На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович

В стенах института у каждой группы воспитанниц были свои прозвища. Так, учениц низшей ступени называли «Кофейницы», по кофейному цвету форменных платьев с белыми коленкоровыми передниками. Воспитанниц средней группы, которые по традиции славились отчаянностью и с которыми не было никакого сладу, — «Голубыми»; этимологию этого названия выяснить пока не удалось. Старшеклассниц называли по цвету их будущих выпускных платьев «Белыми», хотя в повседневной практике они носили обыкновенные зеленые платья. Общее собирательное, с малопонятной этимологией прозвище смолянок было «Полосатой». В словаре «Меткое московское слово» Е. Иванова есть любопытная пословица о петербургских смолянках: «Ах, какие полосаточки в Петербурге были». На наш взгляд, происхождение этого странного прозвища могло иметь две причины. Во-первых, возможно, что в те времена, как и сегодня, слово «полосатик» на уголовном жаргоне означало заключенного в колонии особо строгого режима, и это каким-то образом ассоциировалось с закрытым характером самого учебного заведения и строгостью содержания в нем воспитанниц. Вторая причина уводит нас в область зоологии. Оказывается, один из видов китов получил название «полосатик», благодаря продольным полосам-складкам на коже горла. Это, в свою очередь, могло напоминать спортивную форму смолянок, которая включала в себя блузу с трехполосным матросским воротничком.

Сразу после Октябрьской революции Смольный институт был упразднен. Как изменилось отношение к нему, можно судить по анекдоту того времени: «Собираюсь разводиться…» — «Как… Вы столько лет вместе… Ваша жена прекрасная добродетельная женщина…» — «Все это так. Но в прошлом она окончила Смольный. А нынче я даже имени этого института не переношу».

Прошли годы. Время от времени можно услышать призывы возродить Смольный институт. Но, как утверждает городской фольклор, «идея возрождения Смольного института благородных девиц реализована быть не может из-за отсутствия… этих девиц».

Без Петербурга да без бани нам как телу без души

Бани на Руси издревле считались одним из обязательных элементов традиционного быта. Бани устраивались практически при каждом доме, будь то в большом городе или убогой деревеньке. Иностранные путешественники единогласно отмечали необыкновенную страсть русских к бане, в которой мылись не менее одного-двух раз в неделю. Для тогдашней Европы это выглядело совершенно необычно. Иностранцев привлекала в русской бане не только экзотика — совместное мытье мужчин и женщин или купание в ледяной воде после парилки. Они давно подметили, какое значение придают русские люди лечению многих болезней, с помощью бани. «У русских всего три доктора, притом первый доктор — это русская баня», — писал один из них. Второе и третье место в этой почетной триаде, по мнению наблюдательного иноземца, заняли вера в Бога и пресловутая русская водка, или, скорее, самогон, что более достоверно для того времени, о котором пишет путешественник.

Естественно, что и в Петербурге строительству бань придавалось огромное значение, тем более что Петр I, отличавшийся завидным практицизмом, сумел извлечь из этого определенный доход для государственной казны, так как бани облагались значительным налогом. Только из официальных источников известно, что уже в 1707 году бани были на Адмиралтейском дворе и вблизи Гавани, причем как солдатские, так и торговые, то есть общие. В первой четверти XIX века в Петербурге насчитывалось около 50 торговых бань, в то время как количество домашних уверенно приближалось к полутысяче.

В XX веке к строительству бань стали относиться иначе. Проектировать их доверяли видным архитекторам. А такого крупного петербургского зодчего как Павел Юльевич Сюзор, который значительную часть своего творческого потенциала реализовал в проектировании общественных бань, в Петербурге просто называли «Банным зодчим». Достаточно напомнить, что им построены бани в Фонарном и Большом Казачьем переулках, на 9-й линии Васильевского острова, на Большой Пушкарской, Чапаева, Некрасова, Кронверкской, Воронежской и Карбышева улицах, на набережной канала Грибоедова. Внешнему облику бань придавалось преувеличенно большое значение. Это находило подтверждение в специальных текстах, старательно выведенных на стенных кафельных плитках. В одной из бань такой текст принял вполне совершенную пословичную форму: «Когда б не питерские бани, мы б все давно уже пропали». Бани становились общественными сооружениями общегородского значения в полном смысле слова. Не случайно городской фольклор так точно сформулировал отношение петербуржцев к этому своеобразному социальному институту: «Без Петербурга да без бани нам как телу без души».

Бенуёвские переделки

Гигантский квартал вдоль Невского проспекта от здания Городской думы до Садовой улицы и в глубину — до Чернышева переулка еще в 1740-х годах был занят деревянными торговыми лавками, которые «пожарного страха ради» было решено перестроить в каменные и превратить в новый Гостиный двор. Проект исполнил блестящий архитектор зрелого барокко Б. Ф. Растрелли. Но растреллиевский вариант, по пышности мало чем отличавшийся от его же дворцовых построек, не понравился прижимистым купцам, на деньги которых его предполагалось осуществить. Они добились отмены проекта и тут же заказали новый другому архитектору — Ж. Б. Валлен-Деламоту. Проект Деламота оказался не только гораздо скромнее и функциональнее растреллиевского, но еще и отвечал моде на зарождавшийся в стране новый архитектурный стиль — классицизм. Строительство затянулось, и Гостиный двор, прекрасный образец архитектуры раннего классицизма, был открыт только в 1785 году.

Однако страсть к показной роскоши жила в неторопливых, обстоятельных умах зажиточных владельцев гостинодворских лавок. И более чем через столетие она наконец проявилась. Внешний вид Гостиного двора решено было реконструировать. За работу взялся один из талантливых представителей династии замечательных архитекторов, художников и искусствоведов, академик живописи Альберт Николаевич Бенуа. Из его реализованных архитектурных проектов в Петербурге сохранились здание товарищества табачного производства «Лаферм» на 9-й линии Васильевского острова и доходный дом Первого Российского страхового общества на Каменноостровском проспекте, 26–28. Доходный дом, известный в фольклоре как «Дом трех Бенуа», Альберт Николаевич проектировал и строил совместно со своими близкими родственниками Л. Н. и Ю. Ю. Бенуа.

Реконструкция фасадов Гостиного двора происходила в 1885–1886 годах. Наибольшим изменениям подвергся фасад со стороны Невского проспекта. Он получил новую декоративную обработку. К немалому удивлению петербуржцев, на нем появились вычурные украшения, аллегорические фигуры, барочные вазы и пышный купол над центральным входом. Все это мало вязалось с привычным обликом старинного здания. Городской фольклор немедленно отреагировал на такое бесцеремонное вмешательство в авторский замысел, прозвав эту реконструкцию с нарочитой вульгарностью «Бенуёвскими переделками».

Большой Гостиный двор. Фото начала 1900-х гг.

Можно только удивляться, что этот архитектурный курьез создан Альбертом Николаевичем Бенуа, тонкий художественный вкус которого был воспитан в творческой атмосфере знаменитой семьи, так много значившей для всей русской культуры XIX — начала XX веков. Например, в Эрмитаже до сих пор находится одна из жемчужин мировой живописи — «Мадонна с цветком» Леонардо да Винчи. До 1914 года она принадлежала семье Бенуа. С того времени у картины есть второе, неофициальное название: «Мадонна Бенуа». Или еще один мелкий и на первый взгляд незначительный штрих, сохранившийся в городском фольклоре. Гостеприимная столовая в доме родоначальника художественной династии Николая Леонтьевича Бенуа на Екатерингофском (ныне Римского-Корсакова) проспекте, 37 была оклеена темно-синими обоями, что, по свидетельству современников, прекрасно гармонировало с мебелью красного дерева. В начале века в Петербурге распространилась мода на такую отделку. В художественных кругах ее окрестили «Bleu Benois», или «Голубой Бенуа».