Корзинка с бриллиантами - Далия Трускиновская

Пришел Гаврилов, уже в синих джинсах и гусарских сапогах, но с доломаном через плечо. Я понимаю, ему жарко, но лосины у него — на грязных белых подтяжках, и это отвратительно. Наверно, я отошла в сторону главным образом из-за этих подтяжек, а не потому, что Гаврилов мог меня обругать.

— Погоняй лучше кляч! — крикнула мне Люба. — Погонялка вон там, на стене, на гвоздике!

Я и так знаю, где погонялка — рядом с огнетушителем. Вообще это такая процедура, которую увидишь только в цирке. Берется погонялка, это такой кнут, и ею осторожно пощелкиваешь лошадей по пузу, приговаривая:

— Гуляй, Борька! Гуляй, Санька! Гуляй, Хрюшка!

Кони топчутся, поводят боками, тужатся — они знают, что от них требуется. Они должны сходить на горшок, чтобы потом, во время представления, не оскандалиться в манеже. Когда они «погуляют», нужно похвалить, угостить морковкой и, конечно, убрать навоз.

Командуя лошадьми, я видела вход в зверинец.

Появилась Кремовская в черном бархатном халате. У цирковых такое особенное пижонство — эти черные бархатные халаты. Из-под него мелькали ноги в блестящих сапожках. Она вошла в зверинец.

Если бы она была там одна, я, наверно, тоже пошла бы, хотя боюсь этих тигров, как огня. Мне понарассказали всяких страшных историй — как тигр снял с человека скальп, как отъел руку, и так далее. В конце концов, я вернула коробку еще до обеда, почему же до сих пор она молчит? Но в зверинце наверняка были служащие, и вообще — как бы я об этом спросила? Нейтрально — мол, ничего не нашлось? И она окрысилась бы — а кто тебе, дуре, позволил лазить в зверинец? Кремовская недолюбливает меня, но Любаня говорит, что она недолюбливает всех женщин моложе сорока.

Первым Любаня седлает Хрюнделя. И я беру его и вожу по коридору. Потом в другую руку она дает мне Санькины поводья. Морды кивают и обдают мне руки горячим дыханием.

Хорошо…

Даже Гаврилов почему-то не ругается. Он надел и застегнул доломан. Кремовский в таком же пижонском халате, как у супруги, что-то ему рассказывает. Они старые приятели, начинали джигитами в одном номере, а потом Кремовского подобрала Кремовская. Тогда у него еще была другая фамилия. Он был у нее ассистентом, потом она ввела его в номер, и теперь они выступают вместе — она в золотистом фраке и в маленьком цилиндре, а он — в черном с золотом. Очень эффектно. Только я бы ни за какие эффекты не вошла в клетку.

Вот разве что ради Макарова… Гаврилов очень интересно садится на лошадь. Подходит, кладет левую руку на холку, заводит правую ногу чуть назад и делает резкий мах. Впечатление, будто нога летит под потолок и тащит его за собой. Раз — и он в седле. Два — опирается правой рукой о круп коня за спиной и отталкивается. Три — он уже стоит ногами на седлах и разбирает поводья.

— Хрюшка, Хрюндель, Хрюшенька, — говорю я. — Не подкачай, мальчик. Ладно?

Хрюшка кивает. Врет! Опять что-нибудь выкинет. Дело в том, что у Хрюшки мания величия. Он самый крупный и сильный жеребец на конюшне и вообразил себя вожаком табуна. А Гаврилов с этим не считается, и Хрюшка ему мстит. У них сложные отношения.

Гаврилов работает на Хрюшке высшую школу. Хрюшка — солист. Когда он идет испанским шагом, я балдею. Он высоко выкидывает ноги и сам осознает, насколько красив. Гаврилов у него на спине — какой-то чужеродный элемент. Остальные лошади в это время — как кордебалет. Они по команде кружатся и опускаются на колено, это называется «а жну».[3]

Когда Хрюшка попрошайничает, он тоже высоко поднимает ногу — однажды чуть меня по носу не съездил. Но сколько я с ним нянькаюсь, никогда он даже не ущипнул — думаю, это враки, что цирковые лошади кусаются, вот щиплются — это да.

И вот Хрюшка прискакал с манежа, я повела его шагать. А к форгангу уже подкатывали вагончики переходной клетки. Это целый туннель от зверинца к манежу. Из одного вагончика торчала полосатая лапа. Вернее, свисала, там внизу есть щель, и когда в переходнике перед вторым отделением уже полно тигров, лапы висят отовсюду.

Из-за Хрюшкиной спины я выглядывала на Кремовскую. Она и ее красавец муженек готовились к выступлению. Кто знает, может, артисты перед выходом на манеж действительно в таком состоянии, что им все до фени? Любаня шагала Саньку и Ромку. Вот тоже дикое словечко — шагать лошадей! Они тут в цирке издеваются над русским языком как хотят. Кремовская посмотрела на нее, но не подошла и ничего не сказала. Может, она собиралась всем все сказать после выступления?

Началось второе отделение. Конечно, Гаврилов мирным путем с конюшни не убрался. Выругал Любаню, что седла свалены, как попало, она огрызнулась — пусть берет второго конюха, она и так вкалывает за двоих. На такое количество лошадей положено двое служащих. И хорошо, что добрые люди приходят иногда помочь.

— Помощница! — сказал ехидно Гаврилов, глядя на меня. — Ох, будь я твоим отцом, я бы с тебя сало-то согнал!

Я фыркнула — папочка-миллионер у меня на этой неделе уже был, теперь вот объявился папочка-наездник. Точно — надо женить Гаврилова на мамке, он ее быстро в чувство приведет. Это она только на меня орать мастерица, с Гавриловым ей не справиться!

— Послушай, ты ко мне в контейнер сегодня лазила? — спросила Любаня.

— Когда? Мы же весь день друг за дружку держимся! Если бы я лазила, ты бы это видела.

— Кто-то перерыл весь контейнер, — сердито сказала Любаня. — Не иначе, бриллианты искал!

— Может, Гаврилов?

— Не-е, Гаврилов только в кастрюлю лазит и в сундук.

У Любани есть здоровенная эмалированная кастрюля, литров этак на двадцать. В ней лежат гвозди, кусачки, отвертки, молотки, прочие железяки. Вытаскивать что-нибудь из этой кастрюли — все руки себе обдерешь.

— Конкурирующая фирма?

В этой программе работают джигиты. И то их конюхи сопрут у Любани погонялку, то Любаня у них свистнет хвостик для шамбарьера. Они наплели этих хвостиков целую коробку, а Любаня так плести не умеет. Постоянно на конюшне конфликт из-за всякой мелочевки, но надо и отдать девчонкам должное — сегодня утром они, оказывается, решительно заявили, что не верят, будто Любаня попятила брилики.

— Нет, они бы все раскудлачивать не стали. Кто-то всерьез решил, что эти блестяшки у меня. А куда я их могу спрятать? Или на конюшне в контейнер, или в гостинице под кровать! Железная логика, тудыть ее…

— Ты следователю скажи, что контейнер растребушили!

— Думаешь, он мне поверит? Скажет, что я сама и расковыряла его. Он же не верит мне, как ты не понимаешь? Он убежден, что если я мать-одиночка и работаю за гроши, и если мне случайно подвернулся ключ от комнаты, где лежат брилики, то я не могу их не взять!

Я подумала — а действительно, если бы Любаня выудила из бочки эту коробку, как бы она поступила? Все мы умеем красиво говорить, но когда у тебя в руках — настоящие бриллианты, и ты можешь делать с ними, что душе угодно, как тогда? Причем эти проклятые бриллианты знают, к кому в руки лезть! Мне — когда я родилась, бабка с дедом сказали матери — нечего было нищету плодить! Или Любане — она же никогда дочке нового платья не купила, все — с чужого плеча, подружки ей сбагривают поношенные детские тряпки.

А если бы бриллианты выудил Макаров?

Ведь он многим нравится, я знаю, а выбрал именно генеральскую дочку на машине и в ажурных колготках за кварт. Но ему легче — он всегда может сказать сам себе, что это любовь. С бриллиантами такие выкрутасы невозможны.

Впрочем, девчонки так преподнесли меня в комплекте с папочкой-миллионером, что я вполне затмила бы даже маршальскую дочку. А что, если он обо всем догадался?!? Как хорошо мне жилось до этих проклятых бриллиантов…

Представление окончилось.

Любаня прибиралась на конюшне, я ждала. Ведь Кремовская обещала, что скажет, будто драгоценности нашлись. Сейчас был последний срок и самое подходящее время. Мол, пока с мужем слушали аплодисменты, коробка оказалась в гримерной. Принесли по крыше гаража, и все тут!

Не выдержав, я пошла наверх. У меня там не было решительно никакого дела, но я могла и просто так зайти в гримерку к Вейнерт. Она мне нравится, однажды я даже послала ей цветы. В театре это очень принято, а в цирке — не слишком. Она угостила меня кофе и вообще относится ко мне лучше, чем вся остальная программа. Еще я дружу с музыкальными эксцентриками Буйковыми. Они оба уже старенькие и симпатичные, и номер у них тоже старенький, но модный. Они даже по манежу ходят медленно, а танцуют вальс. И когда седенький Георгий Антонович обнимает Риту Степановну и они кружатся, как в старом кино, зал замолкает, а у меня щиплет в глазах. Ведь все видят, какие они старенькие, и как им трудно делать даже эти несложные трюки, и все всё понимают…

Они меня любят потому, что у них две дочки, обе поздние, и обе работают в других коллективах, а встречаются с ними очень редко. И они страшно тоскуют по дочкам, а молодежь на них не обращает внимания, и поэтому им кажется, что дочкам они тоже больше не нужны. И они всегда со мной такие веселые и ласковые, что я думаю — а может, если бы я была у мамки поздним ребенком, она тоже ко мне относилась, как Буйковы? Вот было бы здорово…