За тридевять планет - Георгий Попов

— Гм… На каком курорте?

На душе защемило. Вот оно, начинается! — подумал я. Вот сейчас, сию минуту, и откроются тайны, перед которыми побледнеют все человеческие фантазии.

И правда, Сашка (так и мы будем звать третьего огольца) шмыгнул носом и сказал:

— На каком! На самом обыкновенном! Вам же путевку дали. За сенокос. Вы что, забыли? — В голосе Сашки прозвучали недоверчивые нотки.

— А-а, за сенокос! Ну и что из того?

— Да ничего… Вот только удивительно, как вы здесь очутились… Уж не сбежали ли оттуда? — И он кивнул через плечо, должно быть, в сторону здешнего курорта.

Вот оно что, подумал я, вон каким фертом все обернулось. Чего-чего, а такой встречи и, главное, с такими инопланетными разумными существами я не ожидал.

Я был рад невольной Сашкиной подсказке (спасибо тебе, дорогой мой оголец) и ухватился за нее, как утопающий за соломинку.

— Сбежал, сбежал, Сашка. Конечно, сбежал! — засмеялся я радостно и, заложив руки за спину, прошелся туда-сюда вдоль берега.

Ну и планета! Здесь, кажется, не только все как у нас, а еще и лучше гораздо. В самом деле, с тех пор, как я живу, мне никто не предлагал поехать на курорт.

А здесь… Гляди ты! Жатва на носу, а его, Эдьку Свистуна (здешнего Эдьку Свистуна, разумеется), на курорт отправили. Легко тебе живется, братец!

Меня вдруг осенила великолепная идея. Если Сашка и эти огольцы принимают меня за здешнего Эдьку Свистуна, значит, и все остальные примут. Вряд ли следует говорить, как это важно для науки. Представьте, ихтиолог превратился (на время, разумеется) в кита, акулу, дельфина, наконец в селедку и кильку, орнитолог — в попугая, ворону, грача, скворца, воробья, физик — в молекулу, атом, протон, электрон или какую-нибудь совсем уж ничтожную, не различимую даже в увеличительное стекло частицу… А? За несколько дней мы узнали бы о живой и мертвой материи больше, чем за все предыдущие столетия.

— Ты скажи, какой дорогой вы ходите на озеро?

Самой короткой или самой длинной? Прямиком или в обход? А может, с ветки на ветку прыгаете? — сказал я тем же радостным и вместе с тем непринужденным тоном.

Огольцы посмотрели на меня подозрительно. Один из них, самый рослый, позабыл об удочке (поплавок в это время запрыгал отчаянно, как будто его топили и не могли утопить), разинул рот и, округлив глаза, ощупал меня взглядом с ног до головы. Я смекнул, что зарапортовался, и прикусил язык.

— У тебя клюет, — сказал Сашка самому рослому.

Тот глянул на поплавок, легким, едва заметным движением сделал подсечку и стал тянуть. На песке забилась довольно крупная рыбина, похожая на щуку. Рослый оголец подхватил ее за жабры и сунул в корзину, из которой торчали космы травы.

— Вы, дядя Эдуард, в этом бору не были, что ли? — сказал Сашка, тоже оглядывая меня с ног до головы.

Мне это не понравилось, по правде сказать.

— Может, вас подкинуть? — добавил он, показывая куда-то за кусты.

Я обернулся и увидел прелюбопытнейшую машину, похожую на инвалидную коляску, только, разумеется, гораздо изящнее. У нее были мягкие округлые формы, шароподобные колеса (два спереди и два сзади) и какойто месяцеобразный рычаг управления. Меня так и подмывало подойти поближе и заглянуть в машину — что там? — но я отказался от этой мысли. «Еще успею», подумал я, делая вид, будто такие пустяки, такие детские игрушки меня совершенно не интересуют.

— Спасибо, — поблагодарил я огольца (он, должно быть, у них за водителя, пришло в голову) и сделал движение, как бы собираясь идти.

— Ну, как хотите. — Сашка пожал плечами.

Я зашагал сначала вдоль озера, потом круто взял влево, туда, где стоял мой корабль.

Последующие свои действия не берусь объяснить, настолько они были нелогичными и странными. Я опять залез в корабль и посидел немного, глядя в иллюминатор. Потом стал гладить рычажки и кнопки — машинально, без всякой задней мысли, — и вдруг заметил, что глажу-то, в сущности, одну кнопку, самую верхнюю, красненькую, с надписью «Старт». Стоит нажать, и все, мой корабль снова полетит к Земле.

Я отдернул руку, немного расслабился в кресле и закрыл глаза. «Что ты, Эдя? — стал убеждать самого себя. — Нажать всегда успеешь, дело нехитрое… Даже если за тобой будут гнаться с ножами и топорами, стоит добежать, забраться в верхний отсек, ткнуть пальцем — и ищи ветра в поле!» Рассуждая так, я мало-помалу успокоился, то есть решил не валять дурака, и опять спустился вниз. Под ложечкой у меня засосало, и я вспомнил, что в суматохе забыл позавтракать. Этот пробел в своей биографии надо было как-то восполнить. Сориентировавшись по озеру и солнцу, я смело углубился в лес и стал собирать ягоды. И не успел я набрать и горсти, как впереди показалась фигура девушки лет двадцати — двадцати двух, тонкая и стройная, в голубом платье и белом платочке. Не воображаемой, а настоящей девушки, так сказать, вполне, вполне натуральной.

«Ну, Эдя… — заколебался я, не зная, подходить к ней или пока воздержаться. Не будучи знакомым с местными обычаями, я не знал, как она поведет себя, когда я предстану пред ее очи. А ну как испугается, начнет голосить… — Нет уж, увольте, — думал я, — нам, мужчинам, эти фокусы и на Земле надоели…» Все-таки и уходить не хотелось. Во мне, должно быть, проснулся мужской инстинкт, и я стал разглядывать, какая она, здешняя красавица, что за фифа, так сказать.

Вот она приблизилась, и я отчетливо различил чистые голубые глаза, черные ресницы (слегка подкрашенные, как мне показалось) и такие же черные (тоже, надо полагать, подкрашенные) брови вразлет. Особенно меня поразила одежда. Платьице не очень короткое, но и не слишком длинное, а, что называется, в самый раз.

На ногах что-то такое, что я назвал бы сандалиями. Да это, наверно, и были сандалии, легкие и красивые, с блестящими застежками.

Девушка подошла совсем близко, шагов на десять.

Таиться больше не было никакой возможности. Стараясь не шуметь, я вышел из-за куста и, протянув руку вперед и вверх, как учил Шишкин, сказал:

— Здравствуй, сестра моя!

Девушка вздрогнула, как бы испугалась чего-то, но тут же пришла в себя и засмеялась. Она смеялась искренне и простодушно, без всякого притворства, настолько искренне и простодушно, что я позавидовал ей.

«Дитя природы!» — подумал я, опуская руку и делая шаг в ее сторону.

— Здравствуй, братец! — произнесла девушка, не переставая смеяться.

— Между прочим, сколько на ваших золотых?

— Без пятнадцати девять. — Девушка мельком глянула на свои часы.

А на моих было уже двадцать минут десятого. «Ничего себе, разница в тридцать пять минут!» — отметил я про себя. Я перевел стрелку назад, чтобы никого, в том числе и меня самого, не смущало наше, земное, время, и опять устремил взгляд на прекрасную незнакомку. И… и остолбенел, по правде сказать, то есть вдруг остолбенел. Передо мной стояла Фрося, здешняя, разумеется, Фрося, но — красавица из красавиц. Она стояла и смеялась. Смеялась искренне и простодушно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});