Корзинка с бриллиантами - Далия Трускиновская

Они меня любят потому, что у них две дочки, обе поздние, и обе работают в других коллективах, а встречаются с ними очень редко. И они страшно тоскуют по дочкам, а молодежь на них не обращает внимания, и поэтому им кажется, что дочкам они тоже больше не нужны. И они всегда со мной такие веселые и ласковые, что я думаю — а может, если бы я была у мамки поздним ребенком, она тоже ко мне относилась, как Буйковы? Вот было бы здорово…

Я пошла к Вейнерт и рассказала ей, что у Любани копались в контейнере. Вейнерт сказала, что у нас в цирке не конюшня, а проходной двор, и еще удивительно, что оттуда ничего ценного не пропало. В нормальных цирках есть двери и есть замки, а у нас — полный коммунизм: приходи, кто угодно, и бери, что угодно!

Я ждала совсем другого. Я так надеялась, что она скажет — чушь какая-то, пойди успокой Любаню, только что заходила Кремовская и сказала, что ей подбросили коробку с драгоценностями.

Но Кремовская не заходила. А то бы уже весь цирк гудел.

Я столкнулась с ней в коридоре. Она шла к лестнице. Через плечо у нее была сумочка размером с почтовый конверт. За ней шел Кремовский — руки в карманах великолепной куртки, нос вверх. Я искренне пожелала ему свалиться с лестницы.

Самое скверное — я даже не знала, где они живут. Не в цирковой гостинице, это точно. Сперва они вроде взяли номер «люкс» в «Глории». Потом вроде сняли квартиру у каких-то алкашей, прямо с мебелью. Но у алкашей был второй комплект ключей, и из-за этого случилась какая-то история. То ли алкаши нагрянули не вовремя, то ли что-то унесли, не помню. И после этого Кремовские опять собирались в гостиницу. А собрались ли?

Был один способ как-то это выяснить. Вслед за Кремовскими я побежала к вахтерке и стала клянчить ключ от директорского кабинета. Естественно, соврала, что оставила там папку с документами, которые мне нужно до завтра перепечатать.

Мне дали этот ключ на пять минут.

А у директора на столе, под стеклом были телефоны всех артистов программы, это я точно помнила. Вернее, не всех, а тех, кто жил не в цирковой гостинице. Буйковы, например, сняли комнату у какой-то старушки. Телефон Кремовских там тоже был, но я не могла по нему определить, гостиница это или квартира. Одно было ясно — Кремовские живут где-то недалеко от цирка. А другое было неясно — это телефон, имеющий практическое значение, или уже устаревший? Я его запомнила. И минут через пятнадцать позвонила.

Трубку взяла Кремовская.

— Добрый вечер, — не своим голосом сказала я. — Драгоценности у вас. Почему вы никому об этом не сказали?

— Добрый вечер, — с насмешкой ответила она. — А в чем, собственно, дело?

— Дело в том, что мы так не договаривались.

— А как мы договаривались?

Она явно издевалась надо мной!

— Мы договаривались, что вы получаете коробку и говорите всем, что ее вам подбросили.

— Там кое-чего не хватало, — сказала Кремовская, и я поняла, что она дома не одна.

— Не хватало золотой корзинки с бриллиантами. Но я ее верну чуть позже.

— Вот тогда и будем разговаривать.

И она положила трубку.

Конечно, она привыкла справляться с тиграми и думает, что справится с кем угодно! Я представила себе ее лицо. Она сейчас иронически и высокомерно усмехается. Сила на ее стороне. Это анонимной звонильщице от нее чего-то надо, а не наоборот. Вернуть сегодня корзинку — это было совершенно невозможно. Не полезу же я в окно шестого этажа, даже твердо зная, что блестяшка — на подоконнике. А что-то предпринять надо. Кремовская будет молчать, как рыба, следователь будет трясти Любаню… Кремовская будет молчать… И тут у меня в голове забрезжило нечто.

Я подставила Любаню. Хотела я этого или не хотела — это уже другой вопрос. Если блестяшки не найдутся, она, наверно, не сможет уехать в Симферополь и все ее ассистентское будущее рухнет. И ее всю жизнь будут подозревать. Драгоценности должны найтись! Чего бы мне это ни стоило!

И стоить это, кстати, будет недорого!

И заодно я так проучу Кремовскую, что она долго будет помнить!

А главное, что сама же подсказала ход.

Я заберусь в ложу и подремлю до полуночи. А потом вскрою ее гримерную и найду коробку. И она даже пожаловаться никому не сможет. Потому что она же никому вечером не сказала, что драгоценности нашлись! А утром их уже не будет.

Вскрыть гримерку — «Это элементарно, Ватсон!» У меня примерно такие же ключи от квартиры, как те, что висят в вахтерке на стенде. И еще я умею открывать замки шпильками.

Так что главное — план есть. Остается действовать.

А о том, что коробка — в гримерной, и сомнений быть не может. Она довольно большая, эта коробка. И Кремовская не могла ее незаметно вынести из цирка — я же следила за ней. Скорей всего, она затолкала коробку в какое-нибудь неподходящее место.

Делать нечего — я найду это место.

* * *

У нас напротив фортанга две большие ложи — директорская и правительственная. Конечно, никакое правительство к нам не ходит, но ложа так называется. И она комфортабельнее директорской — там есть предбанник с диваном и столиком, вешалка и прочий комфорт. Вся беда в том, что ее запирают, а директорская ложа так и стоит открытая. И мне придется коротать время в директорской ложе.

Я прошмыгнула туда и села в первый ряд. На манеже было темно, где-то очень высоко горела дежурная лампочка. И еще было потрясающе тихо.

Тихо, как не бывает.

Я привыкла, что на манеже постоянно резкий свет и гомон. А сейчас это был просто темный круг из серой резины, уставленный тигриным реквизитом. Я смотрела сверху на этот круг и пыталась понять прибабахнутого Яшку. Он только что собрал свои кольца и шарики в чемодан и пошел. Он будет приходить сюда каждый день, и на это уйдет его единственная жизнь. И, умирая, прибабахнутый Яшка скажет: «Я кидал восемь мячиков и девять колец! Вот что я сделал для неблагодарного человечества!» Когда я посмотрела на часы, было уже заполночь. Можно двигаться, решила я. И очень скоро оказалась в коридоре, куда выходили двери гримерок. Их всего было двенадцать — шесть со стороны двора и шесть непонятно с какой стороны, потому что они вообще без окон. Я нашла дверь Кремовской и стала ковыряться ключом в замке.

И тут противоположная дверь распахнулась! В светлом прямоугольнике стоял силуэт. Сперва я поняла только, что это мужчина. Потом — что он в одних плавках. И, наконец, узнала Гаврилова.

Гаврилов молча смотрел на меня и ждал.

— Ой! — сказала я, совершенно не соображая. — Как вы сюда попали?

— Как я сюда попал, объяснить нетрудно, — негромко и даже как-то задумчиво ответил он. — Я лечил лошадь, делал ей массаж, потом принял душ и вот стою у себя в гримерной и собираюсь идти в гостиницу. А ты как сюда попала? Насколько я знаю, ты к этой гримерной не имеешь никакого отношения.

Я только успела подумать, что надо дать деру, как он почувствовал это.

— А бегать не надо, — предупредил он. — Все равно я бегаю быстрее, даже с треснутой пяткой. Так что заходи, садись и рассказывай все по порядку. Заходи, заходи…

Я нерешительно вошла и села.

— Что рассказывать? — ошалело спросила я.

— Все рассказывай, что знаешь. Давай, давай, времени у нас немного. Что тебе понадобилось у Кремовских? Ну?

Я молчала. Меньше всего на свете я хотела рассказывать всю эту историю Гаврилову, хотя он и говорил со мной удивительно ласково. Я даже не думала, что он так умеет. Обычно я слышу, как он рычит и орет. И у меня не было решительно никаких оснований доверять ему. Хватит, поверила Кремовской! И Кремовская ведь не знала, с кем говорит по телефону, а Гаврилов меня знал! А сколько раз он называл меня дурой? Нет уж! Путь лучше вызовут милицию, пусть взламывают гримерную Кремовской, пусть находят бриллианты и прочие проклятые камушки! Плевать на все — ну, пусть на меня орет следователь! Поорет и перестанет.

И тут я вспомнила про корзинку и про Макарова. Это же придется всем объяснять, где корзинка! Милиция торжественно явится к Макарову… ой, мамочки! Вот тогда я точно повешусь. У меня просто не будет другого выхода!

Мысль о том, как Макаров будет рассказывать следователю про мой дурацкий день рождения, совсем меня ошарашила. И еще я представила себе, как следователь говорит Макарову: «Но она же родилась в августе!» При встрече со мной Макаров будет переходить на другую сторону улицы!

И тут Гаврилов погладил меня по руке.

И я заревела в три ручья.

Мне давно пора было выплакаться, я это чувствовала. И сейчас я созрела для колоссальной истерики. По-моему, Гаврилов даже испугался. Видимо, он погладил меня по руке, чтобы я успокоилась и заговорила. А я вдруг поняла, какая я одинокая, и как меня никто не любит, ни Макаров, ни мамка, ни даже Светка, которая, прикрываясь мной, сама кокетничала с Макаровым, один дурак Эдик, да и тому, наверно, все равно, с кем целоваться!..