Современная испанская новелла - Хосе Альдекоа

Сомнение, растерянность понемногу сменились неудержимым желанием уйти, уйти за Габриэлем в неведомый город.

Больше ожидать было нечего. Все разом зашептали, заговорили, заспорили. Жужжащий пчелиный рой медленно повернул, покатился к деревне и вскорости распался. Долина опустела. Над долом, над зарослями ивняка, над высокими свечками тополей, точно дальний колокольчик, названивал, выпевал свое удод.

Кандель, Франсиско

ПРИХОДСКАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ (Перевод с испанского А. Старосина)

Сеньора приходского викария зовут Хорхе Льоверас Эсприу. Самые близкие ему люди называют его мосен[7] Льоверас, мосен Хорхе, а то мосен Хорди — кто как. Но остальные прихожане, а их великое множество, зовут его, разумеется между собой, «молодой попик». Сеньора же ректора — «старый поп». Таков их способ — неопределенный и двусмысленный, но, в общем, не хуже любого другого — отличать людей друг от друга. За глаза его зовут «молодой попик», а когда обращаются к нему, говорят: «Послушайте, падре». Так удобнее и проще, а с этими именами того и гляди попадешь впросак. Многие вообще говорят только: «…тайте, падре». Это быстрей, экономней. А те, которые все‑таки хотят называть его по имени, путают обращение «мосен» с другим, более пышным и величественным, и говорят: «Сан — Хорхе». Звучит это хорошо, и, по нашему скромному мнению, сеньор викарий заслуживает такого обращения. Другие говорят «сеньор Сан — Хорхе». Может быть, и смешно, но произносится это с любовью и уважением. Однако вернемся к нашему рассказу.

В канцелярии молодого священника работает юноша, паренек, который помогает ему вести дела канцелярии, сложные дела приходской канцелярии. Выдает брачные свидетельства, регистрирует крестины, похороны, оформляет метрики, пишет письма… Словом, что‑то вроде секретаря. Этот паренек тоже молодой, как и священник, и даже немного помоложе его и очки носит, как тот. Поэтому их иногда путают, а то принимают за братьев.

Это смешит обоих — и священника, и этого, так сказать, секретаря, а впрочем, и нравится обоим, особенно этому, так сказать, секретарю.

— А брат ваш здесь? — спрашивали каждого из них не меньше тысячи раз, если поблизости не было другого.

— Его преподобие мне не брат.

Или:

— Этот молодой человек вовсе не брат мне.

Задавший вопрос немного смущается.

— Не брат? А ведь так похожи… Даже очки у обоих.

Насчет очков еще никто не забыл упомянуть.

Впрочем, иногда священник и его, так сказать, секретарь не возражают против того, что их принимают за братьев. А молчание — знак согласия. Тогда тот, кто спрашивал, решает, что они братья. Самое печальное или самое смешное бывает, когда убежденный в этом встречается с тем, кому сказали, что они вовсе не братья.

С сеньором ректором, который был здесь до нынешнего ректора — лет восемь тому назад, — происходило что‑то подобное, тоже что‑то в этом роде. И с ним была путаница, только похуже.

Когда стучали в дверь и выходила отворять ключница, пышная, краснощекая и рослая матрона, ее робко спрашивали:

— Ваш муж дома?

Как‑то раз сеньор ректор услыхал это. А был он толстый, даже тучный, и вспыльчивый. Недолго думая, сеньор ректор набросился на пришельца, вернее, на пришелицу, тщедушную, в трауре, и, толкнув ее три — четыре раза, да еще пихнув своим феноменальным брюхом, выставил за дверь.

С нынешним ректором этого не случается. Он живет с двумя сестрами. И прихожане обычно спрашивают:

— Ваш брат дома?

И все же некоторые осведомлялись у сеньора ректора, не отец ли он молодого священника. Это дало сеньору ректору повод остроумно пошутить над темнотой и невежеством своих прихожан.

У прежнего ректора викарий тоже был молодой — тот самый, что теперь; правда, до него были другие — один из них молодой и худой, как и все викарии. Тогда не говорили «молодой попик» и «старый поп», но «толстый поп» и «худой поп». Странный способ различать людей! Что это? Проницательность? Наблюдательность? Во всяком случае, дипломатии здесь явно не хватает. (Некоторые, правда, звали священника «тонкий поп». Хе — хе!)

Знакомство с приходской канцелярией и ее делами помогло нам разобраться в одном вопросе: мы выяснили, почему у служащих, сидящих за окошками официальных учреждений, как правило, дурной, раздражительный характер; почему они так грубы с посетителями, злы и невоспитанны. Здесь ничего нет удивительного, если те, что подходят к Этим окошечкам, похожи на посетителей приходской канцелярии.

Как правило, все они ужасные путаники, эти посетители приходской канцелярии. На самые невинные вопросы они отвечают так, будто их вызвали для допроса в полицию.

— Сколько тебе лет (или вам, когда как)?

Возраст и элегантность костюма для священника не играют первостепенной роли. Он руководствуется инстинктом, и говорит «ты» тем из своих сыновей, которые ему ближе; самых несчастных — может быть, даже не отдавая себе отчета — он любит больше остальных.

— Ты когда родился?

— Да я, падре, не знаю.

— Не знаешь? Когда у тебя день рождения?

— Тогда‑то.

— И ты не знаешь, когда родился?

— Правда, не знаю, падре.

Но иногда знают.

— Когда ты родился?

— Седьмого числа.

— А какого месяца?

— Апреля.

Ответы из них приходится вытягивать по одному, клещами.

— В каком году?

— Вот этого я не знаю.

— Сколько тебе исполнилось в апреле?

— Двадцать четыре, падре.

— И ты не знаешь, в каком году родился? Ну и ну!

— Правда, падре, не знаю, честное слово.

Священник подсчитывает и говорит:

— Так вот, ты родился в тридцать втором году. Теперь Запомнишь?

— Да, падре, конечно, запомню!

Но он ничего не запоминает.

Есть такие, которые знают, как их зовут и как зовут их родителей, но как звали дедов и бабок, не помнят.

— Ведь когда женишься, об этом не спрашивают.

Когда у них требуют бумаги, необходимые для того, чтобы выдать свидетельство о браке, они еще больше удивляются.

— Официальное свидетельство о крещении. Официальное, понятно?

— Венчальное?

— Да нет, боже мой, официальное. О — фи — ци — аль — но — е.

— А это что такое, как его получить?

— Очень просто. Его выдадут в епископате, где ты родился.

— А вы, падре, не попросите у них эту штуку? Разве в таких делах разберешься?

— Ну ладно, бог с тобой.

Если вместе с молодыми приходит старик, он обязательно брюзжит:

— В наше время ничего не просили. Плати три реала — и дело с концом.

— В ваше время, дедушка! Сколько воды утекло…

— Да, да, падре. Годы идут. Тогда кило картошки стоило десять сентимо.

Когда бумажная волокита усложняется — не присылают свидетельства о крещении или удостоверения в том, что жених или невеста в браке не состоят, или нет еще справки о согласии родителей на брак, — посетители начинают подозревать, что их водят за нос и дело не улаживается потому, что Этого кто‑то не хочет.

«— Мы вам дадим сколько нужно, падре, только пожените нас. Ведь мы уже и гостей пригласили; откладывать нельзя. Подумаешь, какие‑то там бумажки. Если вы захотите, вы все сделаете. Моя сестра выходила замуж, так у ней никаких бумажек не спрашивали.

— Твоя сестра? И она венчалась в нашем приходе?

— Да с вами же и венчалась.

— Ну, знаешь ли! Со мной она не венчалась!

Посетитель смущенно улыбается:

— Ну ладно, вы ее венчали.

— Вот как? Тогда скажи сестре, чтобы она ко мне зашла. Это даже интересно, как ей удалось выйти замуж без бумаг…

— Да, да, падре. Можете нам поверить. С какой стати мы стали бы врать?

— Да нет, я вам верю, только пусть придет.

Посетители переводят разговор на другую тему.

— Итак, падре, вы все уладите. А мы вам дадим побольше. На расходы. Десять или двадцать дуро.

— Э, нет! Так не пойдет. Нужно послать телеграмму, сообщить, что дело срочное. Они пришлют свидетельство или что там нужно — и все будет в порядке.

— Да, но мы не можем терять целое утро — работать нужно, жизнь‑то, сами знаете, дорогая.

— Ну и смешной вы народ. Неужели вы действительно думаете, что на отправку телеграммы у вас уйдет целое утро? И что за утро вы заработаете больше десяти или двадцати дуро, которые хотите мне дать, чтобы я все уладил?

— Но ведь…

— Никаких «ведь», дело проще простого. Я составлю телеграмму, а на почте вам помогут ее отправить.

Посетителям словно солнышко засияло сквозь тучи. Они уходят довольные. Но в глубине души по — прежнему уверены, что дело не улаживается потому, что этого не хотят те, что наверху, непосредственные начальники. Это укоренившееся испанское зло, вернее, укоренившееся мнение. И все потому, что такая уверенность не раз оправдывалась. Так-то вот!