Не гони лошадей - Светлана Алешина

— Да, а ты, собственно, чего звонишь? — нажаловавшись от души, поинтересовалась она.

— Лена, ты такого профессора с истфака, Карташева, не знаешь?

Лена пару минут помолчала.

— Он в универе всего несколько лет работает, нас не учил… Но мы, кажется, на конференциях встречались… Он к нам откуда-то перевелся, из Питера, что ли… Занимается, по-моему, нэпом или Гражданской войной…

Да, негусто…

Декан, замотанный, нервный, уставший, с подозрением разглядывал мое журналистское удостоверение, а затем добавил к словам Елены информации с гулькин нос. Карташев работал на кафедре не так давно, считался перспективным ученым, имел несколько опубликованных трудов, пару аспирантов. Короче, «не был, не состоял, не участвовал»…

Почему перевелся из престижного города в наш университет? Во-первых, хотел быть поближе к архивам, изумительно подходящим к его теме, во-вторых, сырой климат Северной столицы был вреден его жене, а в-третьих… Ректором университета был друг его родителей, он и выбил квартиру для перспективного ученого. В Питере, сами понимаете, с жильем проблемы, а молодых ученых — перебор. У нас же таких преподавателей по пальцам перечесть, все уже предпенсионного возраста, старая гвардия.

Декан показал личное дело, там ничего криминального не обнаружилось. Скупые строчки автобиографии, внушительный списочек опубликованных работ, вот, пожалуй, и все. Я на всякий случай списала домашний адрес Карташева и взяла пару фотографий: конференция историков, вручение дипломов выпускникам. С фотографий глядело интеллигентное, даже привлекательное лицо. За что ж это его так?

В качестве довеска мне дали список аспирантов, которые тесно общались с профессором. Несколько фамилий. Почти все аспиранты оказались на месте, кроме одного, который в данный момент находился в научной командировке — Коган Павел Владимирович. На нет, как говорится, и суда нет. Я обзвонила всех остальных — по списку, но ничего особенного они мне не рассказали. С погибшим их связывали отношения аспиранта с научным руководителем, а таковые к откровенности не располагают и ответа на вопрос, за что был убит профессор, не дают.

Пытаясь ответить на сакраментальное «почему», я вернулась в редакцию. Часы показывали без пяти шесть. Никого из сотрудников в редакции не было (все еще или уже). Правда, по остаткам печенья в вазочке на кофейном столике, по грязным чашкам и полной окурков пепельнице я поняла, что они на работу являлись и снова разошлись по своим делам. «Посуду можно было вымыть», — отметила про себя. Ладно, я хоть и главный редактор, но все же человек. Ничего, пусть отдохнут. Завтра дел у нас невпроворот. Придется перепахивать почти сверстанный номер, но общими усилиями выпустим в срок.

Я сделала пару звонков своим знакомым в милицию, выяснила, кто занимается убийством Карташева, раздобыла кое-какую информацию о возможных версиях. Все эти манипуляции заняли у меня не больше часа, интересно, а к же… пардон, к вдове Карташева идти не поздно? Я закурила, пытаясь прислушаться к голосу совести и разума. Кто победит? Совесть тихонечко шептала, что нехорошо беспокоить несчастную женщину в день гибели мужа. Разум же орал во все горло, что ехать нужно срочно, пока другие коллеги не опередили. Тем более что сейчас, в стрессовой ситуации, вдова сможет рассказать что-нибудь важное.

Разум победил. Вот за что я не люблю свою работу, так это за то, что приходится лезть в душу несчастных родственников, копаться в грязном бельишке. Но если не я, тогда обязательно то же самое сделают другие. Например, мой заклятый друг, бывший однокурсник Артем Тарабрин, ведущий журналист «Криминального Тарасова». Этот шовинист до сих пор считает, что женщинам не место в криминальный хронике. Место женщины-журналиста в журнале «Космополитен», «Домашний очаг», «Крестьянка», «Работница» или в лучшем случае в газете «Вечерний Тарасов» в разделах «Поговорим о красоте» или «Аптека с грядки». Ну уж нет, не дождется, такого удовольствия я ему не доставлю. Я усмехнулась, представив, как вытянется физиономия Тарабрина, когда он возьмет в руки свежий номер «Свидетеля».

Карташевы жили в районе новостроек, в стандартной многоэтажке, на пятом этаже. Я поднялась в обшарпанном лифте, успев прочитать надписи аборигенов: «Колька дурак», «Спартак» — чемпион», «Мумми Троль» — муммитролеей всех».

Как начать разговор с вдовой Карташева, я так и не придумала. «Ладно, буду действовать по обстановке», — подумала я, нажимая кнопку звонка. Дверь отворили не сразу. На пороге стояла женщина лет тридцати пяти — сорока: зареванное лицо, потухшие глаза, спутанные волосы.

— Проходите, — произнесла женщина, даже не спросив, кто я и откуда.

Я прошла, незаметно оглядываясь. Обычная двухкомнатная квартира, крохотная прихожая, встроенный шкаф, зеркало, телефон, тапочки. В большой комнате, куда проводила меня хозяйка, много книг, стенка, телевизор, ковер, два кресла и диван. В углу письменный стол. Обстановка ничего конкретного о хозяйке, вернее о хозяевах, не говорила.

Я представилась, показала свое удостоверение, женщина внимательно выслушала меня.

— Я из редакции газеты «Свидетель», хотела бы написать про вашего му…

— Это уже не ко мне, — зло оборвала она меня.

Я уставилась на нее, ничего не понимая. «Уже» — это в каком смысле, «уже» теперь, по поводу кончины супруга или «уже» вообще? Видя мою растерянность, вдова профессора пояснила:

— Мы с Карташевым год как не живем, этот мерзавец со студенткой сожительствует, — женщина говорила, едва сдерживая рыдания. Непонятно, по поводу чего были эти слезы: то ли по поводу гибели, то ли по поводу измены супруга. Я, как могла, успокоила женщину, накапала ей валерьянки, но разговора у нас не получилось.

В деканате дали именно этот адрес, значит, там не знают о новой семье профессора. Образ положительного «морально устойчивого, перспективного, талантливого ученого» стал приобретать большую реальность. Что ж, и на солнце есть пятна. Ладно, моя газета криминального характера, с желтой прессой мы ничего общего не имеем.

Официальная жена Карташева дала мне адрес его новой подруги, и я решила отправиться к ней. Раз уж я влезла в это дело, нужно было выяснить все до конца.

Карташев со своей молодой подругой проживал в старом центре Тарасова. До главной улицы пешком минут двадцать, до университета десять минут езды, до Волги рукой подать. Двухэтажные особнячки, выстроившиеся квадратом, с внутренними двориками, пристроенные друг к другу, напоминали о купеческом прошлом Тарасова. Дом, в котором жил Карташев, имел и парадный, и черный ход, кое-где сохранилась лепнина. Лестница, ведущая на второй этаж, когда-то знавала лучшие времена. Я поднялась на площадку второго этажа и остановилась перед новенькой железной дверью. Надавила кнопку звонка и услышала мелодичную трель.

Дверь мне открыла заплаканная молодая женщина в джинсах и черной водолазке, в ее пышных каштановых коротко стриженных волосах виднелась черная креповая лента. На бледном лице выделялись огромные зеленые глаза с длинными пушистыми ресницами. Девушка была невероятно красива какой-то хрупкой, изысканной красотой.

— Здравствуйте, я по поводу несчастья с Антоном Павловичем, из газеты. Мы пишем статью об этом трагическом происшествии…

— Это вам она дала адрес? — спросила девушка, пропуская меня в квартиру.

Мне показалась что собеседница моя немного не в себе. Что-то неуловимое…

«Она» — это, вероятно, жена Карташева. Я кивнула и прошла вслед за девушкой по длинному широкому коридору. Пока я шла, насчитала три комнаты, кухню и ванную. Мы оказались в комнате с камином. «Интересно, действующий?» — мелькнуло у меня в голове. Казалось, мы перенеслись в другую эпоху, лет эдак на сто пятьдесят или двести назад. Мебель здесь была сплошь старинная. Огромные стеллажи с книгами, дубовый стол с компьютером (единственная современная вещь), два кресла перед камином. Вероятно, кабинет Карташева.

— Это кабинет моего отца… Антон очень любил тут работать, перенес все свои книги, компьютер…

Понятно, девушка из состоятельных, на профессорскую зарплату так квартиру не обставишь. В официальной квартире Карташева все гораздо проще.

— Извините, что я беспокою вас в такую трагическую минуту… — начала я.

— Вас как зовут? — перебила подруга Карташева, назвать ее женой я почему-то не могла.

— Ольга, Ольга Юрьевна, — произнесла я.

— А меня Элла, Элина. Антон любит… любил меня так называть… — Глаза девушки наполнились слезами, она покачнулась и чуть не села мимо кресла.

Я ринулась успокаивать девушку, поднявшись с места, что-то задела ногой. Это оказалась пустая коньячная бутылка. Вот откуда лихорадочный блеск в глазах и едва уловимый аромат.

Девушка подняла голову и жалобно произнесла: