Мальчики войны - Михаил Кириллов

Война для московских ребятишек начиналась как медленно разгорающийся костер. Все оставалось прежним, нигде не стреляли, небо оставалось голубым, на веревках, как и прежде, сушилось белье, на улице грохотал трамвай. Все было обычным, но люди изменились сразу. В наших бараках жило много военных, все они, как и наш папка, несмотря на выходной день, ушли на завод. Он назывался НИИ артиллерийского приборостроения (НИИЛАП) и подчинялся Главному артиллерийскому управлению РККА. В последующие дни до нас доходили сведения, что завод поменяет свой профиль и станет выпускать снаряды. Со слов отца я знал, что из числа командиров и красноармейцев формируются кадры для партизанских отрядов, в том числе на нашем заводе. Заработали военкоматы. Слово «военкомат» я тогда услышал впервые. Люди уходили на фронт по повестке и добровольно.

Двор наш опустел. Изменились игры: мы теперь играли в партизаны, дежурили по двору. Кое-кто из соседей срочно выехал из Москвы, хотя ее еще не бомбили. Этих людей осуждали, говорили, что они «драпают». Детсад закрыли: становилось ясно, приближается эвакуация жителей. В июле стекла в окнах в домах и в заводских цехах в ожидании бомбежек стали заклеивать бумажными полосками.

Рассказывали, что некоторые ребята-старшеклассники убегали на фронт. Их ловили на станциях и в теплушках и возвращали домой. Мы считали их героями. Некоторые из них исчезали, может быть, все-таки добирались до войск.

В те дни наши соседи по дому скупали все, что было в магазинах и лавках. Карточная система еще не была введена. А мама увязла в пеленках и стирке. Только в июле ей подсказали, что надо бы и ей подкупить продуктов, ведь у нее трое детей. Мы пошли с ней в магазин, в который всегда ходили раньше. Полки были почти пусты. Продавщица посоветовала маме купить хотя бы печенья и конфет. Другого ничего и не было. Купили целую наволочку печенья – дешевого, шоколадного и конфет «Коровка». Купленное нам потом пригодилось.

Немцы наступали быстро. По радио выступил Иосиф Виссарионович Сталин («Братья и сестры!»), хотя я смутно это припоминаю. Прекратилась связь с Ленинградом, где жили дедушка и бабушка, и вся наша большая семья Кирилловых – рабочих и специалистов, работавших на артиллерийском полигоне и на заводах – на Ржевке и Пороховых. Прозвучало слово «блокада».

К концу июля Москва уже перешла на осадное положение. Появились противотанковые заграждения, в том числе перед р. Яузой, у ЦАГИ. По ул. Красноказарменной возили аэростаты, и бойцы разрешали нам помогать тащить их за веревки. По радио часто звучала песня «Вставай страна огромная, вставай на встречный бой с фашистской силой черною, с проклятою ордой!» Слушать ее было страшно, на душе становилось тревожно.

Когда сдали Смоленск, вышел приказ Сталина об эвакуации части заводов и всех семей военнослужащих за Урал. Я ведь только что перешел во второй класс, географию не изучал, но картой СССР и глобусом обзавелся и вместе с мамой внимательно следил за перемещением фронтов. Брату Саше еще не было и шести, он пропадал во дворе, но меня как старшего слушался.

28 июля нас, семьи, жившие в бараках, на полуторках отвезли на заводские пути у завода «Серп и Молот». Там мы еще полдня ждали погрузки в товарные вагоны. Их называли «теплушки». Помню, отец то появлялся, то убегал по своим делам. Когда погрузились и устроились на нарах, уже вечерело. Из путевой будки доносились по радио песни «На позицию девушка провожала бойца…», «Выходила на берег Катюша…».

Наступило время прощанья. Стали прощаться с отцом и мы. Вот тут-то я впервые почувствовал, что война это прощанье, это разлука. Как же было страшно маме с тремя ребятишками, младшему из которых исполнилось только 54 дня! Что нас ждало в эвакуации? Война коснулась нас.

Дорога за Урал

В теплушке располагалось несколько семей. Почти все были с детьми. Были и пожилые люди. Многие ребятишки были мне знакомы по играм во дворе. Так что у нас быстро сложился свой круг.

В середине вагона была размещена печка – плита, которую топили дровами, заготовленными заранее. Труба от нее уходила в дверь вагона. Под печкой лежал железный лист, на который высыпались угли и зола. Очень скоро стало ясно, что печка нужна не только для приготовления пищи, в том числе нам, детям, но и для кипячения воды (стирка, питьевая вода).

Двери вагона были открыты, и это было опасно, так как дети заигрывались, бегали, несмотря на небольшое пространство посреди вагона. Поезд мчался или ехал медленно, и можно было видеть, как проплывали мимо мосты, речки, станции и поля. У открытого проема, отгороженного доской, всегда дежурил кто-то из взрослых. В составе поезда был старший. На остановках он забегал к нам и объяснял, где мы находимся и что впереди. Мы знали, что едем в Челябинскую область, в деревню.

Ехали рывками, то очень быстро, то подолгу стояли на запасных путях и тогда нам разрешали вылезти из вагонов и побегать по насыпи. Этой радости мы ждали. Несколько раз (до г. Горького и позже) состав попадал под бомбежки, хотя бомбы цели не достигали. Этим и были вызваны рывки в движении поезда. Ночью печку гасили в интересах светомаскировки.

Вовочка вел себя спокойно, мама кормила его своим молоком и давала жиденькую манную кашку с ложечки. Стираное бельишко сушилось над печкой. Санька лазил по нарам к своим друзьям. Им было скучно, и они баловались. Однажды он упал с верхних нар почти на раскаленную печку. Был переполох. Мама испугалась за него, а он чувствовал себя героем: ведь только он из всех мальчишек упал на печку и остался жив. Конечно, он был наказан именно так, как это делают все мамы.

Я помогал ей: держал на руках маленького братишку, давал ему попить из бутылочки, высвобождал маму, чтобы она могла поспать хотя бы немного, пока малыш не орал. Были еще многодетные мамы, они помогали друг другу: в Москве собирались быстро и взяли не все.

На всех более или менее крупных станциях на путях стояли эшелоны. Одни везли беженцев и заводское оборудование вглубь страны, другие – направлялись на фронт. В теплушках располагались красноармейцы, на платформах, закрепленные тросами, стояли танки, пушки, тягачи и автомашины. Шел август. Страна была на колесах.

А однажды, где-то за Волгой, во время одной из стоянок прямо перед собой мы увидели пленных немцев. Часть из них стояли на путях, курили, часть сидели в проемах вагонов, свесив ноги в сапогах. Крепкие, в кургузых френчах с погончиками, рыжие и мордастые. По бокам стояли наши бойцы с винтовками наперевес. Это были первые из немцев, которых мы видели. Мы, ребятишки, смотрели на них с обычным интересом, без ненависти. Фашисты? Мы этого еще не почувствовали. Никого из наших родных еще не убили. А может быть, мы просто не знали об этом?

Постепенно ночи стали холоднее, приближались горы. Часто состав шел, с двух сторон окруженный отвесными горами. Это были отроги южного Урала. Мама рассказывала о минеральных богатствах этого края, о рассказах Бажова. В 20-х годах она проходила студенческую практику в этих местах, в г. Ирбите. В те годы она училась на дошкольном отделении педагогического института им. Герцена в Ленинграде.

Информация была скупой, но мы знали, что немцы рвутся к Москве. А ведь там оставался наш папка.

Горы кончились, начались бесконечные леса и поля. Стоял еще не убранный хлеб. Ночью проехали Челябинск.

Где-то 7 – 10 августа утром мы приехали на станцию под названием Мишкино. Это был город, районный центр Челябинской области. Оказалось, что это и есть то место, где начиналась наша эвакуация. Нас выгрузили на привокзальном перроне. Какое-то время мы сидели посреди своих чемоданов и узлов. На станции был кипяток, крестьяне продавали горячую вареную картошку. Старший по поезду что-то согласовывал с местными властями, распределяли прибывших по местам их последующего жительства, подгоняли телеги, запряженные лошадьми. На телегах была настелена солома. Наш обоз состоял из полутора десятков телег. Наконец, часам к 6 вечера обозы тронулись, каждый по своему маршруту.

Ехали медленно, так как на телегах уместились не все, а только женщины с маленькими детьми. Какое-то время я шел пешком вместе со взрослыми. Потом подсаживался, менялся местами. Ехали долго, наверное, километров тридцать. Когда въехали в деревню, было уже совсем темно. Остановились на площади. Вокруг нас молча стояли местные женщины, ожидая команды по нашему размещению. В домах кое-где был виден свет от керосиновых ламп.

Руководил нашим расселением председатель сельсовета, одна нога его была деревянной. Говорили, что он был ранен еще в гражданскую войну. Очень быстро всех развезли по избам. Мы были определены в дом, где жила семья из трех взрослых женщин, из которых одна была совсем старенькая старушка, и двух девочек. Нас разместили в светлой горнице с тремя окнами. На большой высокой кровати возвышалась гора подушек. У стены стоял еще и диванчик. А хозяева оставались в комнате, где стояла большая русская печь. Над ней виднелись просторные палати. В прихожей стояла кадка с водой. Над ней висела кружка. Из нее пили все. В темных сенях на соломе лежали корова и теленок. Туалет был во дворе. Наш адрес был таков: Челябинская обл., Мишкинский район, деревня Пестово, дом Баевых.