Не уходи - Маргарет Мадзантини

Я, должно быть, увидел ее не сразу, а только тогда, когда взглянул на операционную сестру — нужно было передать ей зажимы. Я вдруг подумал: как странно, что она здесь… она ведь работает в реанимации… и встречаемся мы не часто, разве что в баре, в подвальчике. Но особого внимания я на нее не обратил, даже не кивнул ей. Я отцепил очередной зажим и передал его по назначению. Ада дождалась момента, когда мои руки вышли из операционного поля. «Профессор, можно вас на минутку?» — шепотом сказала она. Операционная сестра в это время извлекала копьеобразную иглу из стерильного пакетика, я услышал шорох разрываемой бумажной пленки, посмотрел, увидел Аду. Она, оказывается, была совсем рядом, а я и не заметил… Я увидел пару женских глаз совсем безоружных, не подведенных тушью, поблескивающих от волнения. Прежде чем перевестись в реанимацию, она была одним из лучших анестезиологов нашего отделения, давала наркоз многим моим пациентам. Она умела держать себя в руках даже в самые серьезные моменты, я всегда ценил ее за это, я понимал, как непросто ей сохранять хладнокровие, не выйти за пределы полномочий, даваемых этой коротенькой зеленой курточкой.

— Потом, нельзя ли потом… — недовольно пробурчал я.

— Нет, профессор, это срочно, прошу вас.

Тон у нее был необычным, в нем звучала какая-то странная категоричность. Полагаю, ни о чем таком особенном я в этот момент не подумал, и тем не менее руки у меня вдруг отяжелели. Операционная сестра протягивала мне иглодержатель. Я никогда еще не прерывал операции, всегда сам доводил ее до конца. Я стиснул пальцы и заметил, что сделал это с опозданием. Зашивая слой мышечной ткани на брюшной стенке, я вдруг заторопился. Пришлось прекратить работу, я сделал шаг назад — и наткнулся на кого-то, кто стоял у меня за спиной. «Ладно, заканчивай за меня», — сказал я ассистенту, и сестра тут же передала иглодержатель ему. Я услышал шлепок этой металлической штуки, с размаху очутившейся в ладони ассистента, он гулко отозвался у меня в ушах. Все, кто был в операционной, глядели на Аду.

Дверь операционной беззвучно закрылась за нами. Мы очутились в комнате предварительной анестезии, неподвижно стояли друг против друга.

— Так в чем дело?

Грудь Ады порывисто вздымалась под зеленой курточкой, голые локти покрылись мурашками — мерзли, наверное.

— Профессор, там, внизу, у нас девочка, ее привезли с черепной травмой…

Я стащил с рук перчатки — машинально, почти машинально.

— Ну говорите же, говорите…

— Я нашла ее школьный дневник… там ваша фамилия, профессор.

Я протянул руку, сорвал с ее лица стерильную маску. В голосе Ады вдруг не стало возбуждения, храбрость ее закончилась. Она нуждалась в помощи, стала неестественно кроткой, почти беззвучно спросила:

— Как зовут вашу дочь?

Я, кажется, нагнулся над нею, хотел разглядеть ее получше, вычитать в ее глазах какое-то другое имя, ни в коем случае не твое.

— Анджела, — выдохнул я в самую глубину ее глаз — и увидел, как они расширились.

Я бежал вниз по лестницам, выскочил под дождь на внутренний двор, бежал, не обращая внимания на машину «скорой помощи», которая, подъехав на полной скорости, остановилась как вкопанная в шаге от моих ног; я бегом пронесся через стеклянные двери, ведущие в зал дежурной бригады, пробежал через зальчик, где пили чай санитары, пробежал через палату, где орал человек с открытым переломом, бегом ворвался в соседнюю палату, пустую и в полном беспорядке. Тут я остановился — я увидел на полу пряди твоих волос. Твои волосы, каштановые вьющиеся волосы, были собраны в кучку, сверху на них лежали кусочки окровавленной марли.

В один миг я превратился в ходячее ничто. Едва передвигая ноги, я тащусь через все отделение реанимации, ковыляю по коридору, добираюсь до застекленной перегородки. Ты там, за ней, тебя обрили наголо, тебя интубировали, твое опухшее и почерневшее лицо облеплено кусочками белого пластыря. Это ты. Я миную перегородку и встаю возле тебя. Я не доктор, я просто обыкновенный отец, несчастный отец, сломленный горем, с пересохшим ртом. Я в испарине, и волосы мои шевелятся… То, что случилось, не может пройти само по себе, оно взгромоздилось на начальственное место и облеклось смутным и грозным ореолом, озадачивающим всех, кто ко мне приближается. Я одеревенел, я перенасыщен болью. Я закрываю глаза и пытаюсь оттолкнуть от себя эту боль. Тебя не может здесь быть, ведь ты же в школе. Сейчас я открою глаза — и увижу совсем не тебя. Я увижу совсем другую девочку, неважно кого, — совсем случайную девочку, мало ли на свете девочек… не тебя, не тебя, Анджела. И я широко распахиваю глаза — и обнаруживаю здесь именно тебя, случайно это оказалась как раз ты.

На полу стоит жестяное ведро с крышкой, на нем написано: «Для вредных отбросов»… Кто бы ни был виновен в происшедшем, его место в этом ведре… я должен его туда бросить, это мой долг, это единственное, что мне остается. Мне нужно посмотреть на тебя так, словно ты не имеешь ко мне никакого отношения.

* * *

Один из электродов кардиографа лег неловко, он давит тебе на сосок, я снимаю его и пристраиваю получше. Смотрю на монитор — пятьдесят четыре удара… потом поменьше — пятьдесят два. Это брадикардия. Приподнимаю тебе веки — зрачки у тебя еле реагируют, правый до отказа расширен, внутричерепная травма в этом полушарии. Тебя нужно оперировать прямо сейчас, вернуть мозгу питание, его масса смещена гематомой, которая другим краем упирается в черепную коробку, твердую, неэластичную, и сдавливает центры, иннервирующие все тело, каждую проходящую секунду она лишает тебя каких-то физических возможностей. Я оборачиваюсь к Аде:

— Кортизон ей сделали?

— Да, профессор, и гастропротектор тоже.

— Другие травмы у нее есть?

— Возможен разрыв селезенки… это пока под вопросом.

— Как с гемоглобином?

— Двенадцать.

— Кто сегодня в нейрохирургии?

— Да я там, я. Привет, Тимотео.

Это Альфредо, он кладет мне на плечо руку; халат у него не застегнут, волосы мокрые и лицо тоже.

— Ада до меня дозвонилась, я только что уехал после дежурства.

Альфредо — лучший врач на этом отделении, однако никаким особым уважением он не пользуется, манеры у него не импозантные. Ведет он себя неброско, явных внешних достоинств не имеет; оперирует он в тени заведующего отделением и сразу тушуется, стоит заведующему на него взглянуть. Много лет назад я пытался давать ему советы, да только он меня не слушался: характер у него вовсе не на высоте его таланта. С женою он разъехался; знаю, что у него есть сын-подросток примерно твоего, Анджела, возраста. Его дежурство уже кончилось, он вполне мог бы сидеть дома — какому же хирургу приятно оперировать родственника своего коллеги?.. Но нет, он прыгнул в такси, а когда застрял в пробке, то выскочил из машины и под проливным дождем побежал в клинику, боялся опоздать… Уж и не знаю, поступил бы я так же на его месте или нет.