Он ни думать, ни дышать не мог. Олины руки в крови, одежда тоже. Ее испуганный взгляд.

Господи-ии!!!

Вдруг она убила?! Вдруг?!

— Даже не думай про это, дурак, — вдруг буркнул слабым голосом Володин. — Кто-то просто вымазал ее руки в крови, или она пыталась спасти бедного малого и перепачкалась, а потом ее увезли, и все.

— И все?! А зачем?!

— Для чего, не знаю пока. Но зачем фотографировать-то, объясни мне?! Зачем?!

— Чтобы нам с тобой показать.

— Во-оот! Первое разумное из твоих уст! Олю сфотографировали, возможно, до убийства, и после, выпачкав ее в чужой крови. Не сама же она ухрюкалась, прости господи!

Володин истерично хихикнул. Стащил с шеи полотенце, принялся аккуратно складывать его конвертиком на столе. Глаз на друга он не поднимал. Банка с пивом, продолжая истекать росой, стояла невостребованной, а он все говорил и говорил. Скорее для себя, чем для него.

— Кто-то проник в дом. Зачем? Не знаю, возможно, собираясь убить водителя нашего жениха, а может, по другой причине. Это вопрос для меня номер один: зачем кто-то проник в дом? Водителя убивают. Вопрос номер два: это было целью, или целью было что-то еще?

— Что?

— Не что, а кто! Ольга!

— Зачем?!

— Не знаю. Чего пристал?! — ощетинился Володин. — Я лишь предполагаю! Будешь слушать или нет?! Или ты такой умный, что сам что-то придумаешь?!

Он придумать не мог.

— Если целью был водитель, то Ольгу забрали как свидетеля, как страховку, понимаешь?

— Да, но с трудом. Гораздо проще было отделаться от нее прямо там. А не фотографировать ее с разных ракурсов, в разной одежде. В машине ее для чего сфоткали? Дать нам понять, что она жива? Что ее везут куда-то?

— Вот! Вот, брат Валера, в самую точку! Оля теперь заложница! Какая бы причина появления убийцы в доме ни была, конечный результат один: Оля заложница!

— Ух, ты! Молодец! — выдохнул Мельников.

Он сумел, наконец, распрямиться. Болезненная судорога понемногу отпускала, стало даже возможным дышать. Он обвел глазами крохотную кухоньку друга, нашел, что здесь хорошо и уютно, так ему и раньше казалось, а то пять минут назад думалось, что он сидит на краю черной пропасти и смотрит прямо туда, и ничего не видит, кроме гулкой черной пустоты.

Оля не убийца, и она жива. Это главное на теперешний момент, и это не он, это Володин сказал, аналитик ого-ого какой!

— Давай, пригубим, потом продолжим, а то меня сейчас от страха и волнения и впрямь инсульт лупанет.

Друзья налили по стакану, выпили. Мельников положил на ломоть хлеба жирный кусок форели, сверху два луковых кольца. Откусил, совершенно не чувствуя вкуса. Принялся жевать, рассеянно наблюдая за тем, как за окном сгущается непогода.

Черные облака рвало на клочья огненными сполохами молний. Гром гремел, не переставая почти. Время маньяка, вдруг подумалось ему, кто будет следующей его жертвой?

Тут же встряхнулся и мысленно поплевал через левое плечо.

Оказалось, что Володин думает о том же, хотя и в окно не смотрит.

— Завтра на работу страшно идти, — признался он, сморщившись. — Как представлю…

— Ладно, не отвлекайся. Давай подытожим.

— Давай.

Они быстро убрали со стола, разложили фотографии, стараясь не касаться пальцами снимков и конверта. Но все равно каждый из них понимал, что рассчитывать на отпечатки глупо. Тот, кто прислал это, прислал не для того, чтобы его засветили.

Этот конверт был практически требованием выкупа, хотя о цене не было сказано ни слова; был бомбой замедленного действия. Требования будут, они непременно последуют, но позже. А не то…

Тут тоже были варианты. К примеру, если они не сделают того-то и того-то, то фотографии попадут к третьим лицам. И тогда Оля автоматически из пропавших без вести становится подозреваемой номер один, скрывающейся от правосудия. Или, к примеру, если друзья не сделают того-то и того-то, то Олю просто-напросто убьют.