Злой умысел - Даниэла Стил

– Бедное дитя! – шепнула секретарша Фрэнка, глядя, как Грейс медленно бредет рядом с отцом вслед за гробом. – Бедный Джон… Бедная Эллен… Как много пришлось им вынести…

Частенько поговаривали, что Грейс уж очень стеснительна, чересчур необщительна. Пару лет назад даже пополз слушок, будто она слабоумна, но все, кто учился вместе с ней, прекрасно знали, что это ложь. Она была способнее большинства одноклассников – просто мало говорила. Она любила одиночество, и если кто-то заставал ее беседующей с одноклассницами, это было целым событием. Стоило ей засмеяться в школьном коридоре – и она тотчас чего-то пугалась, и снова застывала словно статуя… Она не была сумасшедшей – это одноклассникам было хорошо известно. Но дружелюбной ее никак нельзя было назвать. И это было тем более странно, потому что родители ее были очень общительны. А вот Грейс – никогда. Даже будучи совсем малышкой, она всегда стремилась уединиться, отгородиться от всех. И не однажды девочке приходилось идти домой из школы в полном одиночестве, мучаясь от приступа астмы…

Джон и Грейс немного постояли на полуденном солнце, пожимая многочисленные руки, благодаря друзей за искреннее участие. Грейс выглядела совсем застывшей, ушедшей в себя, как никогда… Словно тело ее было тут, а вот рассудок и душа – где-то далеко. К тому же это унылое мешковатое платье… Она выглядела такой жалкой, такой трогательной. Отец наблюдал за ней по пути на кладбище. Даже ее туфли выглядели поношенными… Она надела материнские, черные, на высоких каблуках. Но они давно вышли из моды, к тому же, похоже, мать успела изрядно износить их до того, как слегла. Да, видимо, Грейс изо всех сил пыталась быть как можно ближе к матери. И именно для этого надела ее одежду. Это был словно некий камуфляж, словно защитная окраска, но девушке ее лет такой наряд вовсе не шел. Отец так прямо ей и сказал. Грейс была очень похожа на мать, это часто отмечали знакомые. Правда, Эллен была куда полнее до болезни, поэтому ее платье было велико Грейс размера на три, не меньше.

– Не могла надеть что-нибудь получше? – спросил отец с ноткой раздражения в голосе, когда они ехали на кладбище Святой Марии, что на окраине города. Вслед за ними двигалось около трех дюжин машин. Как-никак человек он уважаемый, и положение, так сказать, обязывало… Было, мягко говоря, несколько странно, что его единственная дочь одета, как сиротка.

– Мама никогда не позволяла мне носить черное. И я подумала… подумала, что должна… – Она выглядела такой беззащитной, сидя в уголке старого лимузина, предоставленного погребальной конторой. Это был настоящий «кадиллак, старшеклассники недавно арендовали его для загородной прогулки, но Грейс не захотела ехать, да ее никто и не упрашивал. Мать так тяжело болела, что Грейс не хотела идти даже на выпускной бал. Но разумеется, пришлось – и, придя домой, она первым делом показала матери диплом. Она была даже принята в Иллинойсский университет, но отложила начало занятий на год, чтобы ухаживать за матерью. Отец также этого хотел – он чувствовал, что Эллен куда приятнее нежные и любовные прикосновения дочери, нежели заученные движения профессиональных сиделок. Он частенько говорил, что предпочел бы, чтобы Грейс осталась дома, а не уезжала в сентябре. Она с ним не спорила. Знала, что это бесполезно. Споры с ним всегда бывали бессмысленны. Он каждый раз получал то, чего хотел. Он был слишком хорош собой, слишком преуспевал – и чересчур долгое время. Он привык к такому положению вещей и желал, чтобы так было и дальше. Всегда. И особенно дома. Грейс понимала это. И Эллен тоже.

– Дома все готово? – спросил он, взглянув на дочь. Грейс кивнула. Невзирая на свою стеснительность и диковатость, она прекрасно вела хозяйство – давно, с тринадцати лет. Уже четыре года она выполняла всю работу матери.

– Прекрасно, – тихо сказал он.

Она выставила из буфета все прежде, чем они поехали в церковь. Остальное уже было разложено на подносах, стоящих в холодильнике. Грейс приготовила индейку и жаркое еще накануне вечером. Миссис Джонсон принесла ветчину. Были и всевозможные салаты, запеканки в горшочках, колбаски, разные закуски, много свежих овощей и всяческие торты, печенья и сладости… Кухня напоминала ярмарочный киоск – всего было в достатке. Грейс была уверена, что гостей за столом будет не меньше сотни, а может, и вдвое больше – если принимать в расчет уважение горожан к Джону и то, какой видной фигурой является он в Ватсеке.

Доброта людская не знала границ. Цветов было столько, что в погребальной конторе такое видели впервые.

– Словно похороны самой королевы! – сказал старый мистер Пибоди, вручая ее отцу книгу, полную подписей.

– Она была редкой женщиной, – тихо сказал Джон тогда. И теперь, думая о ней, он искоса взглянул на дочь. Какая красивая девушка – и как тщательно старается это скрыть! Да уж такая она есть. Он принимал это как данность. К тому же проще было не спорить с ней. Она прекрасно справлялась со всем остальным и была для него просто даром Божьим все эти годы, пока хворала жена. Да, теперь им будет странно, особенно поначалу… Но в каком-то смысле будет и проще, вынужден был признать он. Эллен так долго страдала, ей было так больно – в конце концов, продлевать эти муки было бы даже бесчеловечно…

Он бросил взгляд в окно, затем снова на единственную дочь.

– Я только что думал о том, как… странно будет теперь нам без твоей мамы… но, возможно… – он запнулся, не зная, какие подобрать слова, чтобы не опечалить ее еще больше, – возможно, легче для нас обоих. Она так мучилась, бедняжка, – вздохнул он.

Грейс ничего не отвечала. Она знала о страданиях матери лучше, чем кто-либо другой – и лучше, чем отец.

Церемония погребения была краткой, священник сказал несколько слов об Эллен и ее семье, потом прочитал псалмы над могилой, и все поехали к Адамсам. В маленький их дом ввалилась толпа человек в сто пятьдесят. Домик был выбеленный, с темно-зелеными ставнями, окруженный чугунной оградой. Прямо перед домом росли кусты поповника, а из окон кухни открывался вид на розовый палисадник, который так любила мать.

Болтовня друзей делала застолье похожим на обычный дружеский коктейль. В гостиной хозяйничал Фрэнк Уилле, а Джон стоял с друзьями во дворе, на ярком июльском солнце. Грейс подала лимонад и чай со льдом, отец вынес во двор вино и бокалы… Даже вся эта орава не смогла справиться с приготовленным угощением. Было уже четыре часа пополудни, когда последние гости наконец разошлись, и теперь Грейс бродила по дому с подносом, убирая тарелки.

– У нас замечательные друзья, – с теплой улыбкой промолвил отец. Он искренне гордился людьми, которые с таким участием отнеслись к ним. Он многое делал для них все эти долгие годы, и вот теперь они здесь, в черный день для их семьи – они с ним и с его дочерью. Эллен больше нет, нет и сиделок – никого нет, кроме них двоих. Он следил, как Грейс медленно движется по гостиной, и думал о том, как они теперь одиноки. Но не в его обычае было ломаться под ударами судьбы.