Макиавелли - Никколо Каппони

В своей книге «Военная революция: военные новшества и величие Запада» известный историк Джеффри Паркер ссылается на инженера, написавшего в 1722 году трактат, в котором тот раскритиковал около 118 оборонительных сооружений, предложенных семьюдесятью авторами, представив собственный вариант (119-й по счету). По-видимому, схожая судьба постигла и Макиавелли. Любой автор, берущийся за его жизнеописание, вынужден дать письменную интерпретацию его жизни и творчества, и за несколько веков Никколо стал объектом самых неоднозначных толкований. С самого начала Макиавелли превратился в излюбленную мишень критиков, которые считают его личностью, преодолевшей время и пространство: первым политологом, первым философом Нового времени и так далее. Согласно этим же критериям он вполне мог завоевать и титул первого современного драматурга, став первым, кто на личном примере доказал отличие теории от практики и кто первым одурачил не одно поколение толкователей.

В поисках «истинного» Макиавелли многие авторы пытались разобраться в его личности и его трудах, и в результате Никколо превратился в нечто совершенно аморфное: империалиста, протолибертарианца, атеиста, неоязычника, убежденного христианина, свободолюбивого республиканца, наставника деспотов, гения военного искусства, кабинетного стратега, реалиста, идеалиста и тайного основателя современной политологии. Поэтому довольно забавно было обнаружить, что многие современники Макиавелли не усматривали в его идеях никакой практической пользы, а его самого считали сумасбродом и фантазером. Называя Никколо избитым и довольно нелепым эпитетом «современный», люди демонстрируют не только пренебрежение ко всякой хронологической точности, но и определенную бестактность, чего отнюдь не скажешь о его современниках.

Никколо и в самом деле был личностью неоднозначной, и попытки дать ему четкую характеристику напоминают поедание хот-дога: кусаешь с одной стороны, а начинка вылезает с другой. Более того, любому, кто попытается отыскать хоть подобие связности в его мыслях и поступках, придется учесть, что взгляды Макиавелли, как и у многих из нас, со временем менялись или подстраивались под обстоятельства. Кроме того, необходимо помнить, что Никколо обладал всеми чертами типичного флорентийца того (и даже нынешнего) времени: любил прекословить, провоцировать, выделяться (bella figura), прибегая к искрометному юмору.

Конечно, он обладал всеми перечисленными качествами в превосходной степени, и эта его чудаковатость не раз доставляла Никколо массу хлопот. К примеру, лишь в старости, пережив множество неприятностей, Макиавелли понял, что значит вести себя «корректно». При этом усматривается некая ирония в том, что среди широкой публики Никколо прославился именно «Государем» — сочинением, написанным в определенное время и с определенной целью: снискать расположение Медичи, правителей Флоренции. Более того, негативные отзывы заставили бы Макиавелли прибегнуть к любым отговоркам, лишь бы скрыть свои истинные намерения.

По этой причине я питаю определенную слабость к Никколо и восхищаюсь не столько глубиной его мысли, сколько личными качествами. К тому же мне близко его чувство юмора, каким бы шокирующим оно ни казалось тем, кто с рождения не прожил во Флоренции. Этот город и вправду стал одним из персонажей моей книги, и не столько его искусство и культура, сколько особый дух и восприятие мира, которые пронизывали — и пронизывают до сих пор — это место, понять и оценить которое способны лишь немногие. В жизни я не только встречал множество Макиавелли, Франческо Гвиччардини, Франческо Веттори и других персонажей этой книги, но и не раз видел примеры гражданского поведения — или скорее наоборот — подобного тому, которое описывали Никколо и его современники.

Эта книга писалась в уединении, проникнутом духом самого Макиавелли, и старина Ник с дьявольской ухмылкой[1] заглядывал в мою рукопись. Размышляя в одиночестве над документами, которые когда-то написал или надиктовал Никколо, я стал понимать его образ мыслей (насколько возможно, конечно, с учетом вышесказанного). Что же касается вторичных источников, я не только испытал удовольствие, но и немало почерпнул, ознакомившись с большей частью той необъятной литературы, которая посвящена Никколо, хотя некоторые работы, при всей убедительности, оказались для меня во многом бесполезны. Но, по сути, их подход предполагает, что любой исторический документ, пусть и анонимный, независимо от его важности, обычно низводится до краткого примечания, тогда как некая неопубликованная записка без даты, содержащая salute е bad («приветствия и поцелуи»), но написанная рукой Макиавелли, неизменно снабжается целой научной статьей.

И это не всегда плохо, особенно если учесть, что множество документов было утрачено еще при жизни Никколо. Время от времени исследователи наталкиваются на неизвестные ранее свидетельства, которые позволяют лучше понимать значение событий, мыслей и записей, связанных с Макиавелли. Иногда жажда новых открытий приводит к фиаско. Несколько лет назад один авторитетный ученый опубликовал книгу, в которой на основании скрупулезных архивных исследований утверждал, что в конце 1480-х годов, а также в лучшие годы последующего десятилетия Никколо Макиавелли занимался банковским делом в Риме. Книга удостоилась нескольких одобрительных отзывов, но затем другой авторитетный ученый, наделенный к тому же критическим умом и характерным флорентийским озорством, написал статью, в которой доказал, что упомянутый Макиавелли не тот самый знаменитый Никколо, а всего лишь его кузен и тезка.

Хотя я и предпочитаю в работе полагаться только на самого себя, тем не менее есть несколько человек, которых я хотел бы поблагодарить за помощь. Профессор Уильям Коннелл оказался для меня весьма приятным и полезным собеседником; профессор Хамфри Баттерс первым предупредил меня о ловушках, в которые я непременно угодил бы на своем пути; доктор Брук Эттл постоянно напоминал мне смотреть на лес, а не на деревья; покойный и незабвенный профессор Джоаккино Гаргалло ди Кастель Лентини проявлял воистину безудержную страсть к истории; доктор Мэри Дэвидсон всегда была для меня неисчерпаемым источником знаний; Роберт Пиджен из Da Capo Press отнесся ко мне с терпением и пониманием; Рене Капуто, также из Da Capo Press, явил чудеса выдержки, достойные библейского Иова, столкнувшись с моей привычкой вносить множество правок в самый последний момент; доктор Марко Манетти, как никто иной, помог мне понять Макиавелли. Граф Пьеро Гвиччардини любезно позволил мне ознакомиться с бумагами его предка Франческо. Неизменную помощь оказывали работники Государственного архива Флоренции, библиотеки Риккардиана и библиотеки Национального центра Флоренции.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});