Колоски - Елена Евгеньевна Павлова

шагнул в портал, не задумываясь более о том, в праве ли он так осквернить себя магией, и как этому вампиру стало известно, куда он собирается пойти. Он всё понял. В любой момент за спиной может открыться портал. И даже звона и шелеста меча, покидающего ножны, не будет. Когтей вполне достаточно. Нет, не страшна смерть во славу Господа — но во славу Его, а не из собственной глупости и упрямства! А после обещания этого носферату любая попытка проповедовать станет для отца Бертольда не мученичеством, а смертным грехом самоубийства! Ужасный мир, у них здесь даже рая нет, как, впрочем, и ада, и чистилища. По плану не предусмотрено. В сноп Жнеца Великого попадёт он, обмолочен будет и посеян — и взойдут к новой жизни зёрна поступков и дел его, коими колос человеческой жизни прирастает, что суть и есть он сам. И родится из доброго доброе, а из дурного дурное. Так взойдёт он к новой жизни, только это будет уже не он. Или он уже умер? И это место и есть чистилище? Или ад. Персональный. На рай что-то не похоже.

А ординара, пропавшего неизвестно куда, так и не нашли. Да не особо сначала и искали. Подумаешь — работяга на лесоповале! Сменился он, шагнул в портал, а через два дня на смену не вышел — ну, бывает! Появится, куда ж денется? Но через пять дней тревогу забили в Госпитале, когда остался свободный номерок: один из ординаров не получил своей дозы, где-то в Мире бродит голодный вампир! Один раз так уже было, совсем недавно, каких-то двенадцать лет назад, но тогда всё быстро выяснилось и счастливо закончилось. Начатое расследование показало, что к себе домой он со смены не попал, хоть и воспользовался качественным казённым порталом. Подключили магов из Университета, и сразу стало ясно, что исчезновение пятисотлетнего ординара, райна Каспера дэ Лези, совпало с датой проведения эксперимента с машиной дэ Форнелла. «Поиск по крови» применять было почти бессмысленно, на вампиров он действует весьма относительно. Никто ведь не будет обновлять образцы каждую неделю, а первый же кормлец — и состав крови вампира меняется. И по крови последнего кормлеца вампира не отследить, заклинание удержания искажает характеристики. Можно с некоей долей уверенности взять направление, вектор поиска, но — и только. Но на этот раз даже вектор определить не удалось, поиск привёл именно в Госпиталь, к последнему кормлецу. Маги задумались всерьёз и засели за расчеты. Королю Риану докладывать было рановато, сначала следовало уточнить, не пропал ли ещё кто-то, вектора разброса и число дробления портала, и ещё многое другое.

При Храме Жнеца райн Берт — теперь просто райн Берт, а не святой отец Бертольд — и поселился, пройдя по печати, которую оставил ему жрец Жнеца Великого. А куда ещё он мог пойти? Он боялся этого Мира и не мог его принять. Те, кого всю жизнь свою считал он прислужниками тьмы, встречались здесь на каждом шагу, были улыбчивы и любезны, но райн Берт никак не мог поверить в их миролюбие. Очень раздражала их манера прятать глаза. Берт знал, что нельзя смотреть в глаза вампиру, но они-то почему глаза прячут? Что же это, он им настолько неприятен, что на него и взглянуть противно? Просто даже как-то унизительно! И он, опытный охотник, поймал себя на том, что испытующе вглядывается в бледные лица… И испугался самого себя. Испугался, что уже начал делать глупости, что сорвётся, сделает что-то не то, и тогда… «Держите при себе свои идеалы…», звучал в его ушах приятный баритон. Не угрожая — обойди Жнец! Обещая. Со спокойной уверенностью неотвратимости. И это тоже было унизительно — сознавать, что жизнь его отныне зависит от мнения какого-то кровопийцы, нежити, за которой он всего лишь несколько недель назад охотился. Если бы гибель его произошла во славу веры его, как у первых христиан — он бы не колебался, но бессмысленно погибнуть, не сумев заронить даже искры истинного учения в души живущих здесь людей, он был не готов. И он затаился, он выжидал, не пытаясь разгадать промысел Господень, зашвырнувший его в этот Мир. Жрец Жнеца Великого, райн Фрамин дэ Киро, уже знакомый с ним по двум неделям в тюрьме, вёл с Бертом долгие беседы, стараясь примирить этого сурового человека с самим собой и Миром, в котором ему предстояло теперь жить. Но от этих разговоров у несчастного Берта получалась полнейшая уже каша в голове, только хуже становилось. Всё перемешалось здесь, совершенно всё! Носферату, которые спасают и лечат, вместо того, чтобы убивать или плодить себе подобных? Абсурд! Но вот же они, Дети Жнеца, среди них половина, если не больше — ординары, как их здесь называют! Всё здесь было неправильным: неправильные эльфы, которые должны любить молоко, а здесь, наоборот, едят мясо; неправильные вампиры, которые никого не убивают и пьют молоко, которое, как раз, должны любить эльфы, а они, как раз, и не любят, а любят, наоборот, вино, которое делают на своих горных виноградниках неправильные носферату, пьющие молоко… С ума сойти!

Никто не давал этому Миру Божественных Заповедей — «Не убий», «Не укради», «Не возжелай» — но они не убивали, не крали и не желали! По каким-то другим, приземлённым и прагматичным причинам, из своих собственных соображений, а вовсе не от преклонения перед заповедями Господним. Как попытался убедить его жрец — потому, что считали совершение таких поступков ниже своего достоинства, представьте себе! Брезговали! По крайней мере — большинство! Грех гордыни — тоже смертный грех, но им никто этого никогда не говорил, и они, впадая в него — вот удивительно! — не впадали в остальные именно потому только, что надменно, спесиво кичились своею совестливостью и порядочностью! Безумие!

— Вы ещё скажите мне, что у вас преступников нет, а вампиры только молочко и пьют! — уже через пятнадцать минут разговора возмутился Бертольд. — Райн Фрамин, мне сорок два года! С двадцати пяти лет меня посчитали готовым к подвигу во имя Господа, и я стал выслеживать и убивать вампиров, но, уверяю вас, не только с ними приходилось мне иметь дело! Я знаю, насколько мерзкими бывают обыкновенные люди, даже не нечисть, и не чернокнижники — просто люди. А вы пытаетесь рассказывать мне сказки…

— Да нет же! — засмеялся райн Фрамин, пузатый, пухлощёкий и носатый, с маленькими, глубоко сидящими глазками в ореоле весёлых морщинок. — Ах, райн Берт! Мне тоже сорок пять,