В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

— Пустите, пожалуйста…

Оба рассмеялись, а Петрила ничего не понимал и не знал, что сказать.

Поглядывая на Васариса, Люце надивиться не могла происшедшей с ним за такой короткий срок перемене.

«Откуда это у него? — спрашивала она себя, — ведь три месяца назад он слова не мог выговорить, а теперь сам смеется, вспоминая об этом».

Она изумлялась, так как не знала, что в жизни юноши бывают такие короткие периоды, когда испытанные впечатления благоприятствуют его росту и настолько обогащают душу, что он незаметно переходит рубеж, отделяющий его от возмужалости.

Перемена, происшедшая с Васарисом, не только удивляла, но и радовала Люце. С самого начала их знакомства и вплоть до этой встречи в сердце задорной девушки, кроме интереса к семинаристу, была и доля презрения, того презрения, которое испытывает каждая девушка к менее опытному и более наивному ровеснику.

Почему Люце обратила внимание на Васариса, а не на какого-нибудь другого, более интересного и взрослого семинариста или ксендза, она и сама бы не могла сказать. Может быть, тут была своеобразная логика сердца, которая так часто в жизни заставляет поступать наперекор трезвому рассудку. А может быть, живое воображение Люце ощутило смутное противоречие между сутаной и обликом Васариса? Или она интуитивно проникла в его духовную сущность? Или ее привлекли свойственные ему молчаливость и замкнутость, идущие из более глубокого источника, чем юношеская робость? Трудно было бы ответить на эти вопросы.

Только догадками можно было ответить и на другое: почему Люце, красивую, юную девушку, едва потянувшуюся к любви и к жизни, прельщали молодые люди из духовной среды, носящие сутану? Вероятно, оттого, что, вращаясь с детских лет среди ксендзов, она привыкла к ним, и миряне казались ей слишком далекими и чужими? А может быть, потому, что она сжилась с атмосферой костела, смотрела на обязанности ксендза, как на всякие другие обязанности, а на ксендза, как на любого другого мужчину? В ее представлении совершенно стерлась разница между мирянами и духовенством. Можно было бы привести и другие догадки, но, скорей всего, это была типичная логика сердца, которая часто встречается у женщин и не одной из них губит жизнь.

Ксендз Трикаускас был первым увлечением Люце, однако оно далеко не зашло. Люце была кокетливой, но не испорченной девушкой. Отчасти потому она и стала избегать викария с тех пор, как он дважды неосторожно порывался выказать ей пылкие чувства. К тому же ей не нравились его тщеславие и гордость, зачастую граничащая с дерзостью. Люце мечтала о деликатном человеке, который не будет подавлять ее воли и даже станет потакать капризам. Тут и появились два кандидата: сперва студент Бразгис, затем семинарист Васарис. В Бразгисе ей не нравились те же черты, что и в Трикаускасе, к тому же он был еще и назойлив. Люце предпочла Васариса, желторотого юнца, который мог бы заинтересовать либо опытную кокетку, либо сумасбродную, мечтательную молодую девушку.

После ухода настоятеля прошло всего полчаса, а голос и смех Люце, казалось, вырывались за тесные стены семинарской приемной.

— Павасарелис! — воскликнула девушка, — я хочу посмотреть, как вы здесь живете. Покажите мне всю семинарию! Неужели же мы так и будем сидеть в этой неуютной приемной?

— Нельзя, — запротестовали семинаристы, — мирянам это строго воспрещается, а вы еще и женщина.

— Как так нельзя? Пойдемте — и все тут. Я знаю, что молодые мне ничего не скажут, а если увижу старых, прикинусь семинаристом. Думаете, я не сумею ходить по-ксендзовски? Вот так! — и она, запахнув пальто, состроила набожную мину, склонила голову и, тяжело ступая, сделала несколько шагов.

Все трое закатились смехом.

Немного погодя Петрила собрался идти наверх за книгами для настоятеля, который должен был скоро вернуться. Но Люце загородила ему дорогу:

— Оставайтесь. Если вы уйдете, то Павасарелис тоже убежит, он ведь такой робкий. Да и о чем нам вдвоем разговаривать?

Хотя слова ее были наивны, но соответствовали истине. Она угадывала всю сложность зарождающегося между ними чувства, еще не перешедшего в любовь. Когда не хватает смелости поглядеть в глаза друг другу, простые слова кажутся банальными, а для немой беседы еще не раскрылось сердце.

Петрила все же ушел. Васарис растерянно покашливал, подыскивая первые фразы, но его выручила Люце.

— Вот и хорошо, что он ушел. Я только этого и ждала, — сказала она тихо и серьезно. — Я привезла вам… Фу ты, господи, ну что со мной? Никак не могу решиться. Вот, Павасарелис, я привезла вам подарок и от себя. — Люце пошарила в сумке и вынула вязаные перчатки с красивой оторочкой. — Это чтоб руки не зябли. Не думайте, что покупные, сама вязала. Я загадала: если будете хорошим, то подарю, а если нет, то увезу обратно. Вы заслужили их. Нате!

Васарис был так ошеломлен, что не сразу опомнился. Подарок от Люце! Нет, это невероятно! Он пробормотал какую-то благодарность, взял перчатки и не знал — ни что с ними делать, ни как себя вести. Однако Люце теперь не смеялась над его смущением. Она понимала, что оно оправдано, и была довольна. Это смущение было для нее лучшей благодарностью. Ведь повзрослевший, изменившийся Васарис мог либо совсем не принять ее подарка, либо посмеяться, отнестись к нему небрежно. И она радовалась, что этого не случилось.

Разговор у них не клеился, а когда пришел Петрила, перчатки уже исчезли у Людаса в кармане. Молодые люди снова принялись шутить, но уже не так непринужденно. Вскоре вернулся настоятель, он был чем-то раздражен и недоволен, по-видимому, посещение епископа сошло не совсем гладко. Взяв книги, настоятель вытащил из кошелька по пятерке — праздничный подарок семинаристам, и они распрощались.

Когда Люце подала руку Васарису, он на миг ощутил крепкое рукопожатие и увидал задорно блеснувшие из-под черной шапочки глаза.

После этого посещения Васарису показалось, что Петрила его избегает. Однажды он намеренно предложил ему прогуляться и при первом удобном случае спросил:

— Не знаешь, как доехали наши гости и какое впечатление произвела семинария на племянницу настоятеля?

Петрила двусмысленно улыбнулся.

— Семинария — не знаю какое, но ты-то уж, наверное, хорошее. Поглядеть на тебя — невинный агнец, а девушки к тебе липнут.

— Ничего подобного, — возразил Васарис, — она старалась развлечь меня из вежливости, вы ведь из одного прихода, а я посторонний.

— Знаем мы эту вежливость. А все-таки, Людас, я тебе советую остерегаться Люце. Если бы ты знал о ней столько, сколько я знаю… — тут он многозначительно оборвал фразу.

— Что же ты знаешь?

— Взбалмошная девчонка — вот и все! — сердито бросил Петрила.

Досада взяла Васариса: какая несправедливость! — но он овладел собою:

— Нет, брат, это ты преувеличиваешь.

— Ну и воображай, что она ангел, а мне это совершенно безразлично.

— Да мне-то что? — Васарис махнул рукой. — Она ведь из твоего прихода, а не из моего.

Он понял причину озлобления товарища и решил проявить равнодушие, чтобы не обострять отношений.

Это подействовало, уже через несколько дней Петрила перестал дуться, и дружба их возобновилась.

А у Васариса каждый раз, когда он надевал перчатки, подаренные Люце, светлели глаза, и жизнь ему казалась прекрасной.

И все же после этого посещения, когда он снова увидел в костеле свою Незнакомку, непонятное чувство захватило его, как в первый, как всякий раз при виде ее. Словно перед ним раскрывалась бездна, поглощавшая его целиком, и тихая меланхолия обволакивала его сердце. Но безоблачное настроение той первой встречи уже не повторялось никогда, и никогда уже не испытывал он нестерпимого желания поглядеть на нее. Словно некий тайный обет запрещал ему поднять глаза в тот миг, когда он проходил мимо нее в процессии.

Порой, в будни, он вспоминал Люце, и светлая улыбка мелькала на его лице.

Людас не знал, что в Незнакомке сосредоточивалась вся его мистическая тоска, которую не сможет удовлетворить ни одна земная женщина, а в Люце воплощалась радость жизни и жажда счастья, еще не до конца заглушённые мрачными семинарскими стенами.

XII

От рождества до масленицы время в семинарии проходило необычайно быстро. С наступлением масленицы дни веселья и обилия нарушали суровый уклад семинарской жизни.

Изысканнейшим лакомством семинаристов были пончики, которыми их угощали после долгой четверговой прогулки. Деньги на пончики присылали окончившие в минувшем году ксендзы. О второкурсниках заботился их прошлогодний формарий, меньше всего лакомств перепадало первокурсникам.

На масленой семинаристы обычно устраивали хоть один вечер с каким-нибудь спектаклем, декламацией и концертом. Литовцы и поляки готовились вовсю и соперничали между собой, желая отличиться. Литовскую часть программы составляли члены кружка «Свет». Васарис тоже участвовал в совещании по подготовке программы и по отбору «артистов». Варненасу пришла в голову смелая, но неудачная мысль продекламировать стихотворение Майрониса «Голос боли». Литовско-польские отношения тогда особенно обострились из-за начавшихся стычек в смешанных приходах. Среди старших семинаристов вспыхивали горячие споры по национальному вопросу, меж тем как авторитет семинарских руководителей падал из-за их явного лицеприятия и слухов о неблаговидных делах за стеками семинарии. Все это раздражало кружковцев.