Сайберия. Том 3. Одержимый - Владимир Сергеевич Василенко

я бесплотен. Это ощущение даже приятно — изнутри распирает необычная пьянящая лёгкость. Как на качелях, когда замираешь в верхней точке амплитуды.

Движением своим я не управляю, превратившись в пассивного наблюдателя. Но при этом чувствую, что маршрут выбран не случайно. Меня манит что-то, скрывающееся там, глубоко в зарослях. Не просто манит, а будоражит, заставляет что-то внутри томительно сжиматься. Больше всего это походит на вампирский голод, который чуешь под Аспектом Зверя. Только, пожалуй, сильнее, хотя объект вожделения даже пока не видно.

Вдруг приходит понимание, что ту цель, к которой я сейчас лечу, я бы почуял за многие километры. И мысль эта, хоть и высказанная без слов, приходит явно откуда-то извне.

Пролетев сквозь кучу бурелома, я взмываю вверх и на какое-то время замираю. С этой точки хороший обзор. Лес слева редеет, выходя к берегу реки. Там, недалеко от тёмной полосы воды высится башня мельницы. Похоже, заброшенной — сам сруб покосился, обветшавшие лопасти поскрипывают на ветру. Меня швыряет вперёд — так быстро, что дух захватывает, как на американских горках.

Обогнув приметный остов мельницы, снова углубляюсь в тайгу, лавируя между кучами колючего бурелома, кажется, стаскиваемого сюда специально, чтобы было не пройти. Но всё же лазейка есть — такая неприметная и узкая, что похожа на длинный туннель. Он приводит к началу более широкой тропы.

Тут я тоже ненадолго завис, будто специально, чтобы разглядеть и запомнить ориентир — торчащие из земли несколько пар бивней или, может, рёбер. Этакие серые костяные дуги длиной метра по три, похожие на разомкнутую пасть. На них, постукивая на ветру, покачивается множество деревянных и костяных амулетов, сама поверхность костей испещрена уже знакомыми шаманскими рунами.

Через эти своеобразные врата — снова в дебри, продираясь через стены колючих мертвых ветвей. В эту часть леса вряд ли даже животные заглядывают — выглядит он безжизненным и пугающим. Однако меня, несмотря на нарастающее чувство тревоги и сомнений, тянет туда, в чащу, как магнитом. И, наконец, преодолев извилистый лабиринт троп, я выныриваю из зарослей на большую поляну с одиноким деревом посередине.

Дыхание перехватывает от необъяснимого глубинного ужаса.

С первого взгляда понятно, что дерево непростое. Что-то вроде Гранитного дуба из университетского дендрария, но не такое приземистое. Высоченное, метров в сорок, и обладающее куда более мрачной и мощной природой. Вроде бы тополь. Я ощущаю, как тёмная эдра тугими вибрирующими спиралями обвивает его ствол, внутри сгущаясь так, что древо дрожит — его черный изломанный силуэт заметно размывается. Хотя, может, и не из-за этого, а у меня просто в глазах начинает двоиться? По мере приближения к центру поляны меня всё сильнее охватывает чувство тяжести, а на голову и вовсе будто давят сжимающиеся обручи. Перед глазами всё плывёт, но всё же я успеваю разглядеть ужасающие подробности.

То, что я поначалу принял за какие-то бесформенные наросты на стволе — это человеческие тела, будто бы вросшие в дерево. Кто-то по пояс, кто-то по грудь, кое-где из-под коры торчат лишь кисти рук или голова. Но самое жуткое — всё это шевелится! Эти бедняги живы! Если, конечно, подобное существование можно назвать жизнью…

Среди фрагментов человеческих тел я успеваю разглядеть и другие. Оскаленная волчья голова с горящими зелеными глазами, торчащая из толстой ветви высоко над землей жутким трофеем. Наполовину скрывшееся в стволе туловище тощего волосатого существа с приплюснутым рогатым черепом и козлиной бородой. Обнаженное женское тело со странной серой кожей в зеленоватых пятнах и гривой жестких спутанный волос, скрывающих лицо.

Ясно только одно — все эти существа тоже не простые. Одарённые. Ну, или, вспоминая уточнения профессора Коржинской, Измененные, потому что термин Одарённые применяют только к людям. Похоже, они стекались сюда со всей округи — огромное мрачное дерево, являясь мощным местом Силы, притягивало их, как магнит.

Но это ловушка. Причем, судя по выстроенным вокруг дерева ловчим ямам и клеткам из железных прутьев — обустроена эта западня людьми.

В сгущающихся сумерках, рассеиваемых только редкими огнями солнечника, мне удаётся разглядеть странное существо в одной из клеток. Грузное, волосатое, похожее на безголовую гориллу. Присмотревшись, с удивлением понимаю, что глаза, ноздри и пасть у неё расположены прямо на груди. Даже, кажется, две пасти, прямо под мышками. Лапы — волосатые, но формой очень напоминающие человеческие — трясут и сжимают прутья клетки, пытаясь разогнуть их. Мне будто бы передаются его ужас и отчаяние. Наверное, так себя чувствует муха, запутавшаяся в паутине и осознающая неизбежность скорой гибели. Ну, если бы мухи что-то могли чувствовать.

И, несмотря на всё это, меня продолжает тянуть к проклятому дереву. Я всё ближе, и вырваться из его невидимых сетей не получается — ни у меня самого, ни у того, чьи воспоминания мне сейчас транслируются. Я успеваю лишь ненадолго обернуться назад, в сторону маячащих на краю поляны отсветов солнечного эмберита. Там виднеются человеческие силуэты в мешковатых просторных балахонах и грубых венцах, сооруженных из колючих веток.

Но ждать от них помощи не приходится. Судя по всему, это и есть хозяева западни. Оставаясь на безопасном расстоянии от дерева, они лишь завывают, раскачиваясь и вздымая руки к небу.

— Осокорь! Осокорь! Осокорь!

Я невольно и сам начинаю повторять это незнакомое слово с ударением на последний слог. И сам не замечаю, как обретаю плоть, и слово это срывается с дрожащих, занемевших от мороза губ.

— Осокорь… Осокорь…

Вскидываюсь, ошарашенно мотая головой. Снова переключение — такое резкое, что я не заметил момента перехода. Вокруг по-прежнему темно, по-прежнему тайга, но уже зимняя, тихая. Жуткое живое дерево исчезло, ему на смену пришла уже знакомая избушка на сваях. Крохотные затянутые мутной плёнкой оконца светятся изнутри тёплым желтоватым светом.

— Заглянешь на огонёк?

Голос тоже знакомый — глубокий, грудной, чуть насмешливый. Гремучая смесь затаённой опасности и сексуальности.

Я неохотно оглянулся. Ведьма стояла в двух шагах от меня, в прежнем образе — босая, с пышной гривой ярко-рыжих волос, в одной короткой льняной рубашке, едва доходящей до середины бёдер.

— Отцепись ты уже от меня, а? — процедил я.

— Да я бы и рада, — невесело и, как мне показалось, вполне искренне покачала головой албыс. — Но куда ж мы теперь друг от друга денемся, Пересмешник?

— Просто смирись с поражением.

Она расхохоталась — звонко, громко, запрокинув лицо к небу и поблескивая жемчужно-белыми зубами. Взгляд невольно зацепился за изящный изгиб шеи, за женские округлости, легко угадываемые под тонкой тканью. Но почти сразу же, будто пробиваясь двадцать пятым кадром, в мозгу вспыхивал совсем другой образ. Уродливого чудовища с медными когтями и спутанными рыжими патлами.

Ну, нет, ты