Только вперед! До самого полного! - Олег Селянкин

А вот в штаб бригады Максим не попал: буквально в нескольких метрах от штабных землянок стояла «эмочка», вымазанная белой краской. Из нее и вышел полковник, в котором он без труда узнал человека в штатском, недавно беседовавшего с ним. Полковник ответил на молчаливое приветствие Максима и жестом приказал ему сесть в машину на ее заднее сиденье. Лишь устроившись рядом, он сказал:

— Будем считать, что с этой минуты вы не имеете ни воинского звания, ни фамилии. Вы — просто товарищ Максим.

— Прикажете спороть нарукавные нашивки?

— Нет, их мы оставим в неприкосновенности. Чтобы вам не браться за иголку, когда вернетесь… Или вы принципиально против обыкновенного пиджака? — пошутил полковник.

А дальше, когда они приехали в штаб армии, все закрутилось и вовсе в неистовом темпе: сначала с ним очень кратко поговорил незнакомый генерал, подчеркнув, что задание ему, товарищу Максиму, доверяется ответственнейшее, пожелал удачи и кивком отпустил; потом в какой-то пустой квартире он переоделся в штатское, а в другой — состоялось его знакомство с новыми товарищами. Они тоже были в штатском, они тоже имели только имена — Николай, Борис и Василий.

Здесь, когда они оказались вместе, и было официально дано задание: установить связь с теми товарищами в Эстонии, которых лично знает товарищ Максим. И еще было сказано, что товарищ Николай — командир группы, командир с неограниченными правами.

Николай — настолько бровастый, что казалось: он все время сердится на себя, на всех и на все; но стоило ему однажды улыбнуться, как Максим проникся к нему самой искренней симпатией.

Борис — обыкновенный человек лег под сорок. Максим мысленно отметил, что у него нет особых примет; мимо такого человека, вообще не заметив его, можно запросто пройти, если это произойдет на людной улице.

А у Василия было что-то от Одуванчика. Может быть, такие же ясные глаза, в которых, хотя момент и был чрезвычайно серьезный, мелькали смешинки?

Таковы были первые впечатления о новых знакомых. Но теперь, когда он неразлучен с ними уже более двух недель, он многое мог бы порассказать о каждом из них. И прежде всего — искренне и с полной ответственностью заявил бы, что они надежнейшие товарищи.

Причем (и это особенно заинтересовало Максима, очень понравилось ему) Николай был старшим группы, как сказал полковник, командиром с неограниченными правами, но командовал так тактично, что товарищи и не замечали этого; он просто, словно советуясь, вдруг говорил, что сейчас нужно сделать то-то или поступить так-то. И сказанное им было настолько естественно, настолько органично вытекало из окружающей обстановки, что остальным оставалось только согласиться с его мнением.

После того как проскользнули через фронт, шли по маршруту, который указывал Максим. От лесного урочища — к хуторку, от хуторка — через болото к новому лесу. Причем (и это крайне удивило Максима) он, оказывается, настолько хорошо запомнил путь, по которому прошел с Ритой только раз и несколько месяцев назад, что, осмелев, даже называл отдельные приметы, которые должны вот-вот открыться их глазам.

Правда, три раза он ошибся: на знакомом пригорке не оказалось ветряной мельницы, вместо нее были глубокие воронки; исчезли с лица земли и два хуторка, где они с Ритой ночевали. Развороченные по кирпичику печи — вот и все, что осталось от хуторков.

— Карателей работа, — только и сказал Николай, глядя на пепелище.

Шли заболоченными лесами, минуя городки, села и деревни, значит, видели очень малое, но и этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод: и здесь, где бои отгремели несколько месяцев назад, война продолжается. Об этом говорили и пепелища хуторков, и трупы местных жителей и фашистских вояк, изредка попадавшиеся в лесной глуши, для вида заваленные хворостом или не прикрытые даже веточкой.

Едва начали движение по маршруту, которым Максим прошел только один раз, его охватило волнение. И чем дальше они продвигались, тем больше оно становилось. Даже узнав какое-то приметное дерево, Максим невольно старался вспомнить: а в какое время дня они с Ритой проходили мимо него, о чем говорили. А когда заходил с товарищами на знакомый хуторок, чтобы несколькими словами перекинуться с его хозяевами, становилось и вовсе невмоготу: глаза немедленно находили те места, где сидела тогда Рита, где находился он, Максим, а память услужливо и вроде бы без натуги подсказывала, о чем и как говорилось. Так велика была власть воспоминаний, захлестнувших его, что он, едва увидев, сразу же привлек к себе белобрысого мальчонку, которому Рита тогда вымыла рожицу, липкую от ягодного сока.

Больше двух недель пробирались по вражеским тылам и вот сегодня вышли к рыбацкому поселку. И если товарищи, прячась за соснами, разглядывали вообще его домики и единственную улицу, то Максим прежде всего нашел глазами домик дядюшки Тоомаса, убедился, что он целехонек, и лишь после этого побежал глазами дальше. Ощупал ими и лавочку, в которую ходил сначала с дядюшкой Тоомасом, а позднее и один (вроде бы не процветает в ней торговля: пока смотрел на нее, ни один покупатель не подошел к ее двери); не обошел вниманием и комендатуру, куда был вынужден аккуратно являться несколько вечеров подряд; с ненавистью на нее посмотрел, с внутренним содроганием все это вспомнил. Но дольше всего задержал глаза на причале, где в тот памятный день они стояли с Ритой, любуясь разыгравшимся штормом и тоскуя о родной земле и товарищах.

Сейчас залив скован льдом, причал занесен снегом, а рыбацкие лодки вытащены на берег и лежат там спокойнехонько, перевернутые днищем к низкому серому небу. Однако Максиму кажется, что он слышит отголоски того яростного прибоя…

Прошло первое волнение — Максим вновь стал смотреть на домик дядюшки Тоомаса. Неотрывно. Все надеялся, что вот-вот кто-то — дядюшка Тоомас, его жена, Андреас или сестры — все же выйдет во двор. Хоть на минутку, но выйдет. Однако если бы не синеватый дымок, нехотя ползущий из трубы, то можно было бы решить, что и нет никого в доме, опустел он.

— Будем, наблюдая поочередно, ждать ночи, — принял решение Николай.

Действительно, ничего иного не оставалось.

Согласились с предложением Николая — трое должны были отойти в глубину леса, чтобы хоть немного расслабиться. И тут возникла размолвка, единственная за эти недели: Николай первым наблюдателем намеревался оставить Василия, но Максим вслух высказал желание непременно наблюдать самому.

— Тебе отдохнуть надо, твоя основная работа, чует мое сердце, с наступлением темноты начнется, — мягко возразил Николай.

— Между прочим, психологический фактор, как таковой, если есть возможность, учитывать всегда рекомендуется, — немедленно включился в разговор Борис.

И Николай шутливо поднял руки, одарив всех улыбкой.

Почти все светлое время дня поочередно вели наблюдение за поселком и домом дядюшки Тоомаса. Единственное, что увидели, — три человека сходили в лавку, сделали какие-то покупки и сразу домой; а во двор усадьбы дядюшки Тоомаса за весь день лишь разок выходила только одна из сестер — с ведром, в котором, похоже, было пойло для коровы.

Зато под вечер, когда вели наблюдение уже всей группой, а ночь была готова с минуты на минуту окончательно вступить в свои права, на дороге появился полицай. Он шел неторопливым, но широким шагом, шел из поселка. В фигуре полицая угадывалось что-то знакомое Максиму, но времени для размышлений не оставалось: Николай жестами показал, что этого прислужника фашистов нужно взять живьем.

Полицай все ближе, ближе к месту засады…

А теперь только считанные метры разделяют их…

И тут Максим, знаком предупредив товарищей, чтобы они не выдавали себя, тихонько окликнул полицая:

— Андреас!

Тот мгновенно остановился, рванул из-за спины карабин и настороженными глазами уставился на темный лес.

— Это я, Максим.

Сказав это, Максим вышел на дорогу метрах в пяти от того места, к которому будто прирос Андреас. Вышел и остановился, давая рассмотреть себя.

— Ты?.. Почему здесь? Не смог дойти до своих?

Вопросы эти Андреас задал взволнованным голосом, который чистосердечно поведал, что былая дружба не забыта; но ствол карабина не опустился к заснеженной дороге, он был по-прежнему нацелен в грудь того, с кем еще недавно жил под одной крышей. И Максим решил не открывать правды, только и ответил:

— Как видишь, я здесь.

Какое-то время они молчали, разглядывая друг друга и по-разному думая примерно об одном: почему они и сегодня чувствуют взаимное расположение, хотя оказались во враждующих лагерях, между которыми пролегла бездонная пропасть?

И если Максима больше всего волновало, какие причины толкнули или заставили Андреаса встать на путь пособника фашистов, то Андреаса мучило, даже терзало другое: если следовать инструкции (а он присягнул, что будет неумолимо строг в выполнении всех ее пунктов), он должен немедленно арестовать Максима, арестовать как советского военного моряка, обнаруженного здесь, в Эстонии; но воспоминания о недавнем прошлом были столь яркими и чистыми, что следовать инструкции — свыше его сил. Вот если бы Максим напал на него…