Площадь Соловецких Юнг - Константин Уткин

«Любой баран считает себя кинологом» – вспоминал любимое изречение друга Слава и посмеивался – кинологом-то ладно, не так много этих «гениальных баранов», и, не будь их, чем бы дрессировщики на хлеб насущный зарабатывали? Но вот что поэтом себя считает каждый десятый – в этом он убедился воочию.

Хотя его удивляло не столько несоизмеримое ни с чем количество плохих стихов, сколько невероятное количество хвалебных отзывов на самую беспомощную дешевку. Да каких!! Казалось, что рецензенты соревнуются еще и между собой – кто завернет комплимент поцветастей, да повычурней. Слава посмеивался над таким проявлением всеядной доброжелательности, но, как правило, с обличающей критикой не лез – ну, самовыражаются люди, что тут страшного? Что самовыражение корявое и банальное – так, по большому счету, не каждому дано, и тем более не с каждого спрашивается.

Иногда и сам он, увидев симпатичную мордашку юной поэтессы, поднатуживался, находил в грудах словесной шелухи какую-нибудь неизбитую метафору или случайно затесавшуюся рифму – и делал обоснованный комплимент.

Потом, ради прикола, лез на страницы захлебывающихся от восторга рецензентов – и просто смущался от бледности собственной фразы. Дальше обычно все шло по накатанному пути.

Если же хорошенькая графоманочка отвечала, и завязывалась переписка, то к указанному возрасту следовало приплюсовать лет двадцать, а про запавшее в душу фото просто забыть, ибо оно, скорее всего, было одолжено с какого-нибудь сайта.

Ну а если опубликованное фото принадлежало действительно автору, то шансов у Запоздалого, не было никаких.

Одиноко летящий сквозь штрихи косого снега гусь вряд ли мог заинтересовать юных поэтессок – а фотографии деда Слава не имел. Впрочем, он продолжал бродить по сайту, зная, что, как правило, к забредшим случайным гостям поэты идут с ответным визитом.

Слава с наслаждением следил за поэтическими драками на страницах сайта – но сам не участвовал, предпочитая не впутывать честного Запоздалого в разнузданную грызню. Просто читал – благо пикировка в комментариях была доступна всем желающим – и похохатывал. Поэты друг друга не щадили – за одного, смертельно оскорбившегося на совет убрать пресловутые глагольные рифмы, поднималась целая рать, раздирая советчика в клочья. Оказывалось, что она самый что ни на есть бездарнейший графоманишко, бездарями были все его предки по всем линиям родового древа и, тем более, дети будут еще большими бездарностями. Что ему не место на девственно-чистых страницах крупнейшего литературного портала России, а место его – возле параши, что его стихи похожи на карканье ободранной помоечной вороны… ну и так далее.

Однажды Слава, повинуясь секундному порыву, от лица Запоздалого вставил несколько сочащихся ядом слов. И притих в ожидании налета. И, ведь действительно, количество посетивших страницу выросло в разы – но вот только никто не прямо, ни косвенно не решился бросить Запоздалому вызов. Сетевые разбойники зашли, почитали, помолчали и исчезли.

Славик вздохнул – то ли с облегчением, то ли с разочарованием. С одной стороны, молчание любителей рвать тексты на лоскуты говорило и высоком качестве стихов – так что сам не ошибся в оценке творчества угасающего поэта. С другой стороны – хотелось поучаствовать в виртуальных склоках, находя и в стихах, и в рецензиях слабые места и точечными ударами заставляя противника корчится от ярости.

«Зарядка для мозгов – пояснил Слава своей подруге, удивленной, зачем вообще это все надо – эрзац-заменитель настоящего, полноценного скандала. Или, можно сказать, заменитель чучела начальника. Ты сама не заметила, что все эти бури возникают на пустом месте неожиданно и так же вдруг исчезают? Ощущение такое, что все желающие поскандалить находят друг друга каким-то сверхъестественным способом»

Ася только пожала плечами. Последнее время она вообще вела себя странно – впрочем, Кондрат объяснял эти странности неминуемым скорым разрывом. Она стала молчаливой и какой-то отрешенной, почти не отзывалась на легкие ласки – хотя, когда дело доходило до секса, была по-прежнему яростной и неутомимой.

И при встрече она уже не прижималась всем телом, словно пытаясь слиться в одно целое, и не замирала в поцелуе, словно боясь оторваться от любимых губ – равнодушно чмокала, так же равнодушно отзывалась на более настойчивые и интимные ласки, равнодушно оправляла помятою страстью одежду. И, казалось, что уединению со своим любовником предпочитает бесконечные разглагольствования Кондрата – тем более что тот, в своей замечательной манере, не требовал от собеседника участия в разговоре. К нему можно было повернутся спиной, чистить ботинки или бриться – он продолжал, как испорченное радио, говорить о своем. Ася молча сидела, глядя на него, как на пустое место, много курила, хватая новую сигарету взамен затушенной дрожащими пальцами. Блюдечко с отбитым краем уже было завалено скрюченными от давления смердящими бычками, и сама девушка, казалось, уже насквозь пропиталась резким запахом табачного дыма – но ей все было мало.

Для того, чтобы завести ее в кабинет, Славе приходилось затрачивать определенное усилие – и в водянистых от постоянного перепоя глазах Кондрата поднимала змеиную голову издевка. Все, дяденька, попользовался молодым телом – и будет, уступи очередь ровесникам – читалось в его взгляде. Слава, в общем-то, был согласен с этим выводом – но сам разрывать отношения не спешил. Мало ли что, какие мысли клубятся в голове у молоденькой, помешанной на деньгах и гламуре девчонке? Может, она так с привычным мировоззрением прощается – а тут еще и он добавит тяжести своим решением ее бросить?

И не делал никаких шагов. Может, в самом деле, все устаканится.

И последние свидания были похожи на визит к далеким и нелюбимым родственникам – и не чужие вроде люди, но говорить не о чем, и время тянется в сером напряжении, угнетая всех.

* * *

Неожиданно явился Запоздалый.

Слава томился в ожидании Аси, Кондрат ушел на пятый этаж – там у него вдруг появилась зазноба, здоровенная веселая девица, чье розовое здоровье выпирало сквозь халат мощными складками. На пятом этаже, практически без свидетелей, они предавались бурному пьяному веселью. Их не смущал въевшийся в стены едкий запах мочи, стоны, вскрики и хрип, сопровождающие угасание очередной жизни. Пятый этаж был отдан самым слабым старичкам и старушкам; большинство из них ничего уже не соображали, почти ничего не ели и оправлялись в постель. Развеселая, не брезгливая деваха выдергивала из-под ссохшихся тел простыми, переворачивала их, обрабатывала пролежни, кормила с ложечки, мыла и обтирала – ну а ночью позволяла себе расслабиться. И расслаблялись так, что утром Кондрат еле приползал, держась за стенку и, прежде чем отправиться домой, отлеживался в темноте под дальней лестницей на притулившейся там кушетке.

Осень показала свою мрачную силу – сумрачное небо бежало набухшими низкими облаками; между кучевых громад изредка ослепительной синевой вспыхивало синее небо, и вырвавшееся солнце вдруг освещало мир особенным вечерним светом. Под этой тяжкой, придавливающей мир массой метался ледяной ветер. Налетал на деревья, обрывая последнее жухлое золото, колотился в стучащих ветках, гнул непокорные вершины, свинцовой рябью тревожил обширные лужи.

На этажах было тихо – редко где бубнил телевизор перед дремлющими в креслах стариками; Слава, оставшись один, любовался у окна мощными соснами в соседнем парке – стволы под угрюмо шумящими кронами вдруг вспыхнули яркой медью, оттеняя грозовую тьму над собой. Он наслаждался ощущением защищенности – от батарей шло наплывами сухое тепло, и осеннее буйство непогоды за стеклом отзывалось лишь щемящим восприятием мимолетной красоты. Слава прихлебывал густой чай – пожалуй, единственный обостряющий чувства до высоты и сравнительно безобидный наркотик.

Услышав сзади медлительное и неуверенное шарканье, Слава не сразу повернулся, с сожалением оторвавшись от заворожившей его картины буйной осени – а, взглянув на ползущего мимо человека, расплылся в улыбке. Это был его старый знакомый, поэт.

Запоздалый выглядел плохо – куда делся тот бодрый старичок, угрожающий расправой взрослому мужчине и переживающий из-за неудавшегося свидания? Отросший за месяц серебряный венчик вокруг лысины растрепался, истончился и выглядел легким пухом; беззубые челюсти постоянно шевелились, как будто пережевывая пищу, и лицо от этого то вытягивалось, то сплющивалось. Вместо нового спортивного костюма и кроссовок на нем были древние штаны, заношенные до лоска, с пузырями на коленях, и рваная вязаная кофта на голое тело. Седые волосы на груди лезли сквозь растянутые петли.

Улыбка Славы превратилась в застывшую неловкую гримасу – от Запоздалого несло, как от бражной бочки, хотя выглядел он относительно трезвым. Карман кофты оттягивала, перекашивая, початая бутылка водки.