Зачарованные - Инбали Изерлес

Голос Сиффрина прозвучал хрипло:

– Они ушли.

Должно быть, он понял, о чем я подумала.

Я вспомнила, как они все наседали на него, словно стая обезумевших собак. А он отбивался, меняя форму и бросая в пространство голос.

– Ты их напугал, – с благоговением пробормотала я.

Где-то в Серых землях заблеяла сирена. Несколько бесшерстных немелодично завыли.

Сиффрин опустил голову со скромностью, какой я прежде в нем не замечала.

– Большинство сбежало без особых хлопот.

Я вспомнила о тощем лисе с серой мордой.

– А как насчет того, который выглядел их вожаком и напал на тебя сзади? Он тебя ранил?

Я внимательнее присмотрелась к Сиффрину. И заметила на его лапах пятна крови. Одно из его больших черных ушей было порвано.

Сиффрин прихлопнул лапой блестящую обертку, принесенную ветром. Она опустилась прямо перед ним, вертясь, как сухой лист. Ветер наконец-то стихал.

– Со мной все в порядке.

Я прошлась туда-сюда по каменной земле, чувствуя, как кровь снова начинает бежать в моем теле. С трудом верилось, что ужасная боль в моей голове утихла. Краем глаза я наблюдала за Сиффрином, пытаясь вспомнить, что произошло между нами. Мой ум путался, в нем снова возникали мысли о деревьях… о солнечном свете, о потерявшемся детеныше, о глубокой шкуре тьмы.

– Что такое ты только что сделал? Когда смотрел на меня?

Сиффрин перевел на меня взгляд. Его глаза снова были бронзовыми, но я видела в них золотые искры и едва заметные вспышки зеленого света.

– Я передал тебе маа-шарм, лисье искусство исцеления. Я поделился с тобой своей маа.

– Твоей маа? – переспросила я, забыв, что обещала себе скрывать свое неведение.

Но в ответе Сиффрина не слышалось насмешки.

– Маа – это сущность каждой лисицы. Это источник ее жизни, внутренняя сила. Это все, что лисы видели; это все, что они познали. Это то, что они есть. – Его хвост взметнулся над землей. – Твоя маа была повреждена, когда ты ударилась головой. Твой язык кровоточил. Ты, наверное, прикусила его, когда ударилась о серые камни.

Я невольно прижала уши. Я вспомнила свет, что лился из глаз Сиффрина, и ощущение полета в воздухе.

– Так вот почему мне стало лучше… Ты отдал мне свой источник жизни.

Меня встряхнуло от этого понимания, и я села, чувствуя, как закружилась голова.

Хвост Сиффрина раскачивался из стороны в сторону.

– Я отдал не больше, чем мог позволить себе потерять, да и это со временем вернется. Я просто видел по тебе, что твоя маа угасает. – Белый кончик его хвоста вздрогнул. – Джана бы рассердилась, если бы я не попытался помочь.

Я посмотрела ему в глаза, и что-то пронеслось внутри меня, как будто его жар и энергия снова влились в мое тело.

– Звучит опасно – отдавать вот так свой источник жизни.

– Только если ты отдаешь слишком много… – сказал Сиффрин дрогнувшим голосом. Он облизнул кончик носа. – Я ощущал твою маа, когда делился с тобой своей. – Его усы дернулись, Сиффрин отвел взгляд. Потом глубоко вздохнул и посмотрел на дорогу смерти. – Мне жаль, что я так ошибся. Меня одурачил ветер. Раньше со мной такого не случалось.

Я ни разу не слышала от него извинений. И меня это встревожило. До этой ночи Сиффрин всегда казался очень уверенным в себе.

Сиффрин повел ушами:

– Ну, в конце концов те лисы убежали. Они отправятся к Карке… и она явится за нами.

Он замолчал, погрузившись в свои мысли.

Я вспомнила, что он говорил, когда те лисы гнались за нами.

– Ты сказал, что они служат кому-то другому. Что Карка – наемная убийца какого-то Мэйга.

Сиффрин испустил протяжный вздох.

– Так много ненависти… – рассеянно пробормотал он.

– И им нужна была я, – проскулила я.

Я вспомнила лиса с серой мордой и красными обводами вокруг глаз.

«Поймайте детеныша!»

Он кричал именно это.

– Кто такой этот Мэйг? Почему он хочет меня убить? Я не знаю тех лисиц… никогда их не видела до того, как они пришли к моей норе.

– Тот, кого ты называешь вожаком, лис с серой мордой, дрался куда злее, чем я мог ожидать от таких, как он. Он был полон решимости добраться до тебя.

Сиффрин тряхнул головой. Из его порванного уха сочилась кровь. Красная капля упала на серые камни. Мне вдруг захотелось подойти к нему и слизнуть кровь. Головокружение уже проходило, я снова встала и сделала несколько шагов в его сторону. Но Сиффрин отвернулся, а я, подойдя ближе, вдруг растеряла всю храбрость.

– Что ты имел в виду, говоря «такие, как он»? Ты говорил, что лисье искусство не одурачит Карку, но, похоже, оно обмануло остальных.

Я подумала о шраме, похожем на смятую розу, том шраме, что имелся на передней лапе каждой из тех лисиц. И прижала уши, припомнив запах углей, впитавшийся в их шкуры. Что-то странное было во всей стае…

И что-то гниющее под шкурами…

– Карка отличается от них. Она командует стаей от имени Мэйга. А остальные… – Сиффрин качнул головой. – Я не знаю, что они такое. – Он почесал кровоточившее ухо. – Но мое искусство не обмануло Тарра, того тощего лиса с серой мордой… по крайней мере, не обмануло надолго. Он как будто знал, что ему искать.

Я подумала о лисе с серой мордой, вспоминая, как он прищурился и опустил взгляд, когда Сиффрин демонстрировал ва-аккир. Может, этим способом он противостоял лисьему искусству, видел рыжего лиса таким, каким тот был на самом деле? Может, именно поэтому, в отличие от остальных, он не казался потрясенным, увидев образ Карки? Я облизнула ушибленную лапу. Когда Пайри применял истаивание, я все равно видела его, если начинала быстро и сильно моргать. Может, все лисье искусство не обманет тех, кто знает его тайны?

Но что-то еще бродило в моем уме, что-то, что я слышала сквозь густой туман боли. И вдруг до меня дошло.

– Он как будто знал тебя. Он тебя назвал… – Я на мгновение задумалась. – Лисом из Темных земель.

В глазах Сиффрина пробежала тень. Его уши прижались к голове, и он вздрогнул.

– Я никогда с ним не встречался. Я вырос неподалеку от болот, на краю Дремучего леса. Теперь это место называют Темными землями, но оно всегда было частью Диких земель. Может, этот лис из какой-то стаи Болотных земель. Он мог знать моих родных.

Я нахмурилась. Неужели от удара головой я растеряла память?

– Но ты знал его имя. Ты его называл Тарром.

Сиффрин немного помолчал.

– Я слышал, что другие называли его так.

Он медленно пошел вдоль дороги смерти. Я заметила, что он прихрамывает. Когда я присмотрелась, то поняла, что укусы на его лапах довольно глубокие. Окинув взглядом все его тело, я заметила и темные проплешины на шкуре, похожие на ожоги.

– Что это такое? – спросила я. – Те лисы тебя ранили…

Сиффрин взмахнул хвостом, повернувшись так, чтобы я не могла видеть его раны.

– Это ерунда, – быстро ответил он. – Старые болячки. – Он ускорил шаг. – Те лисы собирались поймать тебя… и даже теперь они могут искать наш след, хотя я сомневаюсь, что мы увидим их при дневном свете. Ночь была долгой. Нам нужно найти местечко, чтобы спрятаться и отдохнуть до наступления темноты.

Я все еще не понимала, что было не так в тех лисицах, почему от их меха пахло золой и почему их глаза обведены красным. Сиффрин выглядел слишком уставшим, и я не стала приставать с расспросами. Догнав его, я увидела, что он морщится от напряжения, ковыляя по твердой земле.

С рассветом Большая Путаница ожила. Ее шум заглушал топот наших лап и звук нашего дыхания в холодном грязном воздухе. Я уже плохо помнила то, что видела в маа-шарм.

Я немного помнила детеныша среди деревьев, но и эти картины таяли в утренней дымке.

Однако чувствовала я себя совсем по-другому.

Маа Сиффрина пробудила более глубокие воспоминания – некое чувство, которое таилось позади мысли или знания. О свете, что сиял во мне, прекрасный и драгоценный. Сиял даже здесь, в земле бесшерстных, на фоне серых покровов.

И его нельзя было затуманить.

11

Манглеры неслись по дороге смерти, раздраженно рыча друг на друга. Но я теперь почти не замечала их, ведь они не могли выбраться на берег и напасть на нас. Сиффрин насторожился еще сильнее, его шерсть вздымалась от их злобного лая. Наверное, там, откуда пришел, он не привык видеть их так много.

Я попыталась представить, как выглядят Дикие земли. Дни там были длиннее, ночи – темнее. Я знала это от папы. Он рассказывал о водопадах, озерах и реках, об огромных зеленых полях и тенистых лесах. Но я с трудом представляла это себе, пока мои глаза скользили по изображениям лиц бесшерстных, что таращились вниз с огромных досок вдоль дороги смерти. В Большой Путанице везде мигали и вспыхивали огни и тогда, когда солнце стояло высоко, и посреди ночи. Здания уходили в облака, пытаясь добраться до простора и воздуха.