Сталинградская мясорубка. «Погибаю, но не сдаюсь!» - Владимир Першанин

Подбежал, сбрасывая с себя накидку, кто-то из командиров. Это оказался командарм 4-й танковой армии генерал Лелюшенко. Для постройки такого моста требовался не взвод, а минимум рота. Увидев обессилевших, падающих от усталости саперов, он резко приказал нашим «погонялам»:

— Чего вы смотрите? Видите, саперы падают. Берите и носите бревна.

Не знаю, какие посты занимали полковник и майор, но они резво включились в работу, забыв про свои большие звезды. Тем более на берегу, не обращая внимания на пули, стоял Лелюшенко и лично руководил наведением переправы.

Едва прогоны коснулись западного берега реки, генерал, не дожидаясь, когда на них ляжет настил, побежал к танкам. И вот уже первая машина на малом ходу прошла через мост, за ней пошли другие. Мы буквально на бегу укладывали остатки настила, едва уворачиваясь от гусениц танков.

Все. Работа закончена. Танки и пехота двигались вперед. На дороге остановился «Виллис» с нашим комбатом. Командир взвода попытался доложить, но комбат, отмахнувшись, поблагодарил нас:

— Молодцы, ребята!

Ордена и медали нам вручали очень редко. Ну, что же, спасибо и за благодарность. Как говорится, не за ордена воюем. Нас довезли на грузовике до села, где после ужина и ста граммов «наркомовских» впервые за месяц пребывания на Сандомирском плацдарме спали в теплом доме.

На следующий день мы участвовали в атаке. Запомнился сильный орудийный огонь, который вели немцы, и налет бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Дорога превратилась в кладбище разбитой техники и повозок. Гибли и получали ранения многие бойцы. Хоть мы и наступали на всех фронтах, но немцы оборонялись отчаянно. Продолжая преследовать отступающего врага, приблизились к реке Варта. Снова бомбежка и артиллерийский обстрел. «Юнкерсы» и «Мессершмитты» снижались до бреющего полета, расстреливая все живое. Наших самолетов почему-то не было. Когда немцы улетели, ударили «катюши», заставив замолчать артиллерию врага.

В этот день мне запомнился случай, который покажется кому-то невероятным. Нашу автомашину с остатками взвода какой-то полковник послал в разведку. Проехали деревню, лесок. Вдруг сразу у нескольких бойцов, сидевших по левому борту машины, побежали огоньки на верхушках шапок, некоторые загорелись.

Пулемет из засады бил, завысив прицел. Зажигательные пули прошли по верхушкам шапок. Если бы сантиметра на три-четыре ниже, пробило бы головы. Бойцам повезло. Шофер резко затормозил, а мы мгновенно спрыгнули на землю. Мы опередили пулеметчика на считаные секунды. Некоторые саперы еще не успели приземлиться, а пули уже крошили борт, кабину, задымил мотор. Обозленный тем, что не достал русских, пулеметчик с остервенением дырявил нашу «полуторку». Щепки от кузова отлетали метров на пять.

Потом посыпались снаряды. Это была игра со смертью. Оставаться в кювете было нельзя, а отход к своим прикрывала сплошная стена разрывов. Наш взводный, лейтенант Головин, выбрал правильную тактику. Немцы вели огонь на упреждение, рассчитывая, что мы начнем отходить в сторону своих позиций. Но мы, пригнувшись, бежали на четвереньках по кювету в сторону занятой фрицами деревни.

Немцы потеряли нас из виду, и мы провели остаток дня в небольшой лощине, готовые обороняться в случае атаки. У некоторых бойцов не выдерживали нервы, они предлагали Головину пробираться к своим.

— Нас же все равно обнаружат!

— Обнаружат, когда начнем метаться, — выругался Головин. — Лежать и не двигаться. Если приблизятся фрицы, огонь по моей команде.

Немцы хоть и искали нас, но бродить по открытой местности опасались. Одна группа двигалась в ста шагах, но слишком торопилась. Обстреляли подозрительные места, однако в нашу сторону не пошли. Большое дело, когда командир решительный, сумевший наладить во взводе крепкую дисциплину. Эта дисциплина и выдержка нас спасли. Вечером мы благополучно выбрались из-под носа немцев и добрались до своих позиций.

Мы продолжали наступление. В один из январских дней, когда прочесывали лес в поисках отступавших немцев, командир роты Переверзев остановил нас возле небольшого ручья и, построив роту, объявил:

— Перед нами за ручьем лежит фашистская земля.

Никаких пограничных столбов поблизости не было. Переверзев держал в руках карту, по которой определил, что мы вступили на землю Германии. К вечеру вышли к городу Опель. На его юго-восточной окраине лежал в развалинах автомобильный завод, город был тоже основательно разрушен.

За весь день, пока мы шагали, не встретили ни одной живой души. Ни в городе, ни в деревнях. Все оставалось на своих местах: скот, одежда, мебель, продукты. Но людей не было. Напуганные пропагандой о том, что Красная Армия сразу начнет мстить, гражданское население бросало все и убегало на запад.

Наш саперный батальон двигался вместе с частями 6-й гвардейской дивизии. И чем ближе к Одеру, тем ожесточеннее становилось сопротивление. Активно действовала немецкая авиация, хотя, судя по нашим газетам, она была уже практически полностью уничтожена.

На подступах к Одеру мое отделение попало под сильный огонь. Бойцы бросились под защиту единственной уцелевшей стены каменного дома. Огонь шел такой, что никто не хотел вставать. Стена казалась единственной защитой. Но я видел, что держится она слабо, и сумел поднять отделение. Мы успели отбежать метров тридцать. Снаряд ударил в основание, и стена рухнула. Если бы мы промедлили еще несколько минут, то все бы остались под грудой кирпича.

В ночь на 27 января 1945 года один из батальонов дивизии с ходу форсировал Одер севернее города Штейнау и занял плацдарм полтора километра по фронту и 800 метров в глубину. В тот же вечер к реке вышла наша рота под командованием капитана Переверзева с заданием срочно навести переправу.

Один батальон плацдарм не удержит, требовалась срочная переброска других частей и артиллерии. Здесь, на Одере, немцы твердо намеревались остановить русских и перейти в контрнаступление. Несколько офицеров и сержантов вышли на берег, чтобы наметить будущую переправу.

Что меня поразило, это железобетонные доты, врытые на другом берегу у самой кромки воды. Мощные приземистые сооружения, с толщиной стен не менее метра, стояли сплошной цепочкой на расстоянии перекрестного огня друг от друга. Позже мы узнали, что большинство дотов были рассчитаны на установку одного орудия, трех пулеметов, а гарнизон мог бы вести бой в полной изоляции в течение месяца.

Бросок наших войск был настолько быстрым, что немцы не смогли использовать эти доты. Но бой только начинался. По своей ожесточенности переправа через Одер навсегда врезалась в память. Неужели это было со мной, и как я сумел уцелеть?

Подошли еще две роты нашего саперного батальона. По тонкому позеленевшему льду переходили на правый берег небольшие группы пехотинцев. Лед проваливался и не мог удержать даже легкие 45-миллиметровые пушки, которые пытались перебросить на западный берег. Все три роты в спешном порядке рубили и укладывали тонкие деревья и жерди, укрепляя лед. К середине ночи, когда жердевая дорога была наполовину готова, немцы пошли в атаку и оттеснили прорвавшихся бойцов к воде.

Бой шел совсем рядом, пули пролетали над головой, впивались в стволы деревьев. Мы находились под защитой берега. Тогда начался орудийный обстрел переправы. Одно, второе прямое попадание. В воздух взлетали обломки жердей, куски льда. Двоих саперов, работавших недалеко от меня, накрыло взрывом. Когда мы подбежали, в дымящейся полынье с черной водой плавали только щепки. Оба бойца погибли, их сразу затянуло под лед.

Было убито и ранено еще несколько человек. Наращивание дороги приостановилось, мы лежали под огнем. С плацдарма прибежал офицер, сообщил нашему комбату, что без поддержки бойцы долго не продержатся. Мы снова взялись за топоры и пилы. Но огонь был слишком сильный. Осколки находили новые жертвы. Снаряды рвались на берегу, и комки мерзлой земли разлетались на десятки метров.

Лед на том месте, где наводили переправу, был разбит. В огромной промоине бурлила темная вода, крутило обломки бревен, досок, солдатские шапки. Не то что работать, голову не поднимешь. Имелось несколько «сорокапяток» с запасом снарядов, но поддержка их была малоэффективна. Наш берег был пологий, а западный — высокий и крутой. Кому-то пришла мысль сколотить сани из жердей. «Сорокапятки» весят 600 килограммов, а лед выше переправы был довольно прочный.

Сделали сани, и штук семь-восемь пушек переправили под огнем на другой берег. Эти орудия, без преувеличения, спасли и нас, и плацдарм. Ведь немцы приблизились к берегу метров на 300 и вели огонь из всех стволов. Вода от пуль кипела, а пулеметные очереди не давали поднять голову.

Мы головы не поднимали, но пули находили все новые жертвы. Пробивали насквозь бревна, доски, добивали пытавшихся уползти раненых. В это время открыли огонь с фланга переправленные «сорокапятки». Снаряды у них небольшие, всего два килограмма весом, зато скорострельность 20 выстрелов в минуту. Целый град снарядов обрушили.