С. Михалков. Самый главный великан - В. Максимов

В связи с Брежневым вспоминаю и другой эпизод, более личный и более, я бы сказал, забавный.

В день моего шестидесятилетия Указом Президиума Верховного Совета СССР мне присвоили звание Героя Социалистического Труда с вручением Золотой звезды и ордена Ленина. Этому предшествовал звонок по телефону из ЦК КПСС.

– С вами будет говорить Леонид Ильич! – предупредил меня помощник Генерального. – Не занимайте телефон.

Но напрасно просидел я возле телефона до позднего вечера. Ожидаемого звонка так и не последовало. Посторонних звонков было множество, но звонка от Брежнева я так и не дождался.

Не скрою, награждение высоким почетным званием Героя Социалистического Труда лишило меня спокойного сна. И я утром встал пораньше. Но только встал, сразу услышал телефонный звонок – первый в это утро.

– Слушаю! Кто это? – не слишком любезно спросил я, подняв трубку.

– Ты чего с утра лаешься? – ответил мне чей-то знакомый голос.

– Кто это? – переспросил я.

– Не узнаешь? Зазнался? – ответил тот же голос.

Только тут до меня дошло: это же звонит Брежнев!

– Простите, не узнал! – извинился я. – Слушаю вас, Леонид Ильич!

– Вчера никак не мог до тебя дозвониться! – сказал Брежнев. – Я уже чекистам велел тебя разыскать. Ты что, был на даче, что ли?

– Дома сидел. Вашего звонка ждал, – ответил я.

– У тебя весь вечер телефон был занят, – повторил Брежнев. – Ну, поздравляю тебя с «Героем». Мы решали этот вопрос на Политбюро, чем тебя наградить. Твои книги для детей есть в каждой школе, в каждой семье. Тебя знает вся страна. Решение приняли единогласно, так что, поздравляю. Вчера тоже о тебе у меня на даче говорили. Был у меня кое-кто, ты их знаешь. Как-нибудь еще увидимся. Дел у меня, понимаешь, навалом, все – от коров до послов. Ну, бывай здоров, Сережа!

И еще. Помню, на одном из кремлевских приемов секретарь Союза писателей поэт Николай Тихонов предложил присутствующим выпить за здоровье Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Но неожиданно стоявший рядом со мной с бокалом в руке, немного уже подвыпивший балкарский поэт Кайсын Кулиев громко произнес:

– А я не могу!

– Почему? – спросил Брежнев.

– Пора кончать с очковтирательством! – невозмутимо ответил Кайсын.

– С каким очковтирательством? – уже серьезно спросил Брежнев.

– Михалков пьет лимонад! – пояснил Кулиев.

Все вокруг рассмеялись, а Брежнев тоном, не терпящим возражений, сказал:

– За мое здоровье не пьют лимонад!

Оправдываться, а тем более пререкаться не имело смысла. Я был вынужден принять и осушить до дна протянутый мне бокал с коньяком. Вот так, даже за праздничным столом, партийное руководство страны вынуждало нас идти на компромиссы!

А теперь мне хочется рассказать об одном очень и очень важном вопросе, который был «завязан» на Константина Устиновича Черненко, человека малообразованного, тяжело больного.

В то время, о котором я веду речь, Черненко был членом Политбюро и имел очень большое влияние в партийном и государственном аппарате. По сути, он был правой рукой Генерального секретаря и пользовался его особым доверием, получая из рук Брежнева высокие правительственные награды. В общении со мной Черненко всегда был доступен и доброжелателен. Я не раз обращался к нему с различными вопросами, касавшимися тех или иных людей, и всегда добивался положительных решений. Он говорил мне, что у него в семье тоже читают мои книги. Вот поэтому я взял на себя миссию весьма деликатного свойства и отправился по этому поводу именно к Черненко.

Дело было вот какое. На одном приеме в итальянском посольстве я разговорился с митрополитом Белорусским и Минским Филаретом. В беседе он поделился со мной заботами Русской Православной Церкви в связи с приближающимся тысячелетием Крещения Руси. Святейший Синод ставил перед Советом по делам религий вопрос о передачи РПЦ одного из московских монастырей. Но для этого необходимо было принять решение Совета Министров СССР и других вышестоящих инстанций. Совет по делам религий, благосклонно отнесясь к просьбе, тем не менее не решался поднять этот деликатный вопрос на уровне ЦК и Совмина, опасаясь получить прямой отказ. Тем более что член Политбюро Гришин, тогдашний первый секретарь Московского горкома партии, был категорически против открытия в Москве каких-либо новых культовых центров. Вопрос, что называется, повис.

– Вы бываете в верхах, – закончил свою «исповедь» Митрополит Филарет. – Не могли бы вы нам помочь?

Обдумав все, я попросился на прием к Черненко и рассказал ему о разговоре с митрополитом.

– Почему же патриарх Пимен сам не обратился с этой просьбой? – удивился Черненко.

– Он не имеет на это права, – пояснил я. – Церковь отделена от государства, и все церковные дела вершатся через Совет по делам религий.

Поскольку моя семья была очень близка к церкви, а я, будучи коммунистом, лишь делал вид, что об этом ведать не ведаю, мне тем не менее была прекрасно известна ситуация в церковно-государственных отношениях.

– Так чего же Куроедов не помогает? – спросил Черненко.

– Куроедов как руководитель Совета по делам религий боится, что ему откажут. Вы же знаете Гришина, – сказал я. – Константин Устинович, вы русский человек, помогите в решении этого вопроса!

– Ладно, – согласился Черненко. – Скажите Куроедову, что я разрешил патриарху Пимену обратиться лично к Брежневу. Он напишет, а мы тут разберемся…

Я незамедлительно передал содержание разговора с Черненко В.А. Куроедову. И вскоре на послании святейшего патриарха Московского и всея Руси Пимена Генеральный секретарь ЦК КПСС начертал: «Внести предложение». Эта резолюция по сути означала, что вопрос будет решен положительно. Мнение Гришина уже не имело значения.

В итоге Русской Православной Церкви был передан Свято-Данилов монастырь в центре Москвы. И этот факт в немалой степени повлиял на то, что через несколько лет и великий праздник тысячелетия Крещения Руси по всей стране прошел с должной торжественностью. Праздничный концерт в Большом театре СССР, состоявшийся в присутствии представителей всех традиционных конфессий нашей страны, а также партийной и советской общественности, был открыт хоровым песнопением «С нами Бог!».

Мне не раз приходилось слышать от священнослужителей разного ранга, что фактически именно с передачи Свято-Данилова монастыря РПЦ началось возрождение православия в России…

Но вспоминается и грустное. 11 ноября 1988 года в Троицком соборе Свято-Данилова монастыря митрополит Филарет сказал слово на отпевании моей жены Натальи Петровны Кончаловской. А здравствовавший в то время патриарх Московский и всея Руси Пимен прислал мне свое соболезнование:

«…Молюсь об упокоении Вашей супруги, новопреставленной Натальи Петровны. Призываю Божие благословение на Вас, Вашу семью и на труды Ваши».

А что касается Брежнева… К концу жизни генсек, продолжая оставаться на своем посту, уже не мог полноценно общаться с политическими собеседниками без заранее подготовленных текстов. Он плохо слышал, еще хуже говорил. Состояние его здоровья давало повод сочинять анекдоты, не слишком уж далекие от истины.

Я сам однажды попал с Брежневым в анекдотическую ситуацию.

Вернувшись из Софии, где проходила детская ассамблея, я привез Леониду Ильичу медаль участника этого детского праздника. И будучи у него на приеме, вручил ему этот знак – на память.

– С какой стороны ее носить? – спросил Генеральный, рассматривая красивую медаль на голубой ленте.

– Видимо, справа! – ответил я.

– Справа у меня уже нет места, – задумчиво сказал Брежнев и с сожалением отложил медаль в сторону.

Думается, места не оказалось бы и на левой стороне.

Необъяснимо быстро Брежнев утратил связи с реальностью. Наверное, потому, что по характеру он был сибаритом и «красиво жить» ему никто запретить не мог. Но когда такой личности дается фактически бесконтрольная власть, то создаются все условия для удовлетворения любых амбиций. А угодничество окружающих как бы стимулирует вседозволенность и безнаказанность в тех слоях общества, для которых личное благополучие превыше всего. Нарушения законности – приписки, казнокрадство и коррупция, парадная показуха, тотальный бюрократизм разъедали общество. Здоровые же силы практически не имели возможности противостоять беспринципности чиновников и руководителей. Колесо истории катилось не в ту сторону. Рождалось недоверие и к тому, что провозглашалось с трибун, и к средствам массовой информации, и к руководству страны.

Когда Брежнев скатился в склеротическую прострацию, еще более возросла роль М.А. Суслова, «серого кардинала» партийной верхушки. Его боялись, перед ним заискивали, его не любили. Многие годы держал он в своих руках нити идеологического правления страной. Ни одно важное решение не принималось без его участия. Касалось ли это награждения какого-либо писателя, издания собрания сочинений, выдвижения на ответственную должность в идеологической сфере или проведения съезда творческого союза. Он ходил в галошах и ездил с дачи в Москву со скоростью 50 километров в час, что создавало большие пробки: кто осмелится обгонять члена Политбюро?

Я бывал на приеме у Суслова нечасто, но по важным, как мне казалось, поводам. В частности, я был убежден, что русской поэзии должно быть возвращено имя Гумилева, и с этим вопросом пришел на прием к Суслову. Он равнодушно выслушал меня и сказал: «Посмотрим, посмотрим…» [6]