Газета Завтра 771 (35 2008) - Газета Завтра

Но вернемся к знаменитому лозунгу "свобода, равенство, братство". Его впервые провозгласили торговцы французского города Нанта. Имелось в виду уменьшение непомерных налогов на торговлю ради братства продавца и покупателя и равенство в правах со знаменитой английской Ост-Индской компанией. Свобода? Как сказал Анатоль Франс: "Богатые и бедные одинаково свободны ночевать под мостами". Если вспомнить, что в древности под равенством понималось равновесие золотых весов Зевса в решении судеб людей и племен, а "золотая середина" означала гармонию в человеке, то современная интерпретация покажется весьма странной. Отец Робинзона Крузо, приверженец "золотой середины", советовал сыну не рисковать, вести дела осмотрительно, пусть даже с небольшой, но верной выгодой. При этом не пить, не играть, предпочитать "худой мир доброй ссоре", оставить детям приличное наследство и сойти в могилу с чистой совестью. Не давать денег в долг даже под вернейшее обеспечение. Кто знает, что будет завтра? Случай и судьба — хозяева мира сего. Сегодня твой должник — надежный делец, а завтра, глядишь, он в долговой тюрьме.

Провести жизнь тихо и незаметно, контора — домашний очаг, домашний очаг — контора. Выдался свободный часок — безик или лото, а лучше всего — молитва или поучительная беседа с женой и детьми. И так далее…

В романе Ричардсона (восемнадцатый век) отец рассказывал детям страшную сказку в новогоднюю ночь. Вдруг с разукрашенной ёлки сорвался стеклянный шар и разбился о голову младшего сына. Вот до чего доводят сказки, вымыслы и прочая злая чепуха!

Мировоззрение такого рода обусловлено страхом перед нищетой и смертью, вернее нищетой и болезнями, потому что смерть для буржуа — только вечное небытие без сновидений, скорей всего. Они (буржуа) зачастую верят в Бога, ибо сие никогда не помешает: во-первых, улучшает репутацию в деловой среде, во-вторых, укрепляет семейные отношения, в третьих, ускоряет и облегчает демагогический порыв, заменяющий вдохновение. Если кто-нибудь фыркнет "ловкач", "лицемер", всегда найдется флегматик, который заявит: "Просто человек умеет жить".

(Необходимо маленькое пояснение: мы вовсе не включаем буржуазию в "классовое общество", которое всегда состояло из духовенства, дворян, купцов и разнообразного рабочего люда, квалифицированного или нет. Буржуазия — это человеческая периферия на границе инферно, которая предана Плутосу — богу Денег, и богине Разума, поясняющей, как деньги наживать. Человек, который полагает, что за деньги можно все купить — буржуа. Человек, который думает, что цель оправдывает средства — буржуа. Крестьянин, который подглядел у приятеля серебряные часы и, перекрестившись, зарезал его ("Идиот" Ф.М. Достоевского) — неопытный буржуа. Раскольников, в своем роде, также неопытный буржуа.) Последние позабыли усвоить главные максимы: "Хочешь жить, умей вертеться", и "Либо всех грызи, либо лежи в грязи". Даже Лужин ("Преступление и наказание" Ф.М. Достоевского), по сравнению с Раскольниковым, очень приличный вертун. Нафтула Соловейчик из романа Н.С.Лескова "Некуда" лихо прыгнул на пьяного соседа по комнате, зарезал, взял деньги, исчез, впоследствии стал бароном и финансистом. Талантливый вертун, опытный деловой человек. Скажут: обыкновенный вор и убийца ваш буржуа и ошибутся. Для делового верчения необходимы упругость, гибкость и беспринципность. "Принципы" обусловлены либо дефектами характера, либо дурным влиянием "думающих" субъектов, либо препятствиями, воображаемыми в основном, присущими "ранней стадии буржуазии". Когда-то, в семнадцатом, восемнадцатом веках, буржуа отличались умеренной верой в христианского бога и даже считали, что их денежные успехи способствуют "благу всего человечества". Этим заблуждением воспользовались фанатики и авантюристы типа Оливера Кромвеля и Робеспьера и устроили кровавую резню под названием "революция", (Кстати говоря, еще одно малопонятное слово из лексикона демагогов.)

Буржуа, наконец, поняли, что законы, правила, принципы, даже сам Господь Бог — всё это выдумано "сильными мира сего" для собственной выгоды. Богатые вправе иметь свои причуды. Если римскому императору Марку Аврелию нравились стоики и скромный солдатский образ жизни, пожалуйста! Император имел на это право. Когда бедность — прихоть богатого, проповедь бедности обретает вес…пока он при деньгах. Но если он по недомыслию теряет деньги — все его постулаты равно обесцениваются. Даже "законы природы" зависят от денежной весомости изобретателя, ибо, вообще говоря, нам решительно всё равно имеет ли природа законы?

НЕТ ЗАКОНОВ, НЕТ ТАКЖЕ И БЕЗЗАКОНИЯ, нет принципов, нет также и беспринципности, нет Бога, нет и безбожия. Надо всегда иметь в виду умеренность, золотую середину. Благородные сословия часто пренебрегали этим качеством, предпочитая очевидную глупость. Бунтарей, пьяниц, дебоширов, юродивых они объявили "борцами и страдальцами за народное счастье", как будто есть другое "счастье" кроме как выпить, закусить и переспать со смазливой бабёнкой. Разбойников типа Разина и Пугачева провозгласили "народными героями", а сам народ, это сборище дураков и неудачников — угнетаемым, замученным классом. "Богу — Богово, а кесарю — кесарево", надо понимать так: к божественным добродетелям должно стремиться святым, остальные пусть довольствуются человеческими, то есть буржуазными добродетелями — только важно их верно сообразить. Когда один из героев "Жюстины" де Сада говорит: "Ради выгоды я готов преклонить колени перед этой сволочью, что зовётся народом", — он рассуждает по-деловому. Очень недурно поступил еврей Натан (Ярослав Гашек. "Бравый солдат Швейк"). Он валялся в грязи перед солдатами, пытаясь продать худую, как скелет, корову, уверяя, что это "самый тучный бык вавилонский". Чтобы от него отвязаться, солдаты всё-таки купили корову. Натан прибежал домой и сказал жене: "Твой Натан очень мудрый, а солдаты — дураки". Маленькая ошибка: никогда никого не стоит называть "дураком", особенно жене. Надо было заявить: "Эти солдаты понимают жизнь. Вот купили отличного быка".

Упругость и гибкость свойственны змее — мудрейшему созданию природы. Она всегда принимает форму объекта, по которому ползёт, оставаясь совершенно чуждой этому объекту. Буржуа равным образом принимает любой образ жизни, не порицая и не одобряя оный. Ему нравится поэма "Двенадцать" Александра Блока, несмотря на несколько обидные строки:

Стоит буржуй, как пёс голодный,

Стоит безмолвный, как вопрос.

И старый мир, как пёс безродный,

Стоит за ним, поджавши хвост.

Хлесткая, энергичная строфа. Про себя можно подумать: глубина мысли отнюдь не сильная сторона поэзии. Блок считал буржуазию классом среди других, тогда как она — человечество новой эпохи. Пролетарии и крестьяне хотят стать буржуа. Это их "светлое будущее". Они вовсе не рвутся, подобно поэтам, в трясину голодных мечтаний:

Разнежась, мечтали о веке златом,

Ругали издателей дружно.

И плакали горько над малым цветком,

Над маленькой тучкой жемчужной…

При этом наверняка голодные, в долгах, в скверной одежде. Вместо того, чтобы поладить с издателем, принять, так сказать, его "форму", они плачут над цветком и тучкой, которые вовсе не нуждаются в хлебе насущном. Все остальные, то есть трудолюбивые искатели хлеба насущного, ничего кроме презрения у поэта не вызывают:

Ты будешь доволен собой и женой,

Своей конституцией куцей,

А вот у поэта — всемирный запой,

И мало ему конституций!

Интересно, как выглядит конституция с хвостом? Уж, конечно, она не похожа на синичку или воробья. Великий поэт, разумеется, приладит ей павлиний хвост, дабы начертать на нём бесконечные претензии недовольных поэтов. Правда, чтобы не вступать в пререкания с политиками и блюстителями, можно обойтись "всемирным запоем". Но в самом деле: конституция — единственная узда для расхлябанных бездельников, именуемых поэтами. Не стоило бы уделять столько внимания этой публике, но последняя строфа стихотворения "Поэты" уж больно откровенна и живописна:

Пускай я умру под забором, как пёс,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, -

Я верю: то бог меня снегом занёс,

То вьюга меня целовала!

Кроме "бога" и сомнительных "поцелуев вьюги", всё правильно. Истинный поэт должен пьянствовать и сгинуть под забором, либо кончить как-то аналогично. Он должен знать, несмотря на слезы сердобольных дам и сожаления сентиментальных юношей: время поэзии безвозвратно ушло, поэзия — анахронизм, бездарное времяпровождение. Это надо принять мужественно, спокойно и помнить слова Шопенгауэра: "Выражать свой гнев или ненависть словами, либо игрой лица бесполезно, опасно, неумно, смешно, пошло".

Маяковский, констатируя неизбежный конец традиционной поэзии, призывал новых поэтов стать рабочими в своем ремесле, производственниками со своим инструментарием, активистами в борьбе угнетённых классов ("Как делать стихи"). В результате он успешно доказал закономерное превращение поэзии в демагогию. Не угадал он только одного: наступления новой буржуазии, которая, благодаря своей ловкости и равнодушной всеядности, поглотит и рабочий класс, и классовую теорию вообще.