Колокольчики мои. Happy end при конце света (сборник) - Елена Кузьмина

Выйдя из часовни, замешкалась, посмотрела за ограду, на окна интернатского здания. Вздохнув, зашагала в ту сторону. Обогнув интернат, Марфа, утопая в снегу, пересекла футбольное поле, поднялась на крыльцо когда-то сиявшего окнами здания. Теперь, начиная со второго этажа, стёкол в окнах не было вовсе. На первом этаже в оконных проёмах чернели набитые чем-то мешки для мусора.

– «Библиотека работает», – прочитала Марфа корявую надпись на дверях. Открыла дверь, прошла по тёмному коридорчику, наткнулась на скамейку, уронив сложенные на ней стопкой книги.

– Кто там?

Худенькая женщина в чёрном – платок до бровей – сидела за столиком. Большая свеча, закреплённая в стакане, освещала строгое, всё ещё красивое лицо.

Марфа всматривалась из темноты в сидящую.

– Кто-кто, дед Пихто! – пробурчала и вышла на свет.

– Марфа? – монахиня прищурилась, встала из-за стола. – Ты здесь откуда?

– Ответить как полагается али как?

Монахиня вздохнула, поправила платок:

– Да как хочешь, так и отвечай. Не меняешься ты, надо же…

– Не умнею, то есть, хочешь сказать?

Марфа села напротив, по-мужицки расставив ноги то ли в валенках, то ли в пимах облезлых – не понять и в чем, – размотала шалёнки.

– Не раскрывайся, холодно здесь. «Буржуйку» сейчас затоплю.

– Где делают?

– Да есть умельцы.

– Топите чем? – Марфа оглядела пустые полки, коробки с книгами и журналами.

– Не книгами, не бойся. Всё, что осталось, – сбережём.

– Маловато книжечек-то. Хотя здесь и до Первого этапа не библиотека, а, скорее, клуб по интересам был. Сплошные инновации. Книги как в подвальчик снесли, так и с концами. Не выпросить было. Только и приговаривали: «Ой, Марфа Петровна, нас всего трое на все этажи! Кто в хранилище пойдёт вам книгу искать? Читайте с экрана, шрифт регулируйте! У нас автоматизация, компьютеризация и прочая «зация». Я эту «зацию» в монастырь, что ли, поволоку? У нас там свет сначала за долги отключали постоянно, налог-то, сама знаешь, какой был, а потом и вовсе электричества не стало…

Мать Серафима улыбнулась уголками губ:

– Спаси Господи! Зашла…

– Зашла, как видишь… – Марфа оглядывалась по сторонам. – Сколько мы с тобой не виделись?

– Давно. Наверное, Лизавете твоей лет десять было.

Марфа, услышав про Лизку, насупилась, слёзы так и потекли.

– Ой, случилось что? – мать Серафима придвинулась к Марфе, испуганно заглядывая в глаза.

– Там она, Лизка, – Марфа кивнула куда-то в сторону, – в Колониях этих вавилонских.

Монахиня ахнула.

– Долго рассказывать, не углядели мы. Третий год уже там. Письма вот пересылает, а мы – ей: живы, мол… Она всё сюда рвётся, только, видно, не знает, что мы близко, а то бы давно сбежала. В письмах ничего не напишешь. Нельзя. Как безграмотные объясняемся. У меня душа болит: беды бы не было. Оттуда так просто не вырвешься, узнавали мы. Пока сами не выкинут за ненадобностью. Может, лучше там ей пересидеть? Тихонечко. А? – Марфа торопливо высказывала то, что тревожило её непрестанно. – Порядок наведут, а уж тогда вызволим. Если Москва, конечно, про нас не забыла. Стоит Москва-то, а? Не знаешь?

– Стоит, Марфа. Москва стоит. И порядок рано или поздно наведут. Держаться надо. Дети вот здесь беспризорные, владыка послал присмотреть.

– А Служба семьи вездесущая куда делась?

– Несколько месяцев назад контора их свернулась. Туда отправились, что ли? Ведь там – что страна другая, – Серафима кивнула в сторону Колоний, – но в Центре их нет. Детский дом тоже брошен. У вас-то как? Отцы как?

– Да у нас слава Богу! Отцы живы. Служим. Живём тесновато. Нам ведь тоже попало: часть гостиницы осталась только. Но в лесу, чай, – не пропадаем. Лес кормит. Ягод вам принесу в следующий раз. В том году, правда, морозы уже в сентябре вдарили, сама знаешь. Грибы только пошли – снегом завалило. Ягодок ранних запасла немного. Но для болящих принесу. За письмишком приду, принесу.

– Далеко! Неужто одна ходишь?

– Одна. Зимой на лыжах. Прячу их на подходе с ружьецом вместе, без него – никак. Снег стает, тяжелее будет добираться. Ну ничего, ноги пока носят. Вот она, силушка-то моя, и пригодилась! Тут у меня бизнес. По секрету от отца Георгия. Он-то думает, что письма от Лизки люди добрые так приносят. Ага!..

– Не боитесь ягоды есть?

– Нет. Грибы поначалу не ели, опасались. А потом за милую душу пошли. С молитвой – ничего. Да и всё-таки самое страшное нас миновало.

– Молиться начала, значит?

– Начнёшь при отцах-то… И вообще, одной тебе поклоны бить?

– И как ты теперь без дорам[1] своих живёшь? – мать Серафима лукаво покосилась на Марфу.

Та хмыкнула, вздохнула:

– Да ладно, живу. Жалко только последнюю не досмотрела. Теперь и не узнать, вместе они остались или нет. ГГ, главные герои, то есть…

– Слов у меня нет! – мать Серафима рассмеялась, помолодев сразу и став настоящей красавицей. – Ой, Марфа! Конец света на дворе, а она переживает, что дораму не досмотрела!

– А что, «ой, Марфа»? Она же уехала, героиня эта, вожжа под хвост попала, обиделась, дура. Он туда-сюда… Нет её! С лица спал. Не ест, не пьёт. А вокруг неё один такой хлыщ вьётся. И только ГГ этот узнал, где она, – бац, нэтик грохнулся. Всё!

Марфа стукнула ладонью по столу.

– Ладно, – смеясь, сказала Серафима, – там, в этих дорамах, всё хорошо заканчивается. Хеппи-энд.

– Ну не скажи! У главного героя ещё комы не было и амнезии. А должны быть по всем правилам! Потом в этих дорамах иной раз такой хепи энд, что и не поймёшь, хепи или не хепи… А я люблю, чтобы определённость была – свадьба! И чтобы хоть немного после свадьбы показали, как они, ГГ, в радости живут. Чтобы пересмотреть по новой захотелось…

Обе посмеялись.

– Вот, Оля, у тебя и любовь случилась до гроба, можно сказать, и монастырь потом… Людка, подруженция наша любимая, тоже замужем. Жива ли? А у меня… – Марфа снова сморщилась, вздохнула, но тут же довольно заулыбалась. – А у меня – Лизка, Лёшка, Тимка, малые, ну и прочие, прочие…

– Не держишь на меня обиды?

– Да… Может и держала раньше, грешна. Только ведь правильно он тебя выбрал. Вон ты какая до сих пор!.. А я? Тьфу! Да и не в моём вкусе он, знаешь, был. Я к блондинам равнодушна.

Ещё посмеялись.

Потом Серафима спросила, враз опечалившись:

– Что с Лизкой-то делать будете?

– Да только ждать. Я письмецо посмотрю, сил нет терпеть.

Марфа торопливо полезла в карман за футлярчиком. Сняла крышечку. Подтянула поближе свечу. «Ага! Вот оно, вот оно!» Отстегнула от шалёнки булавку, остриём подцепила крошечный листочек бумаги, прилепленный к помаде, сложенный в несколько раз, вытянула, развернула дрожащими пальцами на ладони.

Мать Серафима смотрела, затаив дыхание.

На листочке была нарисована крошечная фигурка – улыбающаяся во весь рот девушка с шапкой коротких кудрявых волос бежала, вытянув вперёд руки, словно к кому-то в объятия.

– Художница! – восхитилась Марфа. – Талант! Не пропадёт. Э, а косы-то куда дела? Ещё в прошлом письме с косами была. Ну, Лизка…

Часть первая

Цыплёнок

1

…А ещё, разлюбезная моя Любовь Ивановна, хочу повиниться: терпение моё снова лопнуло. Хотя папка, конечно, сказал бы, что терпения у меня и в помине нет. Не зна-а-ю! Без него здесь и дня не проработать. Значит, капля терпения (и большая капля, я тебе скажу) всё-таки есть.

Не хвастаюсь, честное слово! Вернее, капля была. Она сегодня в очередной раз на крошечные капельки разлетелась. Сначала хотела сказать, как шарик, лопнула. Но шарик что – пустота. Лопнул – и всё! Ничего не осталось. А потом, «капля лопнула» как-то не по-русски звучит. Да? Ой, с русским у меня просто беда!

А капелька к капельке притянутся, сольются в одну каплю – ия опять при своём терпении. Без него и правда – никак!

Может быть, меня переведут на кухню. Но, имей в виду, таких быстрых официанток, как твоя дочь, в нашем кафе, да и не только в нашем, нет! Опять же не хвастаюсь! А всё потому, что Кэт подарила мне роликовые коньки из своих запасов, ещё довоенную модель. Ботиночки лёгонькие, удобные, я на роликах даже танцую, когда никто не видит. Помнишь, как ты учила меня кататься возле фонтана, мы ещё тогда в городе жили? Давным-давно…

В кафешке, где я работаю, – два зала. В маленьком стоит рояль за ширмочкой, а столиков всего пять – там собираются редко. Народ гнездится в большом. И вот здесь я от столика к столику езжу на роликах (Надо же! Прямо стих получился!): туда-сюда, туда-сюда. С подносом в руках. Тут главное – всё замечать, ухитряться смотреть под ноги, потому что развлекуха есть такая – подножки подставлять. Я, конечно, у тебя остроглазый орёл, вернее, орлиха. Объеду, перескачу! Но сегодня сплоховала, потому что неожиданно для себя скосила глаза на братца. Он в своём любимом кресле – Гамлет, Чайльд Гарольд, Онегин, Печорин (made in Тайвань, конечно) и кто там ещё? – несколько в стороне от всех. Чтобы не беспокоили лишний раз болтовнёй! А Майк с Тэдди в обнимку, Сьюзи и Рита развалились на диванчиках и смотрят на это чудо в перьях, вернее, в кружевах, с обожанием.