Сумеречные врата - Пола Вольски

Ренилл шагал вперед. По сторонам улиц высились обветшалые здания, израненные множеством безвестных враждебных рук. Еще четверть мили — и он оказался перед развалинами стены, некогда окружавшей город. ЗуЛайса, как ребенок из одежды, выросла из своих стен много веков назад, но длинные участки каменной кладки сохранились до сих пор, сохранились и древние барельефы, изображающие свернувшихся перед броском змей, высеченные на могучих колоннах, поддерживавших давно исчезнувшие главные ворота города.

Через Врата Питона Ренилл вошел в Старый город, как издавна назывались кварталы в кольце крепостной стены. День уже умирал, и длинные тени заполнили задыхающиеся улочки. Темнота словно вырастала из земли. Он прошел по кривому переулку и наконец оказался в широком открытом кругу, известном как Йайа — «Сердце», в самом центре старой ЗуЛайсы. Ни один торговец не раскладывал здесь своих товаров. Не было ни разносчиков, ни нищих; ни музыкантов, ни мутизи — скверна наживы не пятнала священную землю. В центре Йайа возвышалась ДжиПайндру — Крепость Богов — мощное и неприступное сооружение из черного базальта. Храм опоясывали стены черного гранита, способные отразить натиск целой армии. Однако окованные железом ворота стояли распахнутые настежь, ибо каждому верному был открыт доступ во двор храма. На стене над воротами виднелся высеченный в камне символ уштры.

Со смиренно склоненной головой Ренилл побрел к воротам, беспрепятственно пройдя под знаком уштры, едва ли пропускавшей до него хоть одного человека запада. Никто не задерживал его, не расспрашивал, никто, казалось, вообще его не замечал. Словно он стал вдруг невидимым. Однако откуда же в таком случае взялось щекотное покалывание в загривке и холодные мурашки, пробежавшие по телу, едва он ступил на храмовый двор?

Ренилл огляделся. Смеркалось, и уже загорелись старинные красные фонари. Рубиновые отблески падали на отмытый, выскобленный, умащенный воском и натертый до неимоверного сияния камень под ногами. Тут и там по камням ползали верующие с тряпками в руках, истово трудясь над полировкой мостовой. Другие замерли на коленях в молитвенных нишах, пробитых в гранитной стене на разных расстояниях друг от друга. Из ниш доносились нестройные звуки молитвенных песнопений. Но все эти признаки присутствия человека почти терялись перед чудовищным величием статуи, высящейся посреди двора.

Исполинская фигура черного мрамора, на блестящей поверхности которой играли алые блики. Статуя гордо возвышалась, распростерши руки, определить точное число которых не представлялось возможным под складками каменного одеяния. Безвестный скульптор с чудным мастерством передал в твердом камне легкость прозрачного шелка, окутывающего невообразимые формы тела. Голову фигуры скрывал низко надвинутый каменный клобук. Лик прятался под золоченой маской. Маска эта, по всей видимости, должна была передавать идею божественного сияния, потому что от нее во все стороны расходились золотые лучи, как в старинных авескийских изображениях солнца.

Черты ее казались бесформенными, почти неуловимыми, но тем ярче выделялись три дыры в черную пустоту, изображающие глаза и отверстый рот. Должно быть, статуя была полой изнутри, потому что из отверстий исходило зеленоватое сияние, слабое и мертвенное, пугающее в глубоких вечерних сумерках. У подножия образа Аона-отца стояли приношения правоверных — корзины с зерном и плодами, лепешки, миски с орехами, сосуды с благовониями и эликсирами.

На минуту пораженный Ренилл застыл на месте. Потом, вспомнив наставления Зилура, упал наземь, трижды коснувшись губами булыжника в освященном веками приветствии, и пополз вперед, то и дело останавливаясь, чтобы запечатлеть на блестящей мостовой новые поцелуи. У подножия статуи он замер, уткнувшись лбом в землю, и остался недвижим, протянув к божеству распростертые в мольбе ладони.

Он слышал гул голосов молящихся, шлепанье сандалий по камням и гудение насекомых — миллионов насекомых. Минуты проходили, и гудение становилось громче. Скоро он почувствовал на голом запястье первый укус, за ним второй. Ренилл не дрогнул — полная неподвижность была свидетельством серьезности его намерений в глазах невидимых наблюдателей. Благоговейное молчание и неподвижность должны были выделить его из толпы обычных верующих, снующих по двору, воплощая величие духовного порыва.

Время едва тянулось. Застывшая поза уже сильно мучила его, но Ренилл хорошо знал, что испытание только началось. Чтобы Сыны признали его достойным своего внимания, следовало совершить нечто из ряда вон выходящее.

Укусы зудели. Не чесаться. Пот с висков стекал по лицу, и он в первый раз задумался, выдержит ли черная краска на волосах столь обильное увлажнение, да и не потекут ли по лбу предательские черные ручейки. Пока что широкополая шляпа скроет беду, но потом?.. Надо было заранее испытать состав, может, добавить мастики…

Смешно беспокоиться теперь о таких мелочах, и все равно поздно, зато эта мысль помогла на время забыть о мошкаре, зуде и потной коже, о сводящей с ума скуке и давлении невидимых взглядов.

Сумерки сгустились в ночь. Красные огни фонарей горели все так же ярко, и не стихало гудение молитв. Из ДжиПайндру тихо вышли люди, собрали приношения молящихся у подножия божества. Ренилл не поднял на них глаз. Такая слабость была сейчас непозволительна. У него болело уже все тело, мышцы сводило, суставы молили о движении. Волосы свалялись во влажные пряди, а мошкара висела над ним тучей, но он не шевелился. Москиты могли пировать без помех, и какое-то время Ренилл невыносимо страдал. Потом пришла на помощь выучка, и он мысленно углубился в воспоминания об обычаях Сынов, о которых поведал ему Зилур. Эти мысли естественно привели за собой воспоминания о давних уроках умури. Зилур сидел, скрестив ноги, в голубоватой тени у колодца в Бевиаретте, ведя юного вонарского путника через залы Дворца Света. Зилур всегда был скуп на похвалу, и все же не скрывал удовлетворения успехами ученика. Зилур, проводник и искуситель, распахнувший перед ним двери Чулана Бесконечности, этого тесного вместилища бесконечных пространств, где разум человека постигает беспредельные дали…

Теперь Ренилл снова отворил дверь этого чулана. Мысли устремились прочь от двора ДжиПайндру, а телесные страдания перестали его занимать.

Сознание вернулось к нему много часов спустя. Глубокая ночь, и молитвенный гул голосов стих. Только все так же горят красные фонари. Безумно болят мышцы, безумно чешутся ладони и запястья. Безумная жара. Во всей вселенной ни звука. Даже москиты пропали. Но и среди этой душной тишины Ренилл все еще чувствовал на себе тяжесть невидимого взгляда, исходящего, быть может, от главного купола ДжиПайндру. На мгновение желание поднять голову и отыскать источник стало почти нестерпимым.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});