На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович

В 1898 году Карл Фаберже приобрел участок № 24 на Большой Морской улице, где в 1899–1900 годах по проекту своего племянника, академика архитектуры К. К. Шмидта, возвел импозантное здание для фирмы.

Фольклорный цикл о легендарных поделках Фаберже можно начать с капризной выходки его внучки, которая однажды взглянула на подаренного ей дедом миниатюрного слоника из уральского родонита и сказала: «Вот если бы ты привел мне живого слоника». В тот же день во двор дома на Большой Морской был доставлен слон из городского зверинца, который целую неделю радовал маленьких обитателей дома. Между тем производство ювелирных изделий из редких минералов и драгоценных металлов было поставлено, что называется, на широкую ногу. В фирме работало около шестисот мастеров, многие из которых были выпускниками Центрального училища технического рисования барона А. Л. Штиглица. В ассортименте ювелирной фирмы, кроме подарочных украшений из золота и драгоценных камней, были столовые, туалетные и письменные приборы, табакерки, портсигары и многие другие высокохудожественные предметы аристократического быта. Все изделия Фаберже отличались тончайшим изяществом и мастерством исполнения.

Миниатюрные копии императорских регалий на мраморном пьедестале. Конец XIX в. Фирма П. К. Фаберже

Очень скоро образ безделушки, изготовленной мастерами его фирмы, в городском петербургском фольклоре приобрел нарицательный, метафорический характер. «Изделием Фаберже» могли назвать красавицу, за ее редкое изящество, молодого человека за болезненную бледность, ребенка — за необыкновенно тонкие черты лица. Говорят, так называли великого князя Дмитрия Павловича, который родился таким хиленьким, что его купали в бульоне и укутывали ватой.

Особую известность фирме принесли подарочные пасхальные яйца, идея изготовления которых принадлежала одному из трех сыновей Карла Фаберже — Агафону. Только для императорской семьи их было сделано более пятидесяти. На сегодняшний день известна судьба сорока двух. Остальные вроде бы бесследно исчезли в неразберихе революционных лет.

Разговоры о пасхальных яйцах Фаберже не сходили с уст петербуржцев. Обладание ими иногда превращалось в навязчивую идею избалованной публики. О них рассказывали были и небылицы. Рождались легенды и даже анекдоты. Одно время в Петербурге всерьез говорили о том, что мастер собирается изготавливать «Квадратные яйца». Слух дошел до императора. Ювелир был приглашен во дворец. Пришлось объясняться. Оказывается, Карлу Фаберже так надоели вопросы о том, каким будет следующее пасхальное яйцо для императора, что однажды он раздраженно бросил в ответ: «Квадратное». Блестящий оксюморон, достойный находиться в одном ряду с такими шедеврами русского языка, как «живой труп» или «жар холодных числ», был подхвачен высоколобыми интеллектуалами и долгое время верой и правдой служил многочисленным салонным остроумцам.

В 1918 году Карл Фаберже покинул Россию. Но и за рубежом он не смог избавиться от шлейфа самых невероятных мифов. После того как два его других сына — Александр и Евгений — организовали в Париже ювелирную фирму «Фаберже и К°», в советской России родилась легенда о том, что небезызвестный Арманд Хаммер за огромные деньги договорился с руководством большевистского ЧК, получил личное клеймо Фаберже, после чего организовал подпольную ювелирную мастерскую, которая и наводнила весь мир поддельными яйцами Фаберже.

Между тем искусство Фаберже, долгое время находившееся в его Отечестве в полном забвении, в современном Петербурге нашло, наконец, достойных почитателей. Каждое вновь обнаруженное изделие мастера безоговорочно объявлялось шедевром и образцом для подражания. Одновременно все более востребованным в фольклоре становилось и имя великого ювелира. Его самого стали называть «Курицей, несущей золотые яйца», а вместо «Взять за яйца», что на жаргоне означает «привлечь к ответственности», теперь все чаще употребляют изящный, как сама ювелирная безделушка, эвфемизм: «Взять за фаберже».

вЛИАПаться

Скорее всего, каламбур «вЛИАПаться», основанный на звуковом сходстве со словом «вляпаться», в значении «попасть в скверную историю», связан с необыкновенной сложностью обучения, о которой не подозревают, но с которой уже на первом курсе сталкиваются студенты такого серьезного технического вуза, как Академия космического приборостроения, в недавнем прошлом — Ленинградский институт авиационного приборостроения. Она расположена рядом с Поцелуевым мостом на правом берегу Мойки, в одном из зданий, построенных в 1840-х годах для Конногвардейского полка архитектором И. Д. Черником.

Свою историю Академия ведет с 1941 года. Тогда в Ленинграде был открыт институт, хорошо знакомый ленинградцам по аббревиатуре ЛИАП. К этой родной и привычной аббревиатуре, которая так легко поддавалась осмеянию, тяготеют и сегодняшние студенты Академии. Какие только расшифровки не предлагают они. Это и «Ленинградский Институт Алкоголиков-Профессионалов», и «Лепят Инженеров — Алкоголики Получаются», и даже: «Из ЛИАПа можно вылететь и в нелетную погоду». Чего здесь больше — зубоскальства, издевательства над неудачниками или добродушной самоиронии, судить трудно. Институт всегда пользовался повышенной популярностью среди абитуриентов и их родителей.

Вошь да крыса до Елагина мыса

В северной части дельты Невы находится Елагин остров. Это один из самых известных островов Петербурга. Свое название он получил после 1777 года, по имени одного из первых владельцев — обер-гофмейстера императорского двора Ивана Перфильевича Елагина. Об этом времени сохранилась память не только в официальной топонимике острова, но и в фольклоре. Два старинных дуба у Елагина дворца до сих пор в народе называют «Елагинскими». Остров несколько раз менял свое название. Между тем первоначально, в 1703 году, он назывался Мишиным, или Михайлиным. На старинных шведских и финских картах так и обозначено: Мистула-саари, что в буквальном переводе означает Медвежий остров. Возможно, так его называли финские охотники, по аналогии с названиями других островов дельты Невы: Заячий, Лосиный (ныне Васильевский), Кошачий (ныне Канонерский), Вороний (ныне Аптекарский) и так далее. Но вот как объясняет происхождение этого названия легенда, пересказанная Столпянским.

«В одну из светлых майских ночей 1703 года маленький отряд преображенцев делал рекогносцировку на островах дельты Невы. Осторожно шли русские солдаты по небольшому крайнему ко взморью островку, пробираясь с трудом в болотистом лесу. Вдруг послышался какой-то треск. Солдаты остановились, взяли ружья на приклад и стали всматриваться в едва зеленеющие кусты, стараясь разглядеть, где же притаились шведы. И вдруг из-за большого повалившегося дерева, из кучи бурелома с ревом поднялась фигура большого серого медведя. „Фу, ты, пропасть, — вырвалось у одного из русских, — думали шведа увидеть, а на мишку напоролись, значит, остров этот не шведский, а Мишкин“».

Вид Елагина дворца. К. П. Беггров. 1823 г.

Во второй половине XIX века Елагин остров превратился в район загородных великосветских гуляний. Особенно полюбилась петербургской знати западная стрелка Елагина острова, или Елагин мыс, на который специально съезжались романтически настроенные горожане, чтобы полюбоваться великолепным зрелищем захода солнца. Между тем, соседствуя с тянущимися вдоль всего побережья Невской губы беднейшими рабочими поселками пивоваренных и бумагопрядильных фабрик, ситцевых и деревообделочных предприятий, судостроительных и металлообрабатывающих заводов, остров являл собой резкий контраст между аристократической роскошью одних районов города и беспросветной нищетой других. На этом фоне и родилась известная пословичная формула бедности, вошедшая в золотой фонд петербургской городской фразеологии: «Вошь да крыса до Елагина мыса».