Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы-то как услышали, что ты, батюшка воевода, из Путивля выступил, так и возрадовались. Перестали приказных слушать, на барщину не вышли. Управитель же на нас стрельцов кинул.
— Дозволь мне, воевода, в Лугани прогуляться, — обратился к Болотникову Федор Берсень.
— Скачи, Федор, помоги миру.
Берсень в тот же день возвратился к войску. Иван Исаевич глянул на коней, удивился.
— И лошадей не заморил. А ведь, почитай, полета верст.
— Не заморил, воевода, — весело отвечал Берсень. — Луганские мужики и без нас поуправились.
— Ужель стрельцов побили?
— Побили, воевода. Собрались скопом и всех до единого уложили. Лихие мужики. Мы их выручать, они — встречу. Да вон глянь на угор. К тебе едут.
На угоре показалась добрая сотня мужиков на конях. Впереди ехал приземистый вершник с густой темно-русой бородой. На мужике короткий домотканый зипун, войлочный колпак с разрезом, к широкому кожаному поясу пристегнута стрелецкая сабля.
— Здрав будь, воевода! — спрыгнув с коня, бодро молвил вершник и пристально уставился на Болотникова.
— Семейка! — ахнул Иван Исаевич. — Ужель ты, господи!
Перед ним стоял мужик из родного села. Земляк, соседушко из Богородского.
Пожалуй, никому так не радовался Иван Исаевич, как появлению в его стане сосельника. Да и как тут сердцу не возрадоваться! Сколь передумал об отчем крае, сколь мечтал земляка в скитаниях встретить! И вот свиделся. Разговоров, расспросов-то было!
— Жаль Пахома, жаль мужиков, что в землю легли. Эк голодень мир покосил… А Василису, речешь, три года назад видел? Как она?
— Все тебя ждала, Иван Исаевич. А тут, в самую затугу, всем селом на Москву подались. И Василиса с нами. В Белокаменной на цареву житницу пошли. Царь Борис повелел голодных да сирых деньгами и хлебом оделить. Мы-то к амбарам полезли, а Василиса на кремлевском холме осталась. Никитку свово пожалела. Смяли бы мальца в экой давке.
— Никитку?.. Какого Никитку, друже?
— Как какого? Да ты что, Иван Исаевич, аль не ведаешь? Чай, сына твово.
— Сына?! — ошарашенно выдохнул Болотников. Задрожала борода, комок подступил к горлу. Расслабленно опустился на походный стулец. — Сына, речешь? А я-то, пень березовый, и не чаял, что Василиса понесла. Да сколь же Никитке лет?
— Сколь? Да те, поди, лучше ведать. Ты-то после Крымского набега[31] в Поле бежал, а женка твоя зимой родила. Вот и прикинь.
— Бог ты мой! Да ему ж под шестнадцать. Мужик!
Иван Исаевич в смятении заходил по шатру, глаза его счастливо искрились. Ступил к спящему Нечайке, растолкал.
— Чо, батько? — поднял сонные, опухшие глаза Бобыль.
— Кличь содругов, кличь немедля!
— На совет, батько? Да ить ночь.
— Кличь! Праздник у меня ныне. Бочонок вина кати!
— Бочонок? Стрелой, батько!
Вскоре Мирон Нагиба, Федор Берсень и Устим Секира были в воеводском шатре. Иван Исаевич облачился в нарядный малиновый кафтан с золотыми нашивками. Улыбчиво поглядывая на дружков, молвил:
— Не серчайте за час неурочный. Славную весть доставил мне Семейка Назарьев… Сын объявился, други. Сын! Никита Болотников! Хочу выпить с вами за чадо свое.
— Да откуда оно свалилось, батька? — подивились содруги.
Болотников повернулся к Берсеню.
— Поди, не забыл Василису?
— Василису? — нахмурил лоб Федор. — Та, что на заимке бортника Матвея жила?
— То жена моя невенчаная, друже. Помышляли на Покров свадьбу сыграть, да бог по-своему распорядился. Я козаковать убрел, а Василиса, вишь ли, сыном одарила. Выпьем за Никиту, други!
— Выпьем, батька!
— С сыном тебя!
Дружно подняли чарки.
Утром выступили на Лугани.
Иван Исаевич неотлучно держал подле себя Назарьева. Вдругорядь расспрашивал Семейку о богородских мужиках, голодном лихолетье, скитаниях по Руси.
— Всяко было, Иван Исаевич. Шли на Москву артелью. Чаяли царевой подачей подкрепиться. Да куды там! Токмо и ходу, что из ворот да в воду. Стаяла наша ватага, с гладу да мору в землю сошла. Осталось нас четверо, да и тех соломиной перебьешь. Недосилки. Сидим как-то, кумекаем. В Богородское вертаться — погост засевать, на Москве приютиться, так в ней и без того Косая лютует. Ежедень тыщи мрут. Жуть, Иван Исаевич! Куды ни ступи, на мертвяка наткнешься. А живые? Озверел люд. Друг друга топорами секли и ели. Ели, Иван Исаевич! Оторопь брала. Не житье на Москве. Надумали спокинуть Белокаменную. Подбил мужиков к севрюкам сойти. Едва дотащились. А тут вдруг царь Дмитрий Иванович появился. Всем миром ему крест целовали. Вот тут-то было и вздохнули. Красно Солнышко годуновских доброхотов с земли северской повымел, а мужикам волю дал. От всех налогов, пошлин и податей освободил. Поокрепли, хлебушком разжились. На царя Дмитрия как на бога молились. Да и как не молиться? Не было ни чарочки, да вдруг ендова[32]. Ожили, Иван Исаевич! Но тешились недолго, бояре зло на Красно Солнышко умыслили. И года Дмитрий Иваныч не поцарствовал. Но, слава богу, уберег, чу, творец небесный заступника. Как прослышали мы о чудесном спасении да о том, что ты воеводой идешь, так за рогатины и взялись. Управитель из Дворцовой избы стрельцов нагнал. Нас — в батожье, да на козлы. Вот тут-то и вскипели, Иван Исаевич. Буде, грю, мужики, побои терпеть. Круши царевых псов! Навалились ночью всем миром — и сокрушили. Скопом и черта поборешь.
— Вестимо, друже! — бодро хлопнул Семейку по плечу Болотников. — Противу народа ни стрельцам, ни боярам не устоять. Молодцы луганские мужики. Хочу повидать их да доброе слово молвить.
— Повидаешь, Иван Исаевич, — сказал Семейка и чему-то затаенно улыбнулся.
Крестьяне всем селом высыпали на большак. Встречали войско с колокольным звоном, с чудотворной иконой и хоругвями.
А встречу Большому воеводе шел с хлебом-солью… Афоня Шмоток.
Глава 7
Когда говорят пушки
Царь Василий сбирал рать немешкотно.
— Подавлю гиль! — кричал он боярам. — Не позволю шагать смуте по Руси. Пресеку кромское воровство!
Бояре советовали послать на севрюков опытного воеводу. Царский выбор пал на Михайлу Нагого.
Бояре руками развели.
— Николи Мишка в воеводах не бывал. С девками блудить горазд, а штоб на брань ходить — не слыхивали. Другова искать!
Но царь Василий настоял на своем:
— Дадим Михайле добрых воевод во товарищи. Нагой же именем своим будет ворогов бить. Как? Аль не ведаете, откуда крамола идет? Речь Посполитая нового Самозванца черни подбросила. А мужику лишь бы блин показать. Веруют в него, окаянного. Так ту веру с корнем вырву. Пошлю на бунтовщиков сродника покойного царевича, а с ним — образ чудотворца Дмитрия. Да еще грамоту от царицы Марфы Нагой пошлю. Тут, гляди, чернь и одумается. Сам бог велит идти на Кромы Михайле Нагому.
И бояре согласились.
Шуйский напутствовал Нагого:
— Поспешай, боярин. Чу, Гришка Шаховской помышляет выслать на Кромы подмогу. Войско из черни сколачивает, святотатец. Кромы надо взять ране подхода воров путивльских.,
Михайла — чернявый, высоченный; царь, коль из кресла поднимется, до плеча не достанет.
— Да, мотри, о деле думай. Ведаю тебя, грехолюба. Девок с собой не вози.
— Зазорно слушать, государь, — кашлянув в кулак, заморгал цыганскими глазами Михайла. — Наплетут с три короба.
— Ведаю! — пристукнул посохом Шуйский.
Нагой же усмехнулся про себя: «Сам-то козел из козлов. Хоть и плюгав, а до девок падок».
Но того в укор Шуйскому не молвишь: царь!
— Пушкарский наряд тебе выделю, — строго продолжал Василий Иванович. — Головой — Куземка Смолянинов. Тот тертый калач в ратных делах. Не чванься, внимай Куземке. Без пушек ныне ворогов не осилить. Да бей бунтовщиков порознь. Допрежь Кромы возьми, опосля круши чернь путивльскую. Жду тебя со щитом, Михайла!
— Не посрамлю, государь. Побью лапотников.
Михайла Александрович Нагой пришел под Кромы ранее Болотникова. Осадил крепость. Зычные крикуны, выходя с образом Дмитрия-чудотворца под стены, орали.
— Открывайте ворота! Целуйте крест государю всея Руси Василию Иванычу Шуйскому!
— Такого государя не ведаем. Наш царь — Дмитрий Иваныч! Вы же богоотступники! — отвечали со стен.
— Сами христопродавцы и воры! Присягнули вы не царю, а подлому Самозванцу. О том доподлинно сыскано. Привезли вам грамоту от святейшего патриарха Гермогена. Слушайте!
Один из глашатаев подъехал на коне к самым воротам и громко прочел:
«Литовский король Жигимонт преступил крестное целование и, умысля с панами радными, назвал страдника, вора, беглого чернеца расстригу, Гришку Отрепьева, князем Дмитрием Углицким для того, чтоб им бесовским умышлением своим в Российском государстве церкви божии разорить, костелы латинские и люторские поставить, веру христианскую попрать и православных христиан в латинскую и люторскую ересь привести и погубить. А нам и вам и всему миру подлинно ведомо, что князя Дмитрия Ивановича не стало на Угличе тому теперь четырнадцать лет; на погребении была мать его и ее братья, отпевал Геласий митрополит с освященным собором, а великий государь посылал на погребение бояр своих, князя Василья Ивановича Шуйского с товарищами».
- Иван Болотников - Валерий Замыслов - Историческая проза
- Болотников. Каравай на столе - Вера Панова - Историческая проза
- Престол и монастырь - Петр Полежаев - Историческая проза
- Государь Иван Третий - Юрий Дмитриевич Торубаров - Историческая проза
- Богатство и бедность царской России. Дворцовая жизнь русских царей и быт русского народа - Валерий Анишкин - Историческая проза
- ПОСЛЕДНИЙ ИВАН - Иван Дроздов - Историческая проза
- Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий - Историческая проза
- Наблюдения, или Любые приказы госпожи - Джейн Харрис - Историческая проза
- Капитан Невельской - Николай Задорнов - Историческая проза
- Французская волчица. Лилия и лев (сборник) - Морис Дрюон - Историческая проза