Генерал Ермолов - Олег Михайлов

Роман насыщен пафосом высокого патриотизма и чувством гордости за героическое прошлое нашего народа, сражавшегося за честь и независимость России, за русскую армию, за прогрессивное русское военное искусство, превосходство которого над европейским военным искусством неоднократно было доказано в Отечественной войне 1812 г. и в сражениях на полях Европы. С прекрасным знанием материала, эмоционально и в основном исторически достоверно Олег Михайлов описывает крупнейшие сражения и значительные бои русско-австро-французской войны 1805 г., русско-прусско-французской войны 1806 — 1807 гг., Отечественной войны 1812 г., русско-персидской войны 1826 — 1828 гг. и ряд других боевых действий в Европе и на Кавказе.

Вызывают большой интерес живо и эмоционально освещаемые страницы героизма русских солдат, умелое руководство боевыми действиями А.П.Ермолова и других генералов и офицеров. Подробно описано вторжение наполеоновской армии в пределы России (глава I, часть третья). И вообще, главы, посвященные Отечественной войне 1812 г., написаны со знанием материала, насыщены динамизмом. Автор сумел научно подойти к оценке политики царского правительства на Кавказе в ермоловское время, правильно охарактеризовать деятельность А.П.Ермолова как ревностного проводника этой политики. Олег Михайлов ярко показал, что Ермолов сумел разобраться в сложной и своеобразной обстановке края, овладеть которым в его время стремились Османская Турция и шахская Персия. При этом автор не игнорировал такие факты, как противоречивость натуры Ермолова, его черты характера, проявлявшиеся в период участия в наполеоновских и Отечественной 1812 г. войнах и в бытность наместником Кавказа и командира Отдельного Грузинского (Кавказского) корпуса.

Представляют интерес страницы романа, показывающие А.П.Ермолова как человека, причастного к движению декабристов, имеющего огромный авторитет, благодаря которому он объединил вокруг себя передовых людей своего времени, как русских, так и кавказцев. Помимо уз войскового товарищества Ермолова связывали с ними — и это очень важно — общие принципы свободолюбия и критическое отношение к действительности. Эти сюжеты в романе прослеживаются весьма рельефно.

Роман Олега Михайлова представляет собой глубоко психологическое, актуальное сочинение, которое явится определенным вкладом в советскую литературу серии исторических романов. Думается, что он вызовет большой интерес у всех специалистов-историков, литераторов, критиков, у военного читателя и более широкой читательской аудитории.

Доктор исторических наук — полковник Хаджи Мурат Ибрагимбейли

ПРОЛОГ

А.С.Пушкин — А.П.Ермолову

«Обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с просьбою о деле, для меня важном. Знаю, что Вы неохотно решитесь ее исполнить. Но Ваша слава принадлежит России, и Вы не вправе ее утаивать.

Если в праздные часы занялись Вы славными воспоминаниями и составили записки о своих войнах, то прошу Вас удостоить меня чести быть Вашим издателем. Если же Ваше равнодушие не допустило Вас сие исполнить, то я прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком…»

Четырех императоров пережил он и от двух претерпел незаслуженные и жестокие обиды. От отца и сына — Павла Петровича и Николая Павловича…

Старик, с большой головой, покрытой совершенно белыми волосами, и с выражением непреклонной воли во всех чертах умного лица, сидел за письменным столом. На нем был казинетовый сюртук и синие шаровары со сборками на животе. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей шкуре. Два шандала, стоявшие на письменном столе, мягко освещали небольшой кабинет, медальоны графа Толстого на стене, изображающие войну двенадцатого года, низкий диван, вырывая из полутьмы лишь знаменитую уткинскую гравюру генералиссимуса Суворова да латинскую книжицу, на которой лежала красная огромная, похожая на львиную лапу рука старика.

Тихо было в комнате. Тишина царила во всем скромном семиоконном деревянном домике, примыкавшем к зданию пожарного депо. В передней, освещенной свечкой с зеркальным рефлектором, на желтом конике сладко клевал носом камердинер, ровесник старика.

А на Пречистенском бульваре, в двадцати шагах от домика, в этот сентябрьский погожий вечерний час было шумно и празднично. В радужном свете газовых фонарей, серебривших своим светом листву деревьев и кустарников, клубилась по-летнему разряженная толпа, в которой лишь изредка мелькали чуйка или засаленный армяк. Звероподобные лихачи, туго перепоясанные кушаками, развозили в колясках по ресторанам развеселые компании, парочек или одиноких господ в «Дрезден» на Тверскую площадь и в «Кавказ» в Козицкий переулок, к «Яру» на Петербургское шоссе и в «Европу» в Неглинный проезд, в «Лондон» к Охотному ряду и в «Петербург» на Воздвиженку. Дворянская, чиновная, купеческая Москва, как всегда, много и сытно ела, всласть пила, веселилась, не обращая внимания на отчаянно-призывные крики мальчишек, чертенятами вившихся в толпе с пачками сырых газет: «Новая бомбардировка Севастополя!», «Зверства турок в Бессарабии!», «Обмен пленными в Одессе!».

Далеко, далеко витали мысли старика.

— Так быстро развалить армию… И какую армию!

Столько гадостей наделать в Севастополе! Уступить во всем!.. — проговорил он наконец, сжимая и разжимая тяжелый кулак. — У всякого свой царь в голове… А у России? Царь, выходит, в отпуску?..

Старик медленной глыбой поднялся из-за стола, сутуловатый, но еще крепкий, даже могучий, и прошелся по кабинету той неслышной походкой, которая не будила и секретные засады немирных горцев. Постоял в раздумье перед гравюрой — блестящим резцом выгравирован портрет Суворова, превосходно изображено лицо, белый австрийский фельдмаршальский мундир, многочисленные ордена…

— Если бы был жив Суворов… Если бы он был жив!

Туговатым ухом старого артиллериста уловил легкий шум в передней.

— Ксенофонт! — громовым голосом, способным перекрыть рев пушек, крикнул он.

Некогда, во время неожиданной ссылки при сумасбродном Павле Петровиче и заточения в Костроме, он воспользовался вынужденным бездельем и приобрел большие сведения в военных и исторических науках, а также выучился весьма основательно латинскому языку у соборного протоиерея и ключаря Егора Арсеньевича Груздева. Алексей Петрович будил его ежедневно чуть свет словами: «Пора, батюшка, вставать: Тит Ливии с Ксенофонтом нас давно уже ждут».

Тогда-то переименовал он своего юного денщика Федула в Ксенофонта.

Камердинер не тотчас появился в дверях и слегка наклонил трясущуюся голову.

— Ксенофонт! — строго повторил старик. — Что за беспорядок?

— Офицер к вашей милости, Алексей Петрович, — ничуть не смущаясь грозным видом хозяина, ответствовал Ксенофонт — Федул.

— Хм… Офицер? К отставному солдату?

— «Отставной»… — бесстрашно передразнил его камердинер. — Да ты и сейчас любого супостата опровергнешь.., Недаром, чай, тобой детей пужали…

Пропустив мимо ушей реплику Ксенофонта, старик вновь утвердился за столом, приобретя вид еще более строгий, грозный:

— Зови!

Защелкали быстрые шажки, и в кабинет влетел гвардейский капитан, тонкий и гибкий, словно лоза, с натертыми воском, торчащими усами и витым серебряным аксельбантом.

— Адъютант его превосходительства московского генерал-губернатора Закревского со срочным пакетом вашему высокопревосходительству! — Сильной фистулою отчеканил капитан.

— Так! — не подымаясь, молвил старик, принял куверт и сломил сургучные вензловые печати.

В феврале истекающего 1855 года его, семидесятивосьмилетнего старца, несмотря на явное недовольство ныне почившего в бозе императора Николая Павловича, почти единогласно избрали начальником ополчения в семи центральных губерниях, причем сам он принял эту должность по Московской.

Он нашарил на столе лупу, вперил через стекло слабые глаза в казенную бумагу и громко зашептал:

— «Препровождаю Вам, как начальнику ополчения Московской губернии, сей скорбный приказ главнокомандующего Южной армией его сиятельства генерал-лейтенанта Горчакова-2-го об оставлении…» Об оставлении… — Голос старика пресекся. — Что-то, батюшка мой, — обратился он к капитану, — совсем худо: ничего не вишу, буквы двоятся…

Прочитай ужо приказ сам. — И вынул из пакета другую бумагу.

Капитан поправил нафабренный ус и еще более высоким, чем при представлении, голосом начал:

— «Храбрые товарищи! 12 сентября прошлого, 1854 года сильная неприятельская армия подступила под Севастополь, Невзирая на численное свое превосходство, ни на то, что город сей был лишен искусственных преград, она не отважилась атаковать его открытою силою, а предприняла правильную осаду. С тех пор при всех огромных средствах, которыми располагали наши враги, беспрестанно подвозившие на многочисленных судах своих подкрепления, артиллерию и снаряды, все усилия их преодолеть наше мужество и постоянство в продолжение одиннадцати с половиною месяцев оставались тщетными — событие, беспримерное в военных летописях: чтобы город, наскоро укрепленный в виду неприятеля, мог держаться столь долгое время против врага, коего осадные средства превосходили все принимавшиеся данные в соображение расчеты в подобных случаях…»