Занимательные истории - Жедеон Таллеман де Рео

Ему претил поэтический вымысел, если речь не шла об эпической поэме; читая Генриху IV элегию Ренье, где автор изображает, как Франция поднялась на воздух, дабы обратиться к Юпитеру и посетовать на то жалкое состояние, в коем она обреталась во времена Лиги[122], он вопрошал: где же Ренье мог это видеть; мол, он, Малерб, безвыездно живет во Франции вот уже пятьдесят лет, но ни разу не замечал, чтобы она трогалась с места.

Однажды г-н де Терм упрекал Ракана за стих, который тот впоследствии изменил, где о жизни земледельца говорилось:

Он рук не покладал, и процветает ныне.

Ракан ответил, что ведь у Малерба сказано:

Какое процветание, и т. д.

(Стих Малерба звучит лучше.)

Малерб, который при сем присутствовал, воскликнул: «Так что же, черт возьми! если я …, вы последуете моему примеру?».

Некто показал Малербу свои анаграммы; дабы посмеяться над ним, Поэт попросил его составить анаграмму для одного из своих друзей по имени Оддо д'О.

Когда ему показывали стихи, где были слова, вставленные лишь для размера или для рифмы, он говорил, что это, мол, все равно что подвязывать конскую уздечку лентой для шнуровки корсажа.

Какой-то судейский весьма благородного звания принес Малербу довольно скверные стихи, сложенные им во славу некоей дамы, и сказал ему, что был вынужден написать их ввиду особых причин. Малерб прочел их с весьма удрученным видом и спросил автора: «Вам, что же, предложили на выбор: либо виселица, либо стихи? Ибо только это обстоятельство может вас извинить».

Однажды Менар, который жил с Малербом по соседству и трудился в ту пору над какими-то непристойными виршами, вбегает, запыхавшись, к нему в комнату и с ходу спрашивает, дескать … это долго или кратко. Малерб на минуту призадумался, словно желая придти к определенному решению, потом говорит: «Со мною дело обстоит так: когда я был молод, у меня это выходило кратко, а теперь выходит долго».

Он почитал себя наставником всех других и был прав. Бальзак, которого он очень высоко ценил и о котором как-то сказал: «Этот молодой человек пойдет в прозе далее чем кто бы то ни было во Франции», — принес ему сонет Вуатюра, посвященный Урании, о котором впоследствии столько писали. Малерб удивлялся, что сей искатель приключений — таковы его собственные слова, — который не воспитывался под его строгим началом, который не перенял от него ни сдержанности, ни порядка, добился столь великих успехов в области, к коей, по его выражению, он обрел ключ.

Малерб восставал против того, чтобы поэты писали стихи на иностранном языке, и утверждал, что мы не можем понять всех тонкостей языка, который не является для нас родным; по сему поводу, дабы высмеять тех, кто сочинял латинские стихи, он говорил, что, ежели бы Вергилий и Гораций родились заново, они высекли бы Бурбона и Сирмона,

Некий бретонский дворянин по имени Ларивьер, находившийся на службе у г-на де Бельгарда, желая отомстить женщине, от коей он не смог ничего добиться, послал Малербу стихи, сочиненные в отместку этой даме, где он называет ее «своею потаскушкою». Малерб отослал ему эти стихи обратно, тут же приписав внизу:

Не зови ее, злослов,Потаскушкою негожей —Чтоб поспать с ней, ты готовЗаболеть на месяц рожей.

Малерб писал г-же д'Оши, величая ее Калистою[123], и сделал в конце приписку, что целует ей ноги. Зубоскалы утверждали: это, мол, потому, что ее имя сходно с именем Папы[124].

Когда Малерб сочинил прескверную песенку, начинающуюся словами:

Ах, дивной Анны прелесть… и т. д.,

Ботрю переделал ее таким образом:

Ах, дивен голос лирный,Малерба тонок вкус —Так подарите жирныйПевцу в награду кус.

В оправдание свое Малерб ссылался на то, что его де слишком торопили или что сделано это нарочно, дабы отучить тех, кто без конца пристает к нему со стихами к балетным представлениям; наконец, что ему пришлось написать так, чтобы приноровиться к мотиву, — и приходил в ярость, что никак не может привести разумного объяснения.

Переделали также и куплеты, где встречается реприза:

Это просто и несложно,

а затем:

Это просто невозможно.

Но куплеты эти написал г-н де Бельгард, а Малерб их только подправил. Пародия на них забавна; она напечатана в «Сатирическом Кабинете»[125]. Сочинил ее Бертело.

Учениками своими Малерб признавал Ракана, Менара, Тувана и Коломби. (Последние два — не бог весть что.) Судил он о них различно и говорил, что Туван хорошо сочиняет стихи, не упоминая, однако, в чем он особенно хорош; что Коломби отменно умен, но что у него нет поэтического таланта; что Менар, из всех четырех, пишет наилучшие стихи, но что ему не хватает силы и он пристрастился к такому роду поэзии — Малерб имел в виду эпиграмму, — который был ему вовсе не свойствен, ибо он недостаточно остроумен; о Ракане он говорил, что сила у него есть, но что он не отделывает должным образом свои стихи; что нередко, желая выразить хорошую мысль, он допускает большие вольности, и что из двух последних, Менара и Ракана, можно было бы создать одного великого поэта.

Он говорил Ракану, что тот еретик в поэзии. Он порицал его за то, что тот совершенно безразлично рифмует слова с окончанием на — ant и на — ent и на — апсе и на — епсе. Он хотел, чтобы рифмовали не только для уха, но и для глаза. Он выговаривал Ракану за то, что тот рифмует простое слово со сложным того же корня, например temps и printemps, jour и sejour; он не хотел, чтобы рифмовали слова, несколько схожие или же противоположные по смыслу, такие как montagne и campagne, offense и defense, pere и mere, toy и moy, он не хотел также, чтобы рифмовали и производные одного и того же слова, такие как admettre, commettre, promettre, которые все происходят от mettre, или же имена собственные одно с другим, скажем, Thessalie и Italie, Castille и Bastille, Alexandre и Lisandre; под конец он стал таким щепетильным касательно рифм, что с трудом допускал, чтобы рифмовали хоть сколько-нибудь похожие один на другой глаголы, вроде abandonner, ordonner, pardonner, и утверждал, что все они ведут начало от donner. В качестве довода он указывал на то, что лучшие стихи можно получить, скорее сближая слова, далекие по смыслу, нежели рифмуя слова, схожие между собою, ибо последние обладают почти всегда одним и тем же значением. Он старательно выискивал редкостные и пустые рифмы, полагая, что они способствуют новым мыслям; и еще он говорил, что большому поэту свойственно отваживаться на такие рифмы, которые до сей поры ни разу не употреблялись. Он не хотел, чтобы подбирали рифму ни к bonheur, ни к malheur (Это главным образом относится к сонетам, где требуются четыре рифмы.) потому, мол, что парижане произносят в них u как если бы эти слова писались bonhur, malhur, (Жалкий довод.) a рифмовать их с honneur почитал неуместным из-за слишком близкого внешнего подобия. Он запрещал делать рифму на flame, потому что писал и произносил оное слово с двойным m: flamme, затягивая двойное «т», так чтобы слово могло рифмоваться только с epigramme.

Он упрекал Ракана за то, что тот рифмует qu'ils ont eu с vertu или battu, потому что, говорил он, в Париже произносят слово «eu» в два слога. (Еще более жалкий довод.)

Поначалу, когда Малерб только-только появился при Дворе, — а произошло это, как мы уже сказали, в 1605 году, — он еще не придерживался правила делать паузу после третьей строки в шестистрочных стансах, как то можно наблюдать в стихах, написанных Королю по случаю его поездки в Лимузен, где в двух-трех случаях мысль заканчивается лишь при переходе в четвертую строку, а также в стансе псалма: Domine, Deus noster[126].

И если в чем-нибудь есть у него нужда,Ему отказа нет в щедротах никогда.Веленью твоему безгласно повинуясь,Моря и воздух и земляДары свои несут, в стараньях соревнуясь,Украсить яствами застолье Короля.

Пока был жив Генрих IV, Малерб почти всегда придерживался этой своеобразной небрежности, как то видно еще по одному из стихотворений, которое он написал для Короля, когда тот был влюблен в принцессу де Конде:

Мои думы, довольно.Вы так жалите больно…

Но в другом стихотворении, написанном для влюбленного Государя, он строго соблюдает правило, завершая фразу по смыслу к концу третьей строки; это:

Сколько терний, Любовь… и т. д.

Первым, кто заметил, что соблюдение вышеназванного правила необходимо в шестистрочных стансах, был Менар, и, быть может, именно поэтому Малерб почитал его французом, пишущим стихи лучше чем кто-либо. Ракан, который играл немного на лютне и любил музыку, пошел сперва на уступку музыкантам, кои не могли делать репризу в шестистрочных стансах при отсутствии паузы в конце третьей строки; но когда Малерб и Менар пожелали, чтобы в десятистрочных стансах делали остановку еще в конце седьмой строки, он воспротивился и почти никогда этого не соблюдал. Он исходил из того, что такие стансы никогда не поются и коли даже их стали бы петь, то не пели бы с тремя репризами; вот почему вполне достаточно одной в конце четвертой строки.