Газета Завтра 771 (35 2008) - Газета Завтра

Не надо говорить, что Головин прекрасен и блестящ, как был прекрасен и блестящ первозмий, соблазнивший, согласно Ветхому Завету, праматерь Еву. Или что он безобразен и ужасен, как была безобразна и ужасна, согласно античному мифу, Медуза Горгона. Да, в нём — прежде всего зеркало, через которое можно (нужно ли? — другой вопрос) посмотреть и на первозмия, и на Медузу, и на тысячи иных сущностей, которые мы здесь привыкли полагать пустой (пусть даже и небесполезной для кого-то) выдумкой. При попытке погружения в зеркало оно становится окном в инобытие или — увы, гораздо чаще — океаном, бесстрастно принимающим в себя всех, сразу же утомленных метафизическими водой и солнцем.

Вопрос о том, когда за текущие семьдесят лет, каким образом и почему в Евгении Всеволодовиче возник этот заполненный текучей (и, кажется, черной) стихией провал, функционально выглядящий то зеркалом, то окном, то океаном, то еще чем-то, пока не имеющим названия, видимо, так и останется без ответа: феномены — сами по себе, ноумены — сами по себе, а шоумены — сами по себе. К последним Евгений Головин не имеет никакого отношения.

"Познай, где Свет, — поймёшь, где Тьма", — написал некогда поэт Александр Блок, тоже понимавший толк в отражениях и преломлениях. Но насколько верным способно оказаться обратное утверждение: "Познай, где Тьма — поймешь, где Свет"? "Работающий в чёрном" (алхимическое "нигредо") Евгений Головин, сам факт его присутствия здесь и сейчас даёт надежду, что наши обстоятельства, как минимум, не одномерны.

Владимир Винников

От редакции. Поздравляя нашего давнего автора и друга с юбилеем, предлагаем вниманию читателей «Завтра» новую статью и вечно новые стихи Евгения Головина.

ЛЮБОВЬ НА РИО-ГРАНДЕ

На лианах чуть колышутся колибри,

И раскатисто гремит индейский гонг,

В этих джунглях очень странно

целовать тебя, гитана,

Ожидая нападенья анаконд.

Дай мне твои губы цвета бронзы!

Цвета окровавленного солнца!

Здесь тягуче завывают обезьяны,

И покоя нет от мух и дикарей,

Я ласкаю твое тело,

и отравленные стрелы

Отклоняют завитки твоих кудрей.

Дай мне твои губы цвета бронзы!

Цвета окровавленного солнца!

Ты тоскуешь по бульварам и коктейлям,

Но зачем тебе убожеский уют?

Здесь опасно, здесь прекрасно,

и пока еще не ясно,

Нас отравят, четвертуют иль сожгут.

Дай мне твои губы цвета бронзы!

Цвета окровавленного солнца!

Крокодилы неподвижны, словно бархат,

И смеется, и зловеще стонет лес,

Ну признайся, что ты рада,

и что любовь на Рио-Гранде

Элегантней, чем новейший Мерседес.

УЧИТЕСЬ ПЛАВАТЬ

Вздыхать от маразма умеет любой,

Найдите воду, найдите прибой,

Подымите руки, напрягите ноги,

Прыгайте вниз головой!

Учитесь плавать, учитесь плавать,

Учитесь водку пить из горла,

И рано-рано из Мопассана

Читайте только рассказ "Орла".

И перед вами, как злая прихоть,

Взорвётся знаний трухлявый гриб,

Учитесь плавать, учитесь прыгать,

На перламутре летучих рыб.

Учитесь плавать, учитесь плавать,

Не только всюду, но и везде,

Вода смывает земную копоть,

И звёзды только видны в воде…

ЭЛЬДОРАДО

Вот перед нами лежит голубой Эльдорадо,

И всего только надо — опустить паруса.

Здесь, наконец, мы в блаженной истоме утонем,

Подставляя ладони золотому дождю.

Здесь можно петь и смеяться, и пальцы купать в жемчугах.

Можно гулять по бульварам, и сетью лукавых улыбок

Можно в девичьих глазах наловить перламутровых рыбок,

И на базаре потом их по рублю продавать.

Чёрной жемчужиной солнце розовеет в лазурной воде.

Наши надежды пылают роскошью этого юга.

В этой безумной любви мы, конечно, утопим друг друга,

И будем вечно лежать, как две морские звезды.

Евгений Головин БУРЖУА — ЛЮДИ АНТИМИФА

ОДИН СТАРЫЙ ПОЛЬСКИЙ ШЛЯХТИЧ во второй половине девятнадцатого века, в эпоху развитых железных дорог, предпочитал ездить из Кракова в Варшаву на шарабане. Когда ему указали на неразумность такого рода передвижения и на удобство поезда, он ответствовал: "Я не собака, чтоб мне свистели!" Естественно, на него смотрели, как на старого чудака. Он нарушил два закона современного мифа: скорость и комфорт. Трястись по ухабам вместо того, чтобы наслаждаться вагонным обществом, преферансом и буфетом, да…у него явно не все дома!

Зато он пользовался свободой, которую превыше всего на свете ценил дон Кихот. Это ерунда, что над нами правительство и целая иерархия всякого начальства. Вне жалкого честолюбия можно всё это игнорировать. Но даже элементарные удобства оплели нас столь густой сетью всевозможных функционариев, вырваться из которой нельзя. Жить в деревне доступно человеку сильному, закалённому и умелому, хотя и в деревню заползла удушающая змея скуки — одна из владычиц современного мира. Её лишь усиливают технические увеселения: магнитофон и телевизор на минуту пробуждают глаза и уши, дабы потом зритель впал в ещё более глубокую спячку. Скоморохи и фокусники редко случаются в деревне, да и то их появление окружено мертвенным официозом рекламы.

Упомянутый старый шляхтич ценит свою независимость. Вполне вероятно, он любит собак за их лучшие качества: преданность, самопожертвование, хватку, но отнюдь не хочет уподобиться собаке, ибо ей чужда человеческая гордость и независимость. Пусть он даже старый ворчун и ненавидит родственников — отказать в предчувствии подлинно человеческого ему нельзя.

Подлинно человеческое. Это давно стало фальшивой монетой, самоварным золотом демагогии. "Свобода", к примеру. Понятие столь же абстрактное и столь же общеупотребительное, как и прочие "идеи" Платона, высоко-вопросительное, как "Шестое чувство" Николая Гумилева:

Но что нам делать с розовой зарей

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?

А что делать нам с другими платонизмами: благом, красотой, справедливостью, любовью?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать -

Мгновение бежит неудержимо,

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти все мимо, мимо.

Лучшие из нас. Если некто родился человеческим младенцем, это просто означает, в отличие от зверя, что у него есть шанс, при соответствующих усилиях и способностях, стать человеком, к примеру, машинально понимать человеческий язык. "Свобода, равенство, братство". Изначально божественные слова, которыми Зевс вдохновлял богов на борьбу с титанами. Совершенно непонятные слова для людей. Они разучились и, похоже, навсегда чувствовать жизнь языка. Поэзия, к примеру, достигла блестящих результатов к середине двадцатого века, но триумф обернулся агонией. Продолжают по инерции выпускать сборники никому не нужных стихов — только и всего. Филологи продолжают изучать великую поэзию, но их исследования тонут в бесконечности других книг — только и всего. Нельзя реанимировать культуру, потому что душа человеческая, уже давно тяжко больная, сейчас практически умерла и перестала чувствовать слова. Поэтому они массами уходят в необъятность демагогии, где человек становится актером, наэлектризованным пустотой. И напрасно студент из стихотворения "Светлая личность" ( "Бесы" Ф.М. Достоевского) "пошел вещать народу братство, равенство, свободу". Правда, "он незнатной был породы, он возрос среди народа…". А кто такой, что такое народ? Незнатный, просвещенный студент — тоже народ. Но вообще имеются в виду башмачники, ткачи, половые в трактирах, пастухи, убийцы свиней, солдаты, матросы, почтальоны. "Жаль, нет пролетариев, — воскликнул в "Бесах" Петр Верховенский. — Но будут, будут!" И они пришли, пролетарии, титаны в борьбе с богами (царями, попами, дворянством) по словам Георга Фридриха Юнгера. Но если бы они были "титанами", зачем их просвещать? Зачем образованным людям вещать им буржуазные "братство, равенство, свободу"? Что такое "братство"? Зевс и Посейдон, Кастор и Поллукс? Просто кровное родство? И здесь начинается пляска буржуазной демагогии. Все люди — братья. Позвольте. Почему я должен считать "братом" эскимоса или аборигена Сандвичевых островов? Или: "это ученый с мировым именем". Но разве его знают дикари Новой Каледонии или посетители соседней пивной? Хорошо еще, что слово "мировой" весьма многозначно. Скажем: "Мировой парень этот врач Анчар Семеныч! Разделывает пациентов, как ты — раков. Поди его выберут мировым судьей". Понятно, по крайней мере.

Но вернемся к знаменитому лозунгу "свобода, равенство, братство". Его впервые провозгласили торговцы французского города Нанта. Имелось в виду уменьшение непомерных налогов на торговлю ради братства продавца и покупателя и равенство в правах со знаменитой английской Ост-Индской компанией. Свобода? Как сказал Анатоль Франс: "Богатые и бедные одинаково свободны ночевать под мостами". Если вспомнить, что в древности под равенством понималось равновесие золотых весов Зевса в решении судеб людей и племен, а "золотая середина" означала гармонию в человеке, то современная интерпретация покажется весьма странной. Отец Робинзона Крузо, приверженец "золотой середины", советовал сыну не рисковать, вести дела осмотрительно, пусть даже с небольшой, но верной выгодой. При этом не пить, не играть, предпочитать "худой мир доброй ссоре", оставить детям приличное наследство и сойти в могилу с чистой совестью. Не давать денег в долг даже под вернейшее обеспечение. Кто знает, что будет завтра? Случай и судьба — хозяева мира сего. Сегодня твой должник — надежный делец, а завтра, глядишь, он в долговой тюрьме.