Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3 - Пола Сторидж

Актеры утеряли самое главное – чувство стыда, за чувство совестливости за то, что во все времена называлось «лицедейством» – вещь, по сути своей, глубоко греховную…

Актерам наплевать…

Многие из тех, кто действительно считает себя истинными жрецами искусства, попали в театр случайно – так же, как могли бы опасть в хозяева какого-нибудь «МакДонлдаса», содержатели футбольного или теннисного тотализатора или в перекупщики краденого.

У многих из них никогда не было стыда за свой жест, за свою мимику, не было столь знакомого каждому актеру стыда лица и тела. И наверное среди них немало тех, кто способен был бы выбежать из театра голышом, если бы не констебль – единственный человек, которого они боялись и уважали в своей презренной жизни…

Лишь бы на их спектакли ходили…

Джастина, поправив подушку, потянулась рукой к жалюзи и прикрыла их.

Вот во времена моей молодости…

Нет, так действительно можно превратиться в старую брюзгу – какое ей дело до того, как теперь играют в современном театре?!

Действительно…

Джастина, перевернувшись на другой бок, еще немного полежала – в спальне было довольно прохладно, и поэтому ей не хотелось вставать. Она опустила сорочку и непонятно почему подумала: «Странно, такая тонкая материя, а как греет…»

Она пролежала несколько минут, ни о чем не думать, вспоминая если не содержание, то хотя бы атмосферу, ауру своего недавнего сна, но этого ей не удалось. Затем она вновь прислушалась к тишине за полураскрытым окном и погрузилась, словно спасаясь бегством от действительности, в новый сон, прежде чем успела уловить что-нибудь снаружи…

Но когда она пробудилась вновь, уже нельзя было отрицать, что утро стояло далеко не раннее…

Для человека, который лишь слабыми, заметными только для него самого узами связан с тем, что он сам и другие называют повседневной жизнью, утреннее вставание – всегда мука.

Вот и у Джастины, которая теперь ощутила всю неизбежность наступления дня, внезапно разыгралась мигрень. Боль началась где-то сзади, в затылочной части.

Переплетя пальцы, она обхватила голову ладонями, и когда руки ее погрузились в мягкие волосы, а тонкие их пряди заструились под пальцами, она на какой-то миг позабыла даже о головной боли. Осторожно, словно боясь сделать себе еще больней, Джастина нащупала место, где ныло; тупая боль возникала сразу за ушами и разливалась до завитков на затылке.

Это было знакомо; иногда во время театральных репетиций ей бывало так плохо, что все плыло перед глазами…

С внезапной решимостью Джастина откинула прочь одеяло, села, сунула ноги в мягкие домашние тапочки, немного приподняла жалюзи и с помощью карманного зеркальца, лежавшего на трюмо, попыталась было рассмотреть в настенном зеркале изболевшийся затылок.

Все, достаточно, Джастина.

Надо быть твердой, надо вставать.

У тебя очень много дел, и если ты не сделаешь их, то их не сделает никто.

Даже Лион.

Ведь он, при всем своем желании, вряд ли сможет заменить тебя… Ну, хотя бы, на сегодняшней репетиции Шекспира в студенческой студии.

Кстати, о чем же он вчера вечером хотел поговорить со мной?

Кажется, у него было какое-то предложение – какое же, интересно?

Не исключено, что сейчас за завтраком он продолжит вчерашнюю беседу…

Но что же там так сильно болит? Определить невозможно.

Как бы то ни было, а о мигрени надо попытаться забыть – хотя бы на время.

Как, впрочем, и о многом…

Она поворачивала голову вправо и влево, словно пытаясь таким образом отогнать боль, обмануть ее, и позвонки на худенькой шее явственно проступали под кожей.

Неожиданно взгляд ее застыл.

Любая женщина, едва увидев свое отражение и найдя его недурным, способна быстро забыть обо всем – даже о такой неприятности, как головная боль.

Что поделаешь – так уж устроена женщина, такой ее создал Господь!

Любая женщина, удостоверившись в своей неотразимости, способна забыть о неприятностях, любая…

А тем более – такая, как Джастина…

Она поднялась с кровати и окинула свое отражение в полный рост – и, видимо, осталась весьма довольна собой.

Подойдя поближе к зеркалу, Джастина едва заметно улыбнулась.

Нет, все-таки я еще не так стара – хотя и не молодая – что скрывать!

У меня очень красивая тонкая шея, и почти без морщин…

Да и покатые плечи, в свое время сводившие с ума мужчин, между прочим, тоже еще хороши…

Очень даже хороши…

«Впрочем, – нарочито-тяжело вздохнула она, – а что во всем в этом толку?»

Я ведь уже далеко не та Джастина, которой все восторгались…

Да, я знаю, что по-прежнему недурна собой, несмотря ни на что…

А кто, кроме Лиона, это оценит?

Впрочем, что значит – «кто, кроме Лиона»?

Разве этого недостаточно?

Одевшись, Джастина, очень недовольная собой и тем, что свое утро она начала с таких несуразных мыслей, пошла на кухню и принялась взбивать омлет…

Да, после тех трагических событий, повлекших за собой внезапную смерть Элен и Барбары, прошло больше двух лет.

И Джастина, и Лион долгое время были в шоке – в одночасье потерять двоих детей – такое не каждый выдержит.

О, сколько было всего – слез, выплаканных и невыплаканных, истерик, переживаний!

Сколько кошмарных бессонных ночей провели они, сколько раз вынимали из шкафа старый альбом с семейными фотографиями, чтобы еще и еще раз посмотреть, какими были они – Элен и Барбара…

Вот Элен делает свои первые шаги; вот Барбара играет в мяч; вот они идут в школу, вот…

И Лион, чтобы не давать жене лишнего повода для расстройства, спрятал детские фотографии подальше, туда, где она не смогла бы их обнаружить.

Он, в отличие от Джастины, мужественно перенес это страшное потрясение – правда, спустя полгода после смерти Барбары врачи обнаружили у него болезнь сердца; Джастина ни на минуту не сомневалась, что болезнь эта – результат его переживаний.

Именно тогда один из старинных друзей Джастины предложил им переселиться с материка на Британские острова, в знаменитый университетский центр Оксфорд, где Джастине совершенно неожиданно поступило довольно заманчивое предложение заняться студенческой театральной студией.

– Все равно, что делать, – сказала она Лиону, – только бы не думать…

И тут она осеклась; впрочем, можно было и не продолжать: Лион и без того прекрасно понял, что именно имела в виду Джастина…

– Но ведь ты не будешь больше блистать на сцене, – заметил Лион, – тобой не будут больше восхищаться, Джастина…

– А разве это – самое главное в жизни? – с едва уловимой усмешкой спросила она. – Кроме того, я и так немало повидала славы… От всего надо отдыхать – в том числе, и от популярности…