Заблудившаяся муза - Валерия Вербинина

Сыщики вернулись в гостиную, и Амалия стала методично просматривать содержимое всех ящиков. Шпильки, флаконы духов, чулки, драгоценности – судя по всему, Чигринский не жалел на свою любовницу денег. Леденцов стоял возле стола, молчал и хмурился. На его переносице залегла беспокойная морщинка.

– Это убийство… – сказал он вслух.

Амалия непонимающе взглянула на него.

– Хладнокровное и предумышленное, – мрачно добавил Гиацинт. – Когда он шел сюда, он уже знал, что убьет ее.

Он заметил, что Амалия держит в руках пачку каких-то писем, которую она извлекла из комода, и подошел ближе.

– Что это у вас?

– Пока сама не знаю, – честно ответила молодая женщина и, сев на диван, углубилась в чтение.

– Значит, дорогое вино, да? – неизвестно к чему проговорил Леденцов и вышел из комнаты.

Он вернулся через несколько минут и плюхнулся на диван, глядя в сторону.

– Что вы искали? – спросила Амалия, переворачивая страницу.

– Я смотрел другие ножи.

– И?

– Их рукоятки отличаются от рукоятки ножа, которым Ольга Николаевна была убита. Есть пара вроде бы похожих, но для специалиста сразу же ясно, что нож, которым совершили преступление, совсем другой. Следует, конечно, еще уточнить у горничной, но я думаю, что прав. Убийца принес нож с собой… Это предумышленное убийство.

И, словно Гиацинту было невмоготу сидеть на одном месте, он вскочил и подошел к окну. Часы на стене мягко пробили два.

– Ну-с, – сказала Амалия, складывая письма обратно в пачку, – если верить этим цидулькам, – она презрительно подчеркнула голосом последнее слово, – у Дмитрия Ивановича был повод убить свою любовницу.

Леденцов круто повернулся.

– Дайте-ка я угадаю, госпожа баронесса. У Верейской был другой любовник?

– Любовники, Гиацинт Христофорович, любовники! Один – известный драматург, другой – военный, а третий, чью личность мне установить не удалось, потому что он лаконично подписывался либо «твой», либо буквой «И», то и дело слал из Москвы послания. Были и другие, но она уже несколько лет не поддерживает с ними отношений. – Амалия нахмурилась. – Что такое, вы не рады? А я-то грешным делом была уверена, что эта новость вас обрадует.

– Нет, – коротко ответил Леденцов, дернув щекой. – Не сходится, госпожа баронесса.

– Что именно, Гиацинт Христофорович?

– Детали. Если бы Чигринский задумал ее убить, он бы не покупал самое дорогое вино, торт с марципаном и конфеты по три рубля коробка. Я ведь уже поймал так одного приказчика, – добавил Леденцов, воодушевляясь. – Он пришел к любовнице, которая мешала ему жениться на богатой, и убил ее. Понимаете, он знал, что любовнице уже ничего не понадобится, и вместо хорошего гребешка, – он обыкновенно ей всякую галантерею дарил, – словом, вместо приличного подарка принес дрянь. И вот на этом, Амалия Константиновна, я его и поймал. Он был уверен, что никто, ни одна живая душа не обратит внимания на такую мелочь. А я обратил. И сразу же понял, что она означает.

– Понимаю, – сказала Амалия после паузы. – Все преступления, в сущности, одинаковы. Теоретически, конечно, можно себе представить, что Дмитрий Иванович мог убить Ольгу Верейскую, но… Человек он абсолютно самодостаточный и не зависел от нее никак. Конечно, ревность нельзя сбрасывать со счетов, но такое убийство совершенно не в его духе. Он мог бушевать, кричать, что лишит очаровательную Оленьку содержания, мог… я не знаю… что-нибудь сломать, разбить… Но так, как это случилось – некто пришел с ножом, зная, что убьет беззащитную женщину… Нет, нет и еще раз нет. Тут какая-то очень хладнокровная жестокость, которая мне очень не по душе.

– Или крайняя форма ненависти, – мрачно проговорил Леденцов.

– Да. Поэтому наше дело осложняется. Нужно изучить всех, э-э-э, соперников Дмитрия Ивановича и понять, что они собой представляют. Если они женаты, то жен тоже нельзя упускать из виду. Также нельзя забывать, что, возможно, амурные дела тут вовсе ни при чем и Ольгу Верейскую убили, чтобы бросить тень на композитора, то есть действовали не ее враги, а его. А теперь давайте посмотрим остальные комнаты, может быть, там найдется что-нибудь любопытное.

Глава 14

Двенадцатый конверт

В спальне сыщики задержались ненадолго и вскоре перекочевали в комнату, которая, очевидно, задумывалась как библиотека, а стала гардеробной. Единственный книжный шкаф уныло стоял среди своих массивных собратьев, которые скрывали всевозможные дамские обновки и платья, пошитые у лучших петербургских портних.

Что касается книжного шкафа, то в нем находились в основном переводные романы. На столе, придвинутом к окну, стоял письменный прибор и лежали какие-то счета. Тут же валялась скомканная записка, в которой Чигринский вчера известил свою любовницу, что вечером заглянет к ней.

– А Ольга Николаевна ни в чем себе не отказывала, – бесстрастно заметил сыщик, просматривая счета. – Платье – пятьсот рублей…

– Договаривайте, – спокойно велела Амалия.

Гиацинт Христофорович искоса взглянул на собеседницу, которая явно обладала опасной способностью читать мысли.

– Чего ей не хватало? Она могла жить вполне безбедно, пользуясь… пользуясь одними только милостями Дмитрия Ивановича… А вместо того завела еще несколько любовников, возможно, это и явилось причиной ее гибели.

– Мы пока не знаем, что именно было причиной ее гибели, – напомнила Амалия. – Пока можно сказать, что Ольге Николаевне была не слишком присуща аккуратность, потому что вещи разбросаны как попало. Также очевидно, что она хорошо одевалась и не жалела на это средств… что еще? Да, думаю, Дмитрия Ивановича она не любила. Записки от людей, которыми дорожат, так не комкают.

Гиацинт Христофорович осмотрел ящики стола, но не обнаружил в них ничего примечательного, о чем и сказал своей спутнице.

– Пачка конвертов… писчая бумага…

– Вижу, – кивнула Амалия. – Такие конверты продаются обычно дюжинами.

Леденцов извлек из стола конверты и пересчитал их.

– Здесь только одиннадцать, – сказал он.

– Значит, она написала кому-то письмо, – заметила Амалия.

Не остановившись на достигнутом, молодой человек пересчитал и листки бумаги.

– Такая бумага продается по сто листов в пачке. Двух листов не хватает.

И сыщики молча уставились друг на друга.

– Надо узнать, кому она писала, – сказала Амалия. – На всякий случай, хотя, возможно, это не имеет никакого значения.

Вслед за столом сыщики занялись шкафами. Леденцов взял на себя шкафы с одеждой, а Амалия – книжный.

Молодой женщине повезло первой: она обнаружила в растрепанном томике Понсон дю Террайля пачку «радужных» – сторублевых купюр.

– Весьма оригинальное хранилище, – заметил Гиацинт. – А небольшие суммы она держала в столе.

Впрочем, сыщику тоже удалось обнаружить кое-что любопытное: в глубине шкафа, под стопкой чулок, он наткнулся на тщательно спрятанную небольшую коробочку, красиво упакованную в бумагу.

– Как вы думаете, что там? – спросил Леденцов, взвешивая коробочку на руке.

Амалия пожала плечами.

– Небольшой портсигар или папиросница. Похоже на какой-то подарок. – Она поглядела на корешки приключенческих романов, стоявших в шкафу, и добавила: – Будь мы с вами в романе, в этой коробочке непременно обнаружилась бы причина убийства Ольги Николаевны. Но лично я думаю, что вряд ли найденный вами предмет имеет отношение к делу.

– Посмотрим, посмотрим, – певуче проговорил Леденцов и развернул бумагу.

Внутри и впрямь оказалась очень изящная золотая папиросница, на внутренней крышке которой было выгравировано: «Володе от О., которая его любит».

– Насколько я помню, Дмитрий Иванович – не Володя, – кротко заметил Леденцов, и глаза его блеснули. – Тогда кто?

– Это корнет, – сказала Амалия. – Его зовут Владимир Павлов. Надо было мне сразу же сообразить, что это подарок для любовника. Иначе не было смысла так его прятать.

– Любопытная надпись, – заметил сыщик, вертя папиросницу в руках. – С одной стороны, сентиментальная, с другой – осторожная, потому что свое имя Ольга Николаевна не назвала. Только инициал.

– Да, похоже, что госпожа Верейская и впрямь была очень осмотрительна, – подтвердила его собеседница. – Тем более странно то, что с ней произошло.

Затем Амалия и Леденцов осмотрели небольшую столовую, где вдоль стен стояли застекленные шкафы с дорогим фарфором, и последнюю, пятую комнату, темную и невзрачную, в которой, судя по всему, жила горничная. На стенах до сих пор остались пришпиленные картинки, позаимствованные из иллюстрированных журналов.

– Граф Толстой, – пробормотала Амалия, вглядываясь в фотографию седобородого старца с пронзительным взором, похожего на лешего или какое-то подобное ему древнее лесное божество. – А знаете, Гиацинт Христофорович, я теперь не удивляюсь, что Верейская уволила Соню. Много вы знаете образованных людей, которые повесят себе на стену портрет Толстого – или, скажем, Пушкина? А вот горничная повесила, может быть, чтобы просто не оставлять стену голой, но тем не менее. Любопытно, что за человек эта Соня Харитонова?