Корзинка с бриллиантами - Далия Трускиновская

А я не могу наши отечественные туфли носить. У меня нога полная, они ее уродуют. Этого она не догоняет!

В общем-то я подставилась. Не фиг было курить. Если куришь днем, всегда успеешь до вечера проветриться.

Обычно я всю эту педагогику терплю. Ну, огрызнусь для порядка, чтобы мне совсем уж не сели на шею. Я, конечно, не ангел, но я же не виновата, что батя такие микроскопические алименты шлет! Смотреть надо было, за кого замуж выходишь. Я ей, конечно, так, в лоб, этого не говорю, но она знает, что такое мое мнение.

Я ее понимаю. Нас с ней нищета заела. Пять рублей на колготки — проблема. А меня если по-настоящему одевать — точно папа-генерал нужен. Но тут я обиделась. И без того тошно, а она — про дите в подоле!.. Если бы!..

Вот я и хлопнула дверью. Хорошо, успела куртку с вешалки сдернуть.

Это я впервые в жизни на ночь глядя умотала из дому. И долго стояла в подъезде, соображая, где же теперь ночевать. К Светке или к Алке ехать было поздно. Светкина мать, конечно, пустила бы меня, но Светке бы потом из-за меня влетело.

И я поняла, что единственное место, где я могу переночевать, — это цирк.

* * *

Почему-то, когда говоришь, что работаешь в цирке, начинается дружная ржачка. Ну, я же не клоуном работаю! Все почему-то думают, что раз цирк, значит, все там — клоуны. А я работаю секретаршей. И вообще я попала сюда по большому блату.

Когда я поступила на заочный инъяз (хотя, по-моему, заочно изучать язык — это маразм, но в очном мамка бы действительно меня не прокормила), мы стали искать такую работу, чтобы оставалось побольше свободного времени. А поскольку я на УПК кое-как освоила профессию секретаря-машинистки, то поиск мы вели целенаправленно.

Идти секретаршей к директору фабрики я наотрез отказалась — там работа с восьми утра, меня через неделю вышибут за опоздания. Когда тетя Люся сказала, что может меня устроить в цирк, мы с мамкой ухохотались — думали, шутка. Но оказалось, там действительно есть такая должность — секретарь-машинистка. Оклад небольшой, но работа с десяти утра. И отсидки нет. В четыре я уже обычно свободна. Правда, несколько раз пришлось посидеть допоздна — мне какой-то идиотский сценарий диктовали, а еще протокол собрания перепечатывала, а в нем список, кто премию получил, и сколько именно. Чуть не рехнулась с этим списком!

Но вообще жизнь у меня в цирке привольная.

А о том, что на конюшне можно переночевать, я подумала, вспомнив историю с печеньем.

Дело в том, что у меня такое странное устройство организма: когда волнуюсь, на меня нападает страшный жор. Черта бы съела, и на ночь глядя, да… Это организм так борется со стрессом.

И вот еще в марте я шла из театра домой ужасно расстроенная. Спектакль прошел плохо, у Макарова была ангина, я узнала об этом и вся испереживалась. С ангиной тащить на себе весь спектакль! И вот я иду к остановке, а на меня нападает жор. Хоть асфальт грызи! Я прямо завертелась на месте — куда кинуться? Магазины закрыты, дома ничего вкусненького нет.

Тогда я вспомнила, что еще днем видела здоровенную коробку с печеньем, и, главное, печенье было такое, какого я у нас раньше в магазинах не видела, с изюмом. Эта коробка стояла на конюшне для подкормки, и все, конечно, таскали оттуда печенье, и я тоже.

Пока я неслась к цирку, все разошлись после представления. Как я проскочила мимо вахтера, уже не помню. На конюшне я нагребла полную сумочку этого печенья, а потом ехала домой и всю дорогу машинально хрупала и хрупала. Стресс — страшная штука, все приличные люди от стресса худеют, а я наоборот. Но самое жуткое было потом. Я никак не могла избавиться от крошек. Я месяц вытряхивала каждый день и не могла окончательно вытряхнуть сумочку.

В общем, пришлось брести к цирку.

Я догадывалась, почему в тот раз проскочила благополучно. Наверно, на вахте сидела тетя Леся или тетя Жанна. Они, когда дежурят, сидят себе в вахтерке с книжкой, радио слушают и даже не смотрят в окошечко. Дверь они запирают, когда уверены, что ушел последний артист или служащий. Точнее, обе двери — уличную и которая ведет вовнутрь. А потом хоть всю ночь колотись — даже не подойдут спросить, в чем дело.

Но вот если бы дежурил дядя Вахтанг, я бы не проскочила. Он завел себе моду вытаскивать кресло из вахтерки чуть ли не в коридорчик между уличной дверью и той, которая вовнутрь. У нас там есть и третья дверь, в администрацию, но в это время она давно закрыта и никому не нужна. Вот дядя Вахтанг и сидит практически в коридорчике, потому что там — телефон, он все время названивает домой, и еще потому, что ему безумно скучно сидеть в вахтерке одному. Когда он там сидит, то кроме «здрасьте-до-свиданья!» ничего не слышит. Все проскакивают мимо. А когда он в коридорчике, с ним разговаривают. Дядя Вахтанг не любит читать.

И вот я думала — хорошо бы, чтобы дежурил именно он. Он допоздна не закрывает уличную дверь. Может, если не удастся проскользнуть, я просто упрошу его, чтобы позволил переночевать. А если тетя Леся или тетя Жанна — пиши пропало! У них в это время все давно заперто.

Мне повезло. Дело в том, что рядом с цирком — автобусная остановка. Подхожу я совсем близко и что же я вижу? Уличная дверь распахнута, а дядя Вахтанг с кем-то прощается на этой самой остановке. Если учесть, что на моих часах — полночь, то картинка интересная. Кого это он так уболтал, что провожает на последний автобус?

Вдруг они повернулись и пошли обратно к цирку. Я замедлила шаг, чтобы не столкнуться с ними, и прошла мимо цирковых дверей, когда они уже стояли на пороге. Шагов через двадцать я осторожно обернулась. Они опять подошли к остановке, причем явно спорили. Дядя Вахтанг показывал на цирк, а тот, другой, тоже махал руками. Но тут подошел последний автобус. Тот человек сел в автобус и, наверно, уехал.

Этого я точно не знаю, врать не буду. Пока они там прощались, я успела проскочить в цирк. Правда, я набила синяк о дяди-Вахтангово кресло, но это уже мелочи.

Я вышла в цирковое фойе, мы называем его «подковой», оно действительно в форме подковы, и прошла за кулисы, а потом — на конюшню.

Тут мне предстоял еще один разговор — с Любаней.

Дело в том, что в этой программе полно лошадей. И при них должен дежурить ночной конюх. Но его уволили за пьянку, и временно конюхи поделили между собой дежурства. Сегодня была Любанина очередь, это я помнила точно, потому что мы с Любаней дружим. Я ей помогаю на конюшне, она мне юбку сшила. И я знала, что она пустит меня в шорную переночевать, и постелит на сундуке со сбруей, и даст ватник укрыться.

Любане двадцать пять лет, и у нее дочка Ласька, Лариса то есть, Лаське — пять лет. Я никогда не слышала, чтобы женщина так материлась, как эта Любаня. Все у нее обозначалось одним словечком — и люди, и лошади, и ребенок, и погода, и магазин. Самое удивительное — что Ласька совершенно не материлась. Меня, между прочим, тоже мамка воспитывала одна, но я от нее матерного слова никогда не слыхала.

Конечно, Любаня могла поменяться дежурством с Надькой или с Валерой, или даже с Колькой, который при медведях. Тогда разговор был бы сложнее. Но, когда я вошла в шорную, где обычно спят дежурные, там вообще никого не было. Стоял сундук, стояла разложенная раскладушка, и все.

Я постояла, подождала, мало ли куда умотала Любаня? Может, просто пошла на горшок? У нас два женских туалета — один на втором этаже, там, где гримерные, и один на первом, в фойе, туда ходят зрители. Мы с Любаней обычно бегаем в зрительский, а вдруг ей втемяшилось наверх?

Любани не было. Я подумала, что, может, кто-то из лошадей заболел, и она в боксе. И я пошла по конюшне.

Хризолита я узнаю по храпу. Когда я появляюсь на конюшне, он тихо храпит. Это у нас любовь такая. Я таскаю ему сахар, сухари и вообще, что подвернется. Он не привереда, он все подберет. За это он позволяет целовать себя в нос.

— Здравствуй, Хрюшенька! — сказала я и подошла к его боксу. Он высунул голову и стал шарить по мне верхней губой, она у него так забавно морщится и подергивается, когда он меня обыскивает и попрошайничает.

У Гаврилова в номере всех лошадей зовут красиво — Рубин, Сапфир, Аметист, Хризолит… Но из Рубина сделали Ромку, из Сапфира — Саньку. Хризолита перекрестили, естественно, в Хрюшку, он же — Хрюндель. А какой из него Хрюшка?! Вороной, с белой звездочкой во лбу, глаза огромные, умные, а ласковый — прямо до изумления. Я понимаю, был бы он розовый — ей-богу, есть у нас на конюшне розовая лошадь! Вернее, такая бледно-желто-палево-бежево-невообразимая! Ну, розовая, и все тут. Вот ее бы и звали Хрюшкой!

Я нашла впотьмах ящик с морковкой и угостила Хрюнделя. Пока он жевал, я поняла, в чем дело. У Любани еще со вчерашнего дня дочка куксилась. Наверно, она осталась с дочкой. Она такое выделывала и раньше — если ни с кем не удавалось поменяться, она просто смывалась с дежурства.

Тут я и вовсе обрадовалась. Никому ничего не нужно было объяснять. Раскладушка в полном моем распоряжении, одеяло — тоже. Я загребла в ящике печенья с изюмом, положила на сундук возле раскладушки, сходила в туалет, вернулась, легла и стала грызть безумно вкусные печенюшки, пока не задремала.