С. Михалков. Самый главный великан - В. Максимов

Этот киножурнал был острым, а потому далеко не всем нравился. После доклада Хрущева ко мне сразу подошли наши чиновники от литературы и недвусмысленно заметили: «Никита Сергеевич ничего не сказал о сатире… Нужна ли она теперь?»

Чиновник – на то и чиновник, чтобы прислушиваться к каждому слову свыше и «реагировать» на него: не сказано о сатире – значит, сатира не нужна.

Я понимал: положение надо исправить. И немедленно.

Поэтому на приеме в Георгиевском зале по случаю писательского съезда подошел к Хрущеву и сказал:

– Вы не упомянули о сатире.

– Что такое? – удивился Хрущев. – А почему я должен был еще о чем-то упоминать?

– А потому, – ответил я, – что вы же знаете, что каждое ваше слово будут теперь цитировать, изучать. И если вы ничего не сказали о сатире, то значит вы, Никита Сергеевич, к этому жанру плохо относитесь, и это может иметь роковые последствия не только для литературы…

– А где же мне это сказать? – заинтересованно спросил Хрущев.

– А вот прямо сейчас скажите в микрофон!

Хрущев подошел к микрофону и обратился к собравшимся:

– Вот тут товарищ Михалков говорит, что я ничего не сказал о сатире. Сатира нам нужна, она нам очень помогает! – И повернулся в мою сторону: – Ну, вот я и сказал!

Но я снова обратился к нему:

– Надо, Никита Сергеевич, чтобы ваши слова попали в стенограмму вашего доклада, тогда о них узнают все.

Хрущев тут же подозвал главного редактора «Правды»

А.П. Сатюкова и дал указание:

– То, что я сказал сейчас о сатире, вставьте в доклад!

Этот эпизод только с виду кажется простым, любопытным, да и только. На самом деле, за ним встает и прежнее, и сегодняшнее чиновничье политиканство. Я, конечно, не читал тот текст, который загодя подготовили для Никиты Сергеевича в качестве доклада на писательском съезде, но уверен, что в нем ни слова о сатире сказано не было. Поэтому не очень сведущий в литературных вопросах Хрущев о сатире и не вспомнил. А сегодня, когда я не слышу в речах наших лидеров ни одной цитаты из русской литературной классики, даже из Салтыкова-Щедрина, который так и просится в доклады любой важности, я тоже думаю о том, что это позиция каких-то чиновников. А подсказать лидеру мысль о том, сколь важна литература в наши дни для воспитания нравственности, поступить так, как я когда-то заступился за сатиру перед Хрущевым, – видимо, некому. Хотя, конечно, возможны тут и другие объяснения…

А вот другой эпизод, тоже связанный с Хрущевым.

Раньше на пленумы ЦК КПСС приглашали много гостей, в том числе писателей. Меня тоже приглашали неоднократно.

И однажды перед началом очередного Пленума ЦК ко мне обратились некоторые товарищи, ратовавшие за сохранение памятников старины, – это истинно писательская позиция. Они попросили меня передать Хрущеву письмо, в котором предлагалось создать Общество охраны памятников культуры. Ведь я не только присутствовал на том Пленуме, но мне даже предоставили слово. И вот, выступая с трибуны, я передал письмо в президиум, лично товарищу Хрущеву [5] .

Передаю письмо в президиум, а Хрущев не берет. И громко говорит:

– Не возьму!

Я в дурацком положении: на глазах всего Пленума идет обмен репликами с первым секретарем ЦК КПСС. Но отступать мне некуда, и я все-таки дожал его: в конце концов Хрущев уступил и с сердитым видом принял письмо. Я вернулся в зал и жду, чтобы кто-нибудь из выступающих после меня поддержал идею о создании Общества охраны памятников культуры. Ни один человек не поддержал! Все в кусты ушли!

А в заключительном слове Хрущев вдруг говорит:

– Вот тут Михалков защищает памятники старины…

Он резко раскритиковал содержание переданного мною письма.

И тут же, прямо на трибуне в своей экспрессивной манере что-то порвал. Не знаю, что именно: то ли текст письма, то ли свои заметки.

Я, конечно, знал, что Хрущев выступает против церкви, что он нанес ей много вреда. Но памятники старины… Не думал я, что его гнев распространяется и на историко-культурные ценности. А по всей Москве уже поползли слухи: дескать, Михалков вылез на Пленуме, а ему дали по мозгам. Снова хочется повторить: злые языки, в таких случаях всегда находятся.

И тем не менее общество охраны памятников истории и культуры все же было создано и достойно служит Отечеству. Я горжусь тем, что, по сути дела, стоял у его истоков и первым поставил о нем вопрос с самой высокой трибуны страны.

Вот таким был Хрущев – сложным, противоречивым человеком. Но – человеком! С ним можно было спорить, его порой можно было переубеждать. А порой он проявлял упрямство, непростительное для лидера великой страны, который обязан не эмоционально, а очень вдумчиво подходить к любому вопросу, который волнует общественность.

Впрочем, что касается Пленумов ЦК, то сохранился в памяти и веселый эпизод, прямого отношения к Хрущеву не имеющий. Был случай, когда два секретаря крайкомов, сидя в зале во время Пленума, вдруг начали хохотать. Хрущев из президиума сердито их одернул: «Вы что, на концерт пришли? Что вы там смеетесь?» Один из секретарей и ответил: «Извините, Никита Сергеевич, мы тут басни Михалкова читали!» Оказывается, во время перерыва они купили в киоске мою книжку. Открыли, прочитали одну из басен – и расхохотались. Вот так всегда: серьезное и смешное часто идут рядом.

Не раз приходилось мне встречаться и с Брежневым, который производил на меня впечатление доброжелательного и контактного человека.

Применительно к Леониду Ильичу не могу не вспомнить еще одну «литературную» ситуацию.

Было время, когда Ленинские и Государственные премии обходили своим вниманием произведения литературы и искусства для детей. Им предлагалось соревноваться в общем потоке, на равных условиях с произведениями для взрослого читателя и зрителя. Но в общественном мнении произведение для детей, даже очень и очень талантливое, как говорится, по определению не могло встать вровень с объемным романом известного автора или симфонией знаменитого композитора. Это было явно несправедливо. Но несмотря на мои неоднократные обращения к чиновникам, от которых могло зависеть изменение Положения о присуждении Государственных премий, ситуация не менялась, старания мои были безуспешными. Тогда я решил обратиться непосредственно к Брежневу. Заготовив предварительно целый пакет проблем, касающихся детской литературы и искусства, я записался на прием к Генеральному.

В назначенный день и час меня принял Леонид Ильич.

– Что там у тебя! – добродушно обратился ко мне Брежнев. – Рассказывай, с чем пришел!

– Детская литература нуждается в авторитетной поддержке! – говорю я. – Многие издательства отмечены правительственными наградами – да, многие, но только не те, которые выпускают книги для детей и юношества. Нуждается во внимании и театр для детей. У нас великолепный профессиональный детский театр, пользующийся популярностью не только в нашей стране, но и за рубежом. Почему почетные звания народных артистов СССР дают главным образом актерам взрослого театра? А ведь в детском театре есть непревзойденные мастера сцены!

Брежнев слушал внимательно, и по выражению его лица я понимал, что пришел не зря.

– Ну, все у тебя? – спросил Брежнев, когда я закончил свою вдохновенную речь.

– Пока все! – ответил я, собирая свои записки.

– Давай сюда все твои бумажки! Я их еще потом сам посмотрю, – сказал Генеральный и протянул руку за моими заметками.

А вскоре были утверждены специальные Ленинские и Государственные премии за произведения для детей и юношества. Ведущие издательства детской и молодежной литературы получили правительственные награды. Лучшим актерам детского театра были присвоены почетные звания народных артистов СССР.

Но на этом дело не кончилось. Однажды в издательстве «Детская литература» меня настиг звонок из ЦК. На том конце провода был Брежнев.

– Ну как, будут еще указания? – не без юмора спросил меня знакомый голос. – Я, кажется, все выполнил? Вопрос о награждении детских писателей решим несколько позже.

Мне оставалось только поблагодарить Генерального за внимание, проявленное и лично ко мне, и к детской литературе в целом.

Но именно в этом смысле и примечательно то внимание к детской литературе, какое после моих разъяснений проявил Брежнев. Как бы ни относиться к Леониду Ильичу, но в данном конкретном случае был продемонстрирован истинно государственный подход.

В связи с Брежневым вспоминаю и другой эпизод, более личный и более, я бы сказал, забавный.

В день моего шестидесятилетия Указом Президиума Верховного Совета СССР мне присвоили звание Героя Социалистического Труда с вручением Золотой звезды и ордена Ленина. Этому предшествовал звонок по телефону из ЦК КПСС.

– С вами будет говорить Леонид Ильич! – предупредил меня помощник Генерального. – Не занимайте телефон.

Но напрасно просидел я возле телефона до позднего вечера. Ожидаемого звонка так и не последовало. Посторонних звонков было множество, но звонка от Брежнева я так и не дождался.