Мой истинный враг (СИ) - Карвер Крис

Волк в груди все еще спит, будто ничего не происходит. Мэтту кажется, что его голова сейчас расколется на две части. Он готов умереть от страха. От страха за чужую жизнь.

Глава 14

8 лет назад

– Прогуливаться по лесу за пару часов до того, как взойдет луна – не лучшее решение, племянник.

Мэтт игнорирует голос Оливера, пока идет вглубь леса, глубоко вдыхая пряный запах отсыревших после дождя листьев. Подушечки пальцев ломит и немного кружится голова, но это пока единственные признаки приближающегося полнолуния, и поэтому Мэтт не спешит возвращаться. Дома мама начнет задавать вопросы, Филип будет болтать, не умолкая, а Эстер еще слишком маленькая, и каждое полнолуние – это ее слезы. Мэтт не может выносить ее слез.

Оливер больше ничего не говорит до тех пор, пока они не огибают озеро и не уходят в сторону дороги. Ветки под ногами приятно хрустят, в воздухе пахнет грозой.

Мэтт пытается правильно дышать, чтобы успокоить бешено стучащее сердце, но он все еще видит перед глазами разочарованное лицо Рози. Она так смотрела на него, словно… Словно резко перестала любить? Отмахивается от этой мысли, как от мухи, но в голове не проясняется, и он начинает пинать ветки, зло рыча.

Одна, вторая, третья.

Ударить по дереву кулаком, рявкнуть, выпуская клыки, когда сильные пальцы схватят за запястье, сжимая.

– Что с тобой?!  – В глазах дяди нет беспокойства – он умеет скрывать его очень тщательно, Мэтт хотел бы научиться так же. Оливер смотрит с любопытством, интересом, и, когда Мэтт отворачивается, не в силах ответить, он отвечает сам: – О. Юная любовь, как интересно.

Мэтт молчит, сцепив кулаки. Ему хочется закричать так громко, чтобы птицы от испуга взмыли в небо, покинув деревья. Чтобы выступ скалы у озера отразил его крик, и он эхом прокатился по берегу. Что он должен сделать, чтобы удержать Рози? Есть ли вообще у него этот шанс – вернуть ее доверие, научиться слушать ее и доносить до нее всю силу своих чувств? Почему именно он в их семье должен быть таким нелюдимым, холодным, неправильным? Ему кажется, что единственное, что он делал в своей жизни – это разочаровывал других людей.

Дядя ждет ответа, а Мэтт продолжает молчать, рассматривая медленно заживающие ранки на своих костяшках. Он не хочет, чтобы они заживали, ему нужно чувствовать боль, потому что иначе ему начинает казаться, что он мертвый, в нем нет души.

Когда тишина становится настолько гнетущей, что даже ветер перестает шуметь, дядя хлопает Мэтта по шее и спрашивает:

– Пробежимся?

Мэтт смотрит на небо, которое все еще проблескивает ярко-голубым сквозь кроны деревьев. До полнолуния несколько часов, и будет лучше, если он выпустит пар до того, как вернется домой.

Сейчас

Самая сложная задача – не забывать дышать. Эстер напоминает ему об этом, пихая локтем в бок каждые три секунды. После каждого толчка боль заставляет его сделать вдох. Так он и дышит минуту за минутой.

Эстер присаживается на пол рядом с Мэттом и тихо спрашивает у Филипа:

– Ты не думаешь, что он как-то слишком спокоен?

Мэтт видит кроссовки и краешек джинсов брата, когда он становится напротив.

– Не стоит беспокоиться об этом, – говорит он, похлопав Мэтта по макушке. – Он всего лишь вколол себе тот шприц с аконитом.

Он звучит довольно оптимистично, учитывая все, что происходит, но Филип всегда хорошо умел скрывать эмоции. Особенно сейчас, когда Эстер боится, а Мэтт вообще вне зоны досягаемости. Позже Мэтт обязательно восхитится ее умением контролировать ситуацию.

Эстер и Филип начинают шепотом о чем-то спорить. Мэтт облизывает пересохшие губы и медленно встает с пола, опираясь о стену ладонью. Его шатает. Аконит действительно не стоило колоть, но у него все органы отказали, когда ему не позволили приблизиться к Ребекке. Доктор Хэнк закрылся с ней в ее спальне и попросил не мешать. Он успел лишь увидеть мокрый от пота лоб и выступающие вены на шее, а потом Ребекку увели.

Мэтт откидывает голову, легонько ударяясь о стену затылком. Он видит Эмму – та сидит на краешке дивана, низко опустив голову. Она бледная и перепуганная, руки, сжимающие ингалятор, мелко дрожат, а куртка вся в грязи. Перед ней стоит чашка с чаем – он уже остыл, но все еще не тронут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Ты была там?  – спрашивает Мэтт, постепенно возвращаясь в создание. Эмма поднимает глаза, задерживая на нем слегка расфокусированный коричневый взгляд.

Она кивает.

Мэтт делает вдох, перебарывая подкожную боль. Она струится по его венам аконитовым ядом, и в другой раз Мэтт бы вспорол себе кожу, чтобы прекратить это, но сейчас боль помогает ему держаться. И он хватается за нее, как за соломинку. Потому что надо.

– И?

– Она кричала.

– А сейчас?

– Доктор дал ей твою футболку, и она кричит меньше.

Меньше. Но все равно кричит.

Должно быть, это к лучшему – то, что доктор каким-то образом перекрыл для оборотней все звуки из спальни. Мэтт бы сошел с ума, если бы слышал ее крики и не имел возможности приблизиться.

Он снова закрывает глаза.

Если не считать пронзительной боли, которая прошивает весь организм насквозь, он чувствует себя в физическом плане нормально. Это еще одна странность сегодняшней ночи – это первое полнолуние, которое не оказывает на него совершенно никакого влияния, не то что на Ребекку…

На Ребекку.

Почему-то все это не кажется ему совпадением.

Док выходит лишь спустя час. Он весь мокрый и тяжело дышит. Мэтт широким шагом поднимается по лестнице, на которой он стоит, огибает его, подлетая к заветной двери. Но та наглухо заперта, даже щелочки не оставлено.

Мэтт издает тихий недовольный рык – это единственное волчье, что у него сейчас получается.

Хэнка, кажется, это совершенно не впечатляет. Он ждет, пока Мэтт выдохнет и перестанет смотреть на него, как на добычу. К ним поднимается Эмма, и они с Мэттом вдвоем смотрят на доктора с ожиданием.

– Прежде, чем я отдам ее тебе, – говорит он… Мэтт проглатывает рвущуюся наружу колкость.

– Что?

– Я должен предупредить – она нестабильна, и сейчас только от тебя зависит, как скоро она придет в себя, – Мэтт кивает и снова оборачивается к двери. – Мэттью, – Хэнк подходит и кладет ладонь ему на плечо, крепко сжимая.

В эту секунду до него вдруг доходит – его колотит, как щенка. Крупная дрожь облепила его с головы до ног, он едва сдерживается, чтобы не начать трястись – очередной признак заражения крови? Блин, он в таком дерьме.

– Я все понял.

– Я… попытаюсь объяснить все после. Но сейчас подпусти ее к себе так близко, как только сможешь. Ей нужно столько твоего запаха, сколько ты сможешь дать.

Мэтт кивает (у него скоро голова отвалится столько кивать) – он больше не хочет тратить время на слова, ему нужно увидеть Ребекку – бледную, охрипшую от криков, болезненно-худую, измученную, слабую – даже такую. Любую. Главное – живую. Просто нужно увидеть.

Док зовет Эмму, и они вместе входят в комнату.

Мэтт кладет ладонь себе на грудь, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Было бы легче, если бы он чувствовал Ребекку. Потому что до этого полнолуния, до этой кошмарной ночи он хоть и слабо, но ощущал ее настроение, ее дыхание, ее эмоции. Издалека и на расстоянии. Он так привык к этому чувству, что сейчас ему страшно не ощущать Ребекку.

Проходит минута, и дверь открывается снова.

Глава 15

Ребекке кажется, что она умирает.

Она не узнает голосов вокруг, она не чувствует прохлады чужих пальцев. Она знает, что человек, разговаривающий с ней – не волк, и это ее успокаивает, но не настолько, чтобы адская боль прошла. Даже укол, который ей ставят, не помогает. Она будто сгорает изнутри.

Чувствовали ли вы хоть раз, как ваши внутренности обливают бензином и поджигают без анестезии? Ей кажется, что еще минута, и она выплюнет свою печень на пол.