Древняя Греция. Книга для чтения. Под редакцией С. Л. Утченко. Издание 4-е - Сергей Утченко

— Но вы ведь можете и не принять их предложений, — заметил дифтерофор.

— Попробуй только не согласиться и спорить с ними! Со мной несколько лет назад было вот что: меня призвали в войско. Наши корабли переплыли море и высадили войско около одного города. Однако город оказался хорошо укрепленным, взять его приступом было невозможно. Осада затянулась. Уже оставалось немного времени до осенних бурь — надо было или сейчас же плыть назад, или зимовать в лагере под стенами города. В войске началась заразная болезнь, многие умирали. Продовольствие тоже кончилось — приходилось совершать набеги на окрестные поселения. Поселения эти были бедными и малолюдными. Всю добычу забирали себе знатные воины, а рядовым воинам еле хватало на пропитание. И вот наш вождь собрал народное собрание всех воинов, чтобы решить, плыть ли немедля назад или зимовать в лагере. Знатные воины уже решили, что войско должно остаться зимовать. От народа требовалось только, чтобы он криками выразил одобрение. Я от войны ничего не получил и получить не надеялся; дома поле стояло необработанным, я боялся, что зиму не переживу, умру от болезни. И вот в отчаянии я встал, вышел вперед и сказал: «У нас поля не засеяны, мы все равно не привезем с войны никакой добычи, счастье еще, если не умрем здесь на поле боя или от болезни. Лучше поплывем сейчас домой к нашим семьям!» Все стояли молча, понурившись, а вождь бросился ко мне и принялся меня бить. Вот что бывает, когда мы выступаем против басилеев!

Дифтерофор Оркей прервал его.

— Как ты смеешь так говорить! Правильно с тобой поступил вождь. Что ты понимаешь в военных делах! Вот теперь на нашу родину наступают с севера дикие орды дорян. Может быть, ты скажешь, что и теперь надо уйти из войска к жене и детям и оставить страну беззащитной?

— Никто этого не говорит, — недовольно пробурчал Никифор. — Мы хорошо знаем, что будет, если они нас победят. Они разрушат наши города, не оставят и следа ни от дворцов, ни от хижин, поработят наших жен и детей, перебьют мужчин…

— Мало того, — сказал Оркей, — над теми из нас, которые уцелеют, будут править царьки этих чужих и враждебных нам дикарей!

— Ну, это уж ты оставь! — вмешался Никифор. — Какие это дикари? Они хоть и не ахейцы, но мало чем отличаются от нас, да и язык их похож на наш. Вот и моя жена, — разве мне трудно было понять, что она говорит, когда она попала ко мне? А она из племени фессалийцев! И какая она хорошая!

— Слышал я от стариков, — поддержал Никифора крестьянин Гектор, — что мы — ахейцы, ионяне и дорийцы — родные друг другу: мы происходим от двух братьев, Ахея, Иона, и их дяди Дора. Ахей и Ион пришли сюда, когда еще сыновья Дора были на севере. А здесь в то время жили только пелазги. Их еще и теперь немало среди нас — вы их хорошо знаете: и по языку и по обычаям они не похожи на нас. Пришедшие с Ионом и Ахеем простые люди сохранили свою старую веру и старые обычаи, а знатные и богатые ахейцы позавидовали пелазгам, позавидовали тому, что они имеют красивую мебель и красивые домашние вещи, что у них много серебра и золота и что они умеют хорошо рисовать и писать. И вот наша знать оставила свои старые обычаи, стала жить в каменных дворцах с колоннами, коврами, мебелью и раскрашенными стенами, научилась письму и даже стала говорить на языке пелазгов. Вы ведь знаете, как говорят пелазги: они не могут выговорить «Гектор», а говорят «Гекото», не могут сказать «Алектрувон», а говорят «Алекутулуво». Так стала говорить и наша знать. Прихожу я недавно к нашему знатному воину — колесничему. Он ко мне обращается как будто по-ахейски, а я слушаю, но ничего не понимаю. Право же, — закончил Гектор, — я не знаю, кто нам ближе: эти, как ты их называешь, дикари или наша наполовину пелазгическая знать!

— Пусть наша знать не так хороша, как вам хочется, — сказал Оркей. — Но только знатные имеют медные панцири, щиты и копья, колесницы и коней. Они в силах дать отпор врагу и спасти вашу жизнь, имущество, жен и детей.

— Да, детей! — иронически сказал Гектор. — Вот эта знать, наши защитники, отбирает у Никифора его единственную дочь, а отберут ли ее у Никифора доряне, еще неизвестно.

Разговаривая так, путники незаметно пришли в Метану. Вид города изменился до неузнаваемости: со всех сторон шли военные отряды во главе с командирами. Они располагались лагерем на улицах и площадях города. Слышалось ржание коней, запряженных в колесницы, звон медных доспехов. Население города было объято страхом: некоторые из крестьян, побывавшие на севере от города, видели уже собственными глазами передовые отряды врага. С ужасом рассказывали они, что дорийцы одеты не в медные, а в страшные железные доспехи, что они все сжигают и истребляют на своем пути. Часть граждан шла в войско, другие уходили в леса и горы Аркадии. Никифор и Эвалк разыскали своего басилея. Эвалк сразу же был зачислен в один из отрядов, а на Никифора басилей посмотрел с удивлением: «В твоем возрасте в войско не берут. Нам старики не нужны!»

Никифор разъяснил, что пришел не для того, чтобы поступать в войско, а с просьбой освободить его дочь от отправки в Пилос. Басилей сурово ответил ему, что теперь во время войны никто не станет заниматься какой-то рабыней. Никифор вышел из себя: «Лучше убейте меня, но не трогайте моей дочери», — сказал он таким голосом, что басилей побледнел и отступил на шаг. «Ну, ладно, — сказал он, — пошлем вместо твоей дочери какую-нибудь другую девушку», — и приказал своему секретарю принести таблички с перечнем посылаемых в Пилос рабынь. Но, посмотрев в табличку, басилей сурово сказал: «Ничего не могу для тебя сделать! Все прочие указаны только числом, а твоя дочь названа по имени: “Мира, отец — кузнец Никифор, мать — рабыня”. Очевидно, твоя дочь приглянулась кому-то в Пилосе, и я не стану из-за нее портить отношения со знатью. Если так уж необходимо, поговори с самим военачальником!»

Военачальник в это время находился в Метане, где собиралось войско. Но он был окружен со всех сторон стражей и придворными; даже колесничие, ожидавшие встречи с ним по делам, не могли к нему пробиться.

Когда Никифор попытался пробраться к нему, один из придворных ударил его кулаком, он упал на дорогу и долго лежал, прежде чем пришел в себя. Кто-то его поднял — это был крестьянин Гектор, с которым он вместе шел в Метану.

— Ну что? Прошла охота обращаться с просьбой к пелазгам? — спросил тот.

— Да, прошла, чтоб они погибли! А ты что, пришел поступать в войско?

— Хотел, но, знаешь ли, раздумал, — сказал Гектор.

— Что же ты думаешь делать?

— То же, что многие другие. Я здесь нашел одного знакомого человека, владельца судна в гавани. Он отправляется через два дня в заморскую Ахайю[1] и может взять меня с собой. Я однажды видел твою дочь на празднике, и она мне очень понравилась. Если ты согласишься выдать ее за меня, то корабельщик возьмет и тебя, и твою жену, и твою дочь, и кое-что из твоих вещей. Твоя дочь станет женой хотя и бедного, но честного крестьянина и не должна будет рабыней исполнять все прихоти господ.

— Нет, — решительно ответил Никифор, — здесь родились мои предки, здесь родился и прожил долгую жизнь я. Я люблю эту страну и не оставлю ее в беде. А смерти я не боюсь — все равно мне жить осталось недолго. Но тебя я понимаю и не смею осуждать. Ты мне нравишься своей прямотой — бери мою дочь в жены и увези ее отсюда…

На Олимпе

(И. А. Шишова)

Спор о богах длился всю ночь. К утру все разошлись по палаткам. У потухающего костра остались только Паисий — египетский воин, служивший в тяжеловооруженной пехоте, и Андротион — из отряда греческих наемников.

Дело происходило в VI в. до н. э. в Египте. По приказу фараона большая армия египтян и наемников — греческих и ливийских — направлялась на юг, к истокам Нила. Поход был труден, греки плохо переносили жару. Уставший от похода Андротион говорил тихо и злобно:

— Ты хвалишь своих богов, Паисий! По-твоему, боги египтян сильнейшие, и не последний среди них — Апис. Не так ли? В Мемфисе я был во время праздника в честь всемогущего бога Аписа.

Тогда я еще не таскал на себе, подобно вьючному ослу, эту кожаную крепость, — Андротион с ненавистью ударил лежащий рядом с ним кожаный щит, — я толкался среди праздничного народа и расспрашивал всех о всемогущем боге Аписе. И я узнал, что всесильный, могучий Апис, явившийся в Мемфисе, — это всего лишь черный бык с белым пятном на лбу. Разве грозные боги могут быть бессловесными животными? Ответь же мне, о мудрый Паисий.

Коричневое лицо Паисия задрожало от гнева.

— Зачем же ты явился в страну наших богов? Отчего ты не просил у своих богов удачи на родине? А может, ты здесь потому, что боги твои бессильны. Подумай об этом на досуге.

Оставшись один, Андротион долго сидел неподвижно и думал. Может быть, прав Паисий. Счастье, действительно, забыло к нему дорогу. Ему не везло в Милете. И в Египте он не смог, как многие его земляки, заняться выгодной торговлей в Навкратисе — греческой колонии в дельте Нила. Он тянет лямку наемника. А разве мало жертв принес он греческим богам?