Московский лабиринт - Олег Кулагин

Гораздо проще создавать так называемые «стратегические деревни» – резервации для местного населения, своеобразные концлагеря или гетто, изолированные друг от друга и от повстанцев «извне». Точно так же тверские власти в романе поступают с Москвой и другими регионами, находящимися под их контролем: разбить на отдельные, строго охраняемые зоны, жёстко ограничить передвижение между ними, время от времени проводить массированные зачистки и облавы.

Причём такие акции, как правило, даже не зависят от действий партизан, поскольку бессмысленно наказывать население за каждое конкретное выступление повстанцев. Во-первых, этим методом в своё время прославились нацисты, а любые аналогии с их действиями в «цивилизованном» обществе будут восприняты негативно. Во-вторых, запугивать надо не тех, кто уже находится в твоей власти, а тех, кто остаётся на свободе.

Террор, отвращающий население от поддержки партизан, должен быть максимально обезличенным. Это своего рода децимация – когда за провинность римского легиона подвергался смертной казни каждый десятый его боец. Точно так же за поддержку партизан после каждой их боевой акции должна нести наказание какая-то часть населения данной местности, выбранная совершенно случайно, наугад, sine ira et studio.[2] Впрямую расстреливать мирных граждан сейчас не принято, но кто мешает провести массированную бомбардировку, артиллерийский или ракетный обстрел района, где скрываются партизаны? После этого можно будет выразить сожаление по поводу гибели десятка-другого мирных жителей, оказать семьям пострадавших гуманитарную помощь и даже выплатить какую-то компенсацию. Этим убиваются сразу два зайца: отводится обвинение в умышленном убийстве и хоть как-то смягчается вспышка ненависти со стороны родственников погибших, ведь психологически довольно трудно ненавидеть того, из чьих рук ты принял помощь.

Как ни парадоксально это звучит, но зачастую повстанцы сами заинтересованы в провоцировании террора оккупантов, поскольку он толкает население на борьбу с захватчиками. Таким образом, оккупантам требуется запугать население, а повстанцы стремятся превратить этот страх в ненависть, в свою очередь запугивая социальные группы, лояльные оккупантам. Причём последнее им удаётся лучше, чем их противникам, потому что повстанцы действуют «снизу», имея постоянный контакт с массой населения и обладая возможностью совершать более тонкие, ювелирные действия.

Создаётся своеобразное равновесие – «оккупанты» контролируют ситуацию на «макроуровне», повстанцы раз за разом побеждают на «микроуровне», где их преимущества несомненны. И такая борьба может продолжаться до бесконечности, особенно если партизаны имеют подпитку ресурсами и оружием извне. В описанной Кулагиным ситуации такая подпитка идёт через полумафиозные структуры, тесно связанные с коррумпированным правительством генерала Русакова.

Американские военные теоретики говорят, что подавить повстанческое движение прямой военной силой невозможно. С другой стороны, американские военные историки утверждают, что партизанская война во Вьетнаме не была проиграна Соединёнными Штатами, которые не потерпели в ней ни одного поражения. По большому счёту и те и другие правы. Партизанская война является не только тотальной, но и потенциально перманентной, заканчиваясь лишь тогда, когда теряет смысл или становится чрезмерно обременительной для одной из сторон. Если же у обеих сторон хватает сил продолжать её, то война может длиться вечно, пусть и с разной степенью интенсивности, – пример такой войны мы можем наблюдать в Колумбии на протяжении последних пятидесяти лет.

Впрочем, есть ещё один способ прекратить такую войну: появление с одной из сторон фактора, который противник не в состоянии парировать, возможности, которой нельзя противостоять. Для партизан Второй мировой войны таким фактором стал приход советских или союзных войск, в повести (точнее, дилогии) Ника Перумова – появление у героев магического оружия. Олег Кулагин тоже вводит в сюжет подобный «решающий фактор», граничащий с магией… впрочем, не будем пока забегать вперёд.

Можно сказать, что у повстанцев из романа Кулагина на протяжении всей книги существует только одна надежда – надежда на чудо. Чудо, которое мгновенно изменит соотношение сил и принесёт им если не победу, то хотя бы возможность драться с врагом на равных. Но вопреки мнению скептиков и пессимистов, чудеса иногда всё-таки случаются – и не только в фантастике. Ведь зло не имеет права побеждать. Вот только знать бы, когда и на чьей стороне оно окажется завтра…

Владислав Гончаров

* * *

В детстве мне казалось – где-то недалеко начинается удивительный мир. Может, за рощей по ту сторону длинного оврага, а может за башнями «высоток» у горизонта…

Как радуга, он манит и отступает. Но иногда удивительный мир совсем близко – только протяни руку… Долетает тихая мелодия, всплывает за окном луна… И ты чувствуешь, ты знаешь, сразу его не отличишь. Он прячется и не хочет открывать свои тайны. Но если посмотреть, как вспыхивают звёзды, как дрожат в ручейках тепла над нагретыми крышами, – понимаешь, что в заурядном, скучноватом мире не бывает такого неба.

Да, всё плохое – такое же ненастоящее, как бумажные цветы. Однажды оно развеется. И вместе с самыми дорогими тебе людьми, папой, мамой и братишкой, ты окажешься там, где волшебству уже не надо прятаться…

В девять лет я впервые попала в Москву. Вместе с родителями поднялась из суматошного тесного метро под ясное майское небо, через арку ворот прошла на Красную площадь.

И всё ненужное вдруг потускнело. Словно и не было хмурой толпы в переполненных вагонах и нищих у выхода со станции.

Осталась лишь залитая солнцем площадь, огромное бесконечное небо над ней. Небо, в которое хотелось взлететь.

Люди здесь были совсем другими. Хмурые лица разглаживались, взгляды светлели. И я знала, что иначе и быть не могло. Ведь это – кусочек настоящего мира. Здесь не надо притворяться плохими. Здесь всё фальшивое отпадало, словно лепестки бумажных цветов.

Счастье для всех – это так просто…

Я долго не хотела уходить, и родители, улыбаясь, терпеливо ждали. Они тоже чувствовали…

Семь лет спустя, когда я поступила в МГУ, я часто бывала на площади. Одна или с друзьями. Когда мне было очень трудно или очень хорошо – приходила сюда. И каждый раз плохое рассеивалось, а настоящее ярче проступало внутри и вокруг, словно акварель через тонкую бумагу.

И счастье казалось возможным и близким – только руку протяни…

Но однажды я не успела. Я пришла слишком поздно.

Высокоточные бомбы уже упали на площадь и на застывшие, как солдаты на посту, башни Кремля. В пламени исчез собор Василия Блаженного, осколком ракеты снесло головы бронзовым Минину и Пожарскому. Огромные воронки свежими ранами задымились на теле убитой площади.

Сквозь слёзы я посмотрела в небо. Оно было чужое. Оно несло смерть и уже мне не принадлежало.

В тот мартовский вечер всё кончилось.

1. ВРАГИ И ДРУЗЬЯ

Глава 1

– Пошла! – толкнули в спину. Тяжёлая дверь захлопнулась. Шаги удалились.

Я замерла, выжидая. После яркого неонового света в коридоре глаза должны привыкнуть к сумраку.

Экономят электричество? Впрочем, ещё день. Врубить освещение на всю катушку ещё успеют.

Ночи здесь длинные… Лучшее время для допросов.

Я огляделась.

Подвал как подвал. Небольшой – три на четыре метра. Со всеми «удобствами»: в углу – санузел, в вентиляционном отверстии – «зрачок» наблюдения. Для него света вполне достаточно.

Крохотное окошко у самого потолка выходит во внутренний двор. Бронестекло? Сквозь пыльные разводы проглядывают толстые прутья решётки. Окно не перекрыто «намордником». Не успели они, что ли?

А кладка стен прочная, даже в том месте, где ещё свежая. Длинное помещение совсем недавно разделили кирпичными перегородками на камеры.

Нет, отсюда не убежишь.

Даже если каким-то чудом удастся выскользнуть наружу. Во дворе и вокруг, по периметру забора пулемётные вышки, прожектора, часовые с собаками. И видеоглазки – повсюду.

Даром, что Служба Охраны Конституции переехала сюда меньше месяца назад.

В этой камере я – первая. Воздух пока не успел пропитаться испарениями человеческих тел, хлоркой и ещё чем-то неизвестным. Тем, что вместе составляет такой въедливый, будто наполненный мертвящей безысходностью, запах…

Я открутила кран, плеснула холодной воды в лицо. Утёрлась рукавом. Поудобнее взбила тюфяк на деревянных нарах. Стащила с себя куртку, кинула поверх и легла.

Запах тюрьмы. Я хорошо его знаю… Года в питерском «централе» хватило, чтобы всё намертво отпечаталось в памяти…