Практика по фольклору - Елена Саринова

Вот именно из нее Ивана и сунул в почтовую повозку друг Марат, как нельзя вовремя вернувшийся со своей археологической практики. Впрочем, до повозки была еще горячая ванна с травками и студенческий лекарь со вздохами и свинцовыми примочками.

— Жаба?

— Э-э.

— И никак?

— Э-э… Друг, я в плаванье ухожу. Послезавтра.

— Да ты уже… приплыл… Уважаемый Давид, подержите его здесь чуток. Я скоро вернусь, — скосившись на Ивана под примочками, хлопнул лекарской дверью Марат и надолго исчез в университетских просторах…

— … и пишет, что нравится предмет — минералогия. Да это и понятно. Он еще с детства, хе-е, хорошо камушками по окнам попадал. А у вас нет минералогии?

— Что?.. — Иван, глянув на почтаря, вынырнул из своих, изрядно размытых «прощальным вечером» воспоминаний. Хотя, там и «прощальная ночь» была, туманно перетекшая в «прощальный рассвет», а потом и… — Не-ет. Минералогию у нас не преподают, — и, подобрав сумку, занырнул теперь уже в нее…

Вот что такое дружба? Настоящая? В первую очередь — фляжка с нескончаемой и всегда холодной водой. Их общий с Маратом «артефакт», купленный вскладчину у аспиранта с соседнего магического факультета. Но, хоб побери, как же она вовремя. И прямо с самого верха. Вся в прохладной испарине. О-о… Во вторую очередь, настоящая дружба, это — самопожертвование. А иначе как назвать припрятанный в кармане запасных штанов мятый платок с десятком монет? Ведь сам же историк — на «мертвой мели». Это Иван знал точно (на чьи всю ночь пили то?). В третьих же, настоящая дружба, это… Вот это и есть… На самом дне сумки, аккуратно вложенным в картонную папку лежало «Индивидуальное задание на фольклорную практику по курсу „Древняя ладменская словесность“ студента историко-филологического факультета КУ, Вичнюка Ивана»… Вот это она и есть. Оставалось лишь вникнуть в детали. Не того, как Марат заполучил сей бесценный документ (о том он сам, выкатив худую грудь, расскажет). И Иван попытался вчитаться:

— В недельный срок изучить… зафиксировать… подготовить… предоставить… Так. Так. Так… Стоять. А чего изучать то?.. «Лягушка, как хтонический[3] символ в фольклорных произведениях разных провинций Ладмении». О-о… Ну, жаба ядовитая. Что ж ты еще могла мне подсунуть? Мало тебя одной, так сейчас «родословные родственников» собирать придется.

— Так вы жаб, что ли изучаете?

— Что?.. А-а. И их тоже, — с остервенением скривился студент, а потом выдохнул. — Скажите, вы ведь мимо Круторечки, через мост поедите? Вам ведь до Барщика?

— Точно так, — качнулся на сиденье почтарь. — Вспомнил, значит, свой конечный адрес?

— Ага. У меня там бабка с дедом живут. Оттуда по жабам и пойду. Тьфу… По лягушкам.

— Хе-е… Сту-дент…

Глава 2

«В стародавние времена, когда заклятья ещё помогали, жил-был на свете король. Все дочери были у него красавицы, но самая младшая была так прекрасна, что даже солнце, много видавшее на своем веку, и то удивлялось, сияя на её лице…»

отрывок из «Сказки о Короле-лягушонке или о Железном Генрихе».

— А исхудал то как.

— М-м-м.

— И чернота под глазами. Ох, ученье это ваше. Говорила твоему отцу: старшие обошлись без него, и младшенький бы тоже… Ешь давай. Еще курочку?

— М-м-м. М-молока, ба, — прожевал, наконец, Иван.

Дед с каминной ступени придирчиво сузил глаза:

— А откуда ж бланш такой?

— Где? — всплеснула пухлыми руками бабка.

Студент вздохнул: уж кто-кто, а бывший наемный воитель «ученую черноту» от полноценного фонаря всегда отличит:

— Ба, все нормально. Дед, у него — больше.

— Ну так… А на шее красная «красота»?.. Вырос, младшенький, — хмыкнул не без гордости старик и вернулся к набиванию своей трубки.

Иван же по детской привычке набычился:

— Я к вам, между прочим, не просто так, а по делу.

— Ну, так, конечно, — тут же заметил дед. — Когда ж ты к нам просто так-то приезжал? Чего на этот раз? За картошкой или девок местных пересчитывать? Так прошлым летом вы с дружком своим подсчет хорошо провели — на трёх убавилось.

— Ты чего городишь?! Все на местах, — хлопнула крынку на стол бабка. — Не слушай его, Ванюша. Они со своими корешами хуже баб сплетни сводят.

— Так я не про количество, а про качество, — внес ясность дед, а потом вздохнул и, дымя трубкой, поковылял на выход. — Пойду в баньку дров подкину… Ванёк! Тебе дубовый готовить или березовый?

— Если веник, то — дубовый! — на всякий случай уточнил со стула внук. — Ба, мне ведь, действительно, помощь нужна.

— Так я тебя слушаю, Ванюша, — присев на соседний стул, явила собой старушка большой неподдельный интерес…

А ведь и правда, в прошлом июне отдохнули они с Маратом в Круторечке занимательно. Только, занимались вместо положенных практик (один — несчастной фольклорной, другой — краеведческой), как раз «подсчетом местных девок». А еще купаньем, рыбалкой и кладокопанием в заброшенном алантском особняке. И лишь в последний день, оккупировав бабкин кухонный стол, кое-как, накропали свои учебные отчеты. Весело было. Хотя, сначала планировалось честно подойти к вопросу. И, кажется, бабка тогда их даже по нужному курсу направила. Да и они, кажется, по нему пошли… Вот странная это вещь, «стереотипность мышления»: ты, вроде, видишь человека, причем, до мельчайших подробностей, а воспринимаешь его, как часть привычного интерьера, что ли. Другой же, глядя на него, переживает совершенно другие эмоции:

— А ничего у вас тут… девушки, — кареглазый Марат с большим интересом оглядел вышедшую навстречу гостям внучку местного «знатока истоков». — Ванча, представь.

Иван в ответ недоуменно хмыкнул: он эту «девушку» знал еще с зеленых соплей через обе щеки:

— Жанка, привет. Бабка дома? Она нам нужна. А, кстати, это мой университетский друг, Марат. А это — Жанка. Жанна… Так бабка то твоя где?

— Ой, а у нас не прибрано. Вы прямо здесь присядьте. Я сейчас за ней сбегаю в огород, — залившись румянцем, взметнула она в развороте своей каштановой косой.

Иван же по-дружески схлопотал локтем в бок:

— Нет, ты видел? Формы какие? Это — не девушка. Это… полнолуние.

— Да что ты? — протянул Иван, усердно пытаясь отделить «полнолунный» Жанкин образ от зеленых детских соплей…

И дальше «подсчет» вышел уже на новый уровень. Студенты против стереотипов!..

— Ванюш, у нас только одна здесь фолькор знает — Димениха-полумагичка. Она почти с самого начала на своем бугре живет, — сметая одной ладонью в другую крошки со стола, изрекла старушка. — Так, я вас к ней в прошлом годе и отправляла. Помнишь, внучка у нее, Жанка? Ты в детстве ей на горке нос нечаянно салазками расквасил?

— А-а-а, — старательно нахмурил Иван лоб. — Вспомнил. Ба, да она… не знает ничего. Тем более, про лягушек. А еще кто-нибудь…

— Про лягушек? — встрепенулась бабка. — Есть, Ванюша. Про лягушек Семен Кривой знает. Он договор с одной ресторацией в Барщике подписал. И в своем пруду теперь как раз лягушек разводит. Тьфу-у. Бывают же поганцы, которые их едят. А живет он все там же, на…

— Ба-а.

— Чего, мой хороший?

— Мне про живых надо. С хтонической точки зрения.

— Да ты что?.. Прости меня, господи — чем детей в этих уни-верси-тетах пичкают, — на всякий случай осенила себя знаменьем старушка…

Грохот обитых жестью тележных колес по доскам моста через Силежу постепенно заглушил и гусиное гоготание на реке, и другие посторонние звуки. А вскоре и сама Круторечка исчезла из виду. С высокими кленами вдоль улиц, которые сажал еще тот самый алант, хозяин заброшенного ныне особняка. И домами под ними с разноцветной глазурью наличников. И когда он теперь увидит своих замечательных предков? Хотя, Иван точно знал, что как только пирог с изюмом и половина жареного гуся исчезнут из его отяжелевшей сумки, он и думать над этим вопросом забудет. Потому как полно других, гораздо более насущных. Vive die hodie, propter sol lucet in saecula[4]. Ого! Ничего себе… «теория тупикового развития».

Кстати, Семен Кривой (на самом деле, кривой) все ж таки, нашему студенту сгодился. Ибо как раз в его телеге, груженой двумя баками с «хтоническими деликатесами», он и выехал на рассвете дня следующего в направлении города Барщик. Так себе городок: не сильно скучно, не очень весело. Зато, музей в нем — знатный. Точнее, музейный архив, в который сто тридцать лет назад перевезли часть ценного хранилища из главного его ладменского «коллеги». Иван бывал в том просторном подвале трижды по разным учебным оказиям. И, на всякий случай, «прикормил» столичными сладостями местного архивариуса. А теперь сильно надеялся, что сию бледную даму никуда подвальным сквозняком не выдуло (и что бабкин румяный пирог не сильно уступит воздушным пирожным из «Фисташковой феи» с Площади двух дворцов).