Слова, за которыми ничего нет (Г.Шнир: Возвращение) - Инна Давидович

В лагере Генриетту поставили на перевязки. Как-то выяснилось, хотя Генриетта и рта не открывала, что она освоила эту науку в последних классах школы. Но в перевязочном бараке делать было нечего. Материала все равно не было, перевязывать было невозможно. Местные фельдшеры хранили редко получаемые бинты и лекарства и перевязывали только тех, кто приносил хлеб в обмен на перевязку. Такие законы, как оказалось, всех устраивали. Наесться было нереально, поэтому особо живучие приползали со своей долей хлеба и меняли ее на свежие бинты. Ели только на следующий день, когда получали свою дневную норму. Генриетта промывала раны, вытаскивала червей, водившихся в гниющем мясе раненых, перевязывала бинтами и никогда не забывала ни одного человека, который однажды пришел к ней. Вскоре она знала по именно всех, кто стремился выжить.

Выяснение ее личности длилось уже много месяцев. Вероятно, про нее просто забыли. Лагерь перевезли и разделили. Женщин почти не было, поэтому ее, одну, без документов и состава преступления, с характеристикой с последнего места работы (фельдшеры о ней хорошо отзывались, была они приветливой и трудолюбивой) отправили в женский лагерь. Там началась другая жизнь.

IV.

За неделю Марина предупредила меня, что ее родители на выходные уезжают на дачу:

— Приедешь?

— Ну конечно. Какие могут быть вопросы!

— Лёнь, ты только представь — целую ночь вместе!

— Да что тут представлять. Еще несколько дней — и вся ночь.

— Все смеешься…

— Маринка, я тебя люблю.

— Не верю.

— Да тут и верить-то не надо. Все и так ясно.

В ночь на пятницу мне снился сон. Бабушка просила меня приехать. Стояла она одна где-то во дворе, но двор был не дачный, а настоящий деревенский, только запущенный, будто там никто уже много лет не бывал. Стояла посреди двора и звала.

Я проснулся посреди ночи. Так до утра и не заснул. Все думал, что давно с ней не виделся. Решил, что бояться нечего, она не одна — родители часто навещают ее, хотели даже перевезти к себе (перестала жить она с нами, как только я окончил школу), но она наотрез отказалась. «Внука вырастила, — сказала, — теперь мне у вас нечего делать. Живите сами, да и я сама. Мне так проще». Сказала просто, без обиды, никто перечить не стал. Так уж она нас воспитала — мы ей не перечим.

Днем позвонил бабушке. Она мне обрадовалась, потом вдруг голос затосковал:

— Приезжай.

— Я, бабушка, сегодня не могу.

— Ну ладно, потом как-нибудь.

И тут меня кольнуло что-то, как порезался.

— Нет, приеду.

— Ну, слава богу.

Звонил Марине, объяснял. А она все свое:

— Ну, я же говорила. Очевидно было, что ничего не получится из этой затеи. Как чувствовала.

— Мариш, ты пойми…

— Я тебя силюсь понять вот уже год. И все без толку. Все, пока.

— Маринка, но ты же у меня умница….

— Знаешь, а пошел ты… И не названивай.

И бросила трубку. Чтобы моя Марина, да трубку бросила. Такого у нас еще никогда не было. Я перезваниваю, а мне в ответ лишь гудки короткие. Звонил так час. А потом поехал — бабушка ждет.

Мы просидели весь вечер за обеденным столом в ее комнате. За дверью шаркала соседка, гремел ключами ее муж. Странные люди: врезали да понавесили замков разных, ключи соберут в связку и ходят с ней, карманы оттягивают; то ли дело я — у меня три ключа: от домашней дери — верхний, нижний замки и почтовый ящик! И все. Много ли человеку надо.

Сначала она меня об учебе спрашивала, о книгах, которые я прочел за последнее время. Бабушка в своем репертуаре. Теперь уж и я бы мог рассказать ей разные истории. Но я еще успею. Не сейчас.

— Я рада, что ты позвонил. Я уже неделю думаю рассказать тебе одну историю.

— А я тебя видел во сне.

— Ну, того, что я тебе расскажу ты уж точно во сне видеть не мог.

Я молчу. Слушаю. В общем-то, мне ничего такого уж выдающегося не приснилось. А вот бабушка вполне может рассказать что-то важное.

— Я хочу тебе рассказать о себе. Все хотела папе твоему рассказать, но к слову не пришлось. Знаешь, живем вроде недалеко, часто видимся, а разговор не заходит об этом. Как-то все другие дела.

Бабушка говорила, а за дверью перестали шуметь соседи, погас свет в домах напротив, слышен был только бабушкин голос.

Она рассказывала мне о своей жизни в Германии, о школе, о доме, о родителях и брате.

— У меня два брата. Но одного из них мне необходимо отыскать. Думаю, он до сих пор жив. Я знаю, это звучит по-стариковски безумно, но, может, ты мне поможешь?

— А как? Как ты его можешь найти?

Она не ответила, а продолжала рассказывать о своем брате. Мне казалось это все трогательным и чудным. Я представил себе, как расстался бы с Женькой лет в шестнадцать и всю жизнь молчал бы о нем, а потом вдруг на восьмом десятке, решил бы его искать.

— Ганс был чутким. Очень чутким, тонким человеком. И еще — он умел различать запахи по телефону.

Мне это врезалось в память. Я расслабился и слушал в пол-уха. Думал, что бабушка, к сожалению, начала сдавать. Она искала моего взгляда, а я не мог смотреть на нее, как когда-то в детстве, когда рассказывал ей свой сон.

— Кстати, о том твоем сне, который приснился тебе как-то дважды и ты мне о нем рассказал, помнишь?

Это меня отрезвило. Бабушка будто бы читала мои мысли.

— Ну конечно, помню.

— Я ведь действительно уехала на войну в трамвае. Трамвай отъезжал, и я увидела Ганса. Я ему улыбнулась и он мне в ответ. Помахал рукой. Таким я его и запомнила.

Бабушка хотела, чтобы я остался у нее, а потом вдруг передумала:

— Поймаешь машину, езжай домой. Как там твоя Марина, кстати?

— Марина? Нормально.

Марина как раз ненормально. Бабушка почти помешалась, я променял нашу ночь с Мариной на разговор с бабушкой. Впрочем, я не жалею. Как будто новую книгу от нее услышал в пересказе. Как в детстве. Только теперь она решила сама сыграть роль главного героя. Мне, что уж тут говорить, как всегда с бабушкой, было интересно.

В машине я почти задремал. Звонить Марине не имело смысла. Все равно бы она придумала какую-нибудь отговорку, чтобы мне отомстить.

V.

Днем я проснулся от телефонного звонка. Папа вошел в мою комнату, сказал, не глядя на меня:

— Бабушка умерла под утро, только сейчас звонил сосед.

Я вспомнил звон ключей соседской связки, шарканье его жены за дверью, гаснувшие одно за другим окна домов напротив, голос бабушки.

VI.

После похорон мы с Женькой сидели у меня в комнате, и я рассказал ему о бабушкиной последней воле — найти брата.

— Как ты сказал его зовут? — словно очнувшись, спросил Женька.

— Ганс Шнир.

— Слушай, ты Бёлля читал?

— Белля? Кто это?

— Немецкий писатель — Генрих Бёлль.

— А, ну слышал что-то.

— В общем, ты не читал. У него есть роман «Глазами клоуна». Замечательный, кстати, роман. Обязательно прочти.

— Ну, ок, а что ты вдруг о Бёлле заговорил?

— Просто в этом романе главного героя зовут Ганс Шнир, а его сестра Генриетта уезжает поступать в ПВО… на трамвае. И никогда не возвращается.

VII.

Вечером я поехал к бабушке. Вернее, в ее комнату. Дверь мне открыл сосед, посмотрел хмуро, мне даже показалось, недовольно. Как на будущего соседа. Конечно, он не мог знать, что жить в бабушкиной комнате я не собираюсь.

В комнате было пусто, но мне всё казалось, что бабушка вернется с чайником из кухни. Говорят, что еще долго душа не оставляет мест, которые ей были дороги при жизни. Я сел в ее кресло и закрыл глаза.

Когда открыл глаза, то взгляд мой упал на фотографию за стеклом книжной полки. Я привстал, присмотрелся, подошел и взял в руки старый снимок. Молодая девушка улыбалась мне. На ней была синяя шляпка, которая немного взрослила ее, оттеняя темные круги под глазами.

В огромной бабушкиной библиотеке, которая занимала почти все стены небольшой комнаты, я искал недолго. На той же полке, на стеклом которой я увидел фотографию стояло «Избранное» Бёлля. В сборник входили рассказы, повесть и два романа «Бильярд в половине десятого» и «Глазами клоуна». Я проверил дату написания романа — 1953 год. Давно. Мне стало интересно, жив ли Бёлль. Взял себе на заметку — проверить.

VIII.

Мысль о том, что у бабушки мог быть брат или вообще семья, занимала меня все больше. Я рассказал Марине о Гансе Шнире. В отличие от меня, она читала роман. Она даже сказала мне, что как-то вдруг ей пришла в голову мысль, что Генриетта не должна пасть под Леверкузеном, она должна жить дальше. Может быть, моей бабушке тоже пришла в голову такая мысль?

Я начал учить немецкий и всерьез задумался съездить в Бонн, и если удастся, повидаться с Бёллем. Хотя теперь, когда я знал о нем больше, я понимал — кто меня пустит, он же — мировая знаменитость, лауреат нобелевской премии. Впрочем, он антифашист, и, как я мог судить по статьям и заметкам о нем, очень хороший человек. Вероятно, он бы меня принял. Я загорелся этой идеей, ходил на курсы в Гёте Центр. Марина смеялась надо мной: